«Объявить благодарность самому себе» как прием дискредитирующей журналистской стратегии (на примере лингвистической экспертизы спорного медиатекста)

Раздел: Язык СМИ

В статье на материале медиатекста, ставшего предметом иска о защите чести и достоинства, а впоследствии — объектом экспертной оценки автора, рассматривается, как журналист использовал ложную информацию о такой административной ситуации, как «вынесение благодарности», в функции коммуникативной стратегии, дискредитирующей персонажа; поднимается проблема соблюдения правовых и этических норм в профессиональной медиакоммуникации.

Введение

В последние десятилетия оценочные медиатексты, провоциру­ющие различные речевые конфликты, все чаще становятся объек­тами исследования лингвистов-экспертов. Массмедиа — это «вы­сококонфликтная рабочая сфера, где по социальным вертикалям и горизонталям коммуницируют разные страты общества, где со­циально значимая информация различного содержания (журна­листского, рекламного, политического) производится в разных формах и транслируется разнообразным аудиториям и по разным каналам» (Кара-Мурза, 2011а: 73). Функцией журналистики яв­ляется объективное информирование общества и формирование общественного мнения по социально значимым вопросам; однако журналистские публикации могут использоваться дисфункцио­нально — например, в целях дискредитации, сознательного сни­жения образа «героя» публикации.

Стратегия дискредитации, в свою очередь, «позволяет говоря­щему дать свою отрицательную оценку совершенных поступков, действий или качеств другого человека, направленную на то, что­бы представить этого человека в неблаговидном свете и, как ре­зультат, подорвать к нему доверие окружающих, умалить его до­стоинство, авторитет и значимость или снизить его самооценку» (Бондаренко, 2014: 27), поэтому данные приемы описываются юридическими понятиями «умаление чести, достоинства и дело­вой репутации», «клевета» и т. п. (Чернышова, 2014: 149).

С точки зрения закона такое умаление достигается распростране­нием не любых негативных сведений (о неблагоприятных для чело­века событиях или ситуациях, политических проигрышах и т. д.), а только порочащих сведений — о нарушении законов, правил деловой этики, требований общечеловеческой и/или этноспецифической мо­рали, выраженных в форме утверждения, а не мнения, и при этом не соответствующих действительности. Как отмечает Е. И. Галяшина, «для наступления гражданско-правовой ответственности (ст. 152 ГК РФ) за распространение не соответствующих действительности по­рочащих сведений спорные фрагменты текста должны содержать следующую совокупность диагностических лингвистических призна­ков. Это — наличие негативной информации об истце; наличие в тек­сте высказываний в форме сведений, т. е. утверждений о фактах или событиях, содержащих утверждения о противоправном (в широком смысле) и аморальном поведении и поступках истца, которые вери­фицируемы, т. е. могут быть проверены на соответствие или несоот­ветствие действительности» (Судебная экспертиза, 2014: 126). Только в случае публикации информации такого содержания и в та­кой форме может быть возбуждено дело по ст. 152 ГК РФ «Защита че­сти и достоинства». При этом задачами судебной лингвистической экспертизы (ЛЭ) являются «установление относящихся к истцу вы­сказываний в форме утверждения о факте или событии, содержащих сведения, которые могут быть верифицированы, т.е. проверены на соответствие действительности, а также разграничение утверждений и оценочных высказываний (содержащих информацию субъектив­но-оценочного характера), которые не могут быть проверены на предмет соответствия действительности, будучи частным мнением говорящего или пишущего» (Судебная экспертиза, 2014: 121).

Поэтому для того, чтобы судебное решение по речевым престу­плениям было справедливым, судьи, истцы или ответчики обра­щаются к специалистам по истолкованию текстов — к лингвистам-экспертам, которые в специальных терминосистемах, отвечая на специальные вопросы, помогают различать оттенки содержания и особенности его оформления в конфликтогенных медиатекстах.

Как отмечает Е. С. Кара-Мурза, «в качестве источника доказа­тельств (“следов преступления”) по разным преступлениям, в том числе и не связанным с речевой активностью, лингвистический ма­териал исследуется в разных типах экспертиз — фоноскопической, авторо- и почерковедческой.. А для выявления речевых преступле­ний, сущность которых кроется в особенностях содержания или формы, т. е. в текстовых/ языковых показателях, сформировалась иная лингвистическая экспертиза, которую иногда характеризуют как семантическую (Баранов, 2007)» (Кара-Мурза, 2011б).

Данное «герменевтическое» понимание сущности ЛЭ отраже­но, в частности, в следующем определении, принятом за основу в нашей работе: «Лингвистическая экспертиза спорного текста по юридическому поводу — специализированный жанр междисци­плинарного филологического исследования: она непосредственно относится к одной из древних отраслей филологии — к герменев­тике (греч. heimeneutike — от hermeneuo ‘истолковываю’, ‘разъя­сняю’)» (Бельчиков, Горбаневский, Жарков, 2008: 160). По мне­нию авторов методических рекомендаций по вопросам лингвистической экспертизы спорных текстов в СМИ, «анализ спорных текстов с позиций герменевтики предполагает <...> междисциплинарный комплексный подход в процессе исследова­ния этих текстов с точки зрения собственно лингвистической (т. е. в аспектах описательных лингвистических дисциплин), стилисти­ки, культуры речи, теории текста, поэтики, лингвопрагматики, от­части социолингвистики, психолингвистики, культурологии.

Это означает, что процесс работы над заключением судебной лингвистической экспертизы состоит в следующем:

- анализируется состав языковых средств спорного текста (спор­ных текстов) — главным образом слов, словосочетаний, фразеологиз­мов, а также грамматических форм, их вариантов, синтаксических конструкций;

- определяется соответствие использования языковых средств в рассматриваемых текстах действующим литературным и жанрово­текстовым нормам;

- выясняется мера точности выбора и мотивированности упо­требления слова, фразеологизма, грамматической формы, синтак­сической конструкции в рамках микроконтекста фразы, абзаца и/ или макроконтекста всего текста (его содержательно и компози­ционно значимого фрагмента) <...> В конечном счете — рассма­тривается степень соответствия спорного текста или его фрагмен­та (от слова до абзаца и относительно самостоятельного раздела), с одной стороны, действительным коммуникативным целям, наме­рениям адресанта, коммуникативной ситуации создания и фун­кционирования данного текста, присущим ему типовым жанрово­тематическим признакам и функциональному назначению; с другой стороны, — нормативным требованиям коммуникативного акта (в том числе нормам речевого этикета и общим этическим нормам), основным принципам речевого общения;

- рассматривается и обосновывается роль микро- и/или макро­контекста в авторском осмыслении (и адекватном восприятии адресатом) отдельного слова, словосочетания, фразеологизма, словоформы, а также при нестандартном, окказиональном упо­треблении слова, вообще языковой единицы <...>;

- максимально учитываются статусные и ролевые характеристи­ки создателя анализируемого текста, а также (если это существенно для экспертного исследования рассматриваемого текста) — основ­ного персонажа критического или разоблачительного публикуемого материала, коммуникативные установки автора данного текста» (Бельчиков, Горбаневский, Жарков, 2008: 164—166).

Данный подход в полной мере коррелирует с методиками прове­дения лингвистической экспертизы на основе логико-грамматиче­ского, лингвостилистического, текстологического, лексико-семан­тического и семантико-синтаксического анализа текста, пред­ставленными в «Памятке по вопросам назначения судебной лин­гвистической экспертизы: Для судей, следователей, дознавателей, прокуроров, экспертов, адвокатов и юрисконсультантов» (Памятка, 2004), рекомендованными к практическому использованию экспер­тами ГЛЭДИС и применяемыми в нашем исследовании.

Как показывает опыт нашего многолетнего экспертного анали­за видеосюжетов и публикаций в краевых СМИ, ставших предме­тами информационных споров, дискредитация персонажа созда­ется десятками различных способов, многие из которых подробно описаны в лингвистической литературе (Цена слова, 2002; Бара­нов, 2007; Кара-Мурза, 2010 и др.).

Цель данной статьи — анализ одного необычного приема введе­ния отрицательной оценки персонажа в медиатекст на примере видеосюжета, ставшего предметом судебного разбирательства по статье 152 ГК РФ.

По результатам официально проведенной проверки ситуация заключалась в следующем. Молодой человек, отдыхавший на озе­ре после работы, помог выбраться из воды женщине, запутавшей­ся в водорослях. Оказалось, что это был полицейский, и одна из очевидиц события обратилась в местное отделение полиции с просьбой объявить данному сотруднику благодарность. Через не­которое время на местном телеканале в программе новостей был показан большой репортаж о плохой работе полиции города N-ска. В нем был фрагмент, сопровождавшийся фотографией это­го полицейского крупным планом:

(Голос репортера) «А совсем недавно на всех информационных пор­талах города появилась информация с подзаголовком “N-ский полицей­ский спас тонущую женщину”. Позднее выяснилось, что ситуация вы­глядит несколько иначе. Женщина вовсе не тонула. Да и инициатива написать в полицию благодарность исходила от самого сотрудника».

(Неизвестный женский голос за кадром) «Никакого крика не было вообще. Никто не кричал. (...). Просто помог с берега выйти, все».

(Голос репортера) «Об этом нам рассказали свидетели происшест­вия. Подтвердила эту информацию и сама Т. Н. Выходит, сотрудник таким нехитрым способом решил заработать повышение по службе».

Полицейский обратился с иском о защите чести и достоинства, предъявив претензии к фразам, которые в вышеприведенном фрагменте выделены жирным курсивом. На этом основании было возбуждено дело и по определению суда выполнена лингвистиче­ская экспертиза.

Эксперты руководствовались следующими определениями: не­гативная информация — «информация (сведения), которая содер­жит отрицательные характеристики лица — юридического или фи­зического, поступков физического лица с точки зрения здравого смысла, морали (“неписаного закона”) или с правовой точки зрения (по отношению к эксперту-лингвисту — в той мере, в которой это может понимать любой дееспособный гражданин, не имея специ­альных познаний в области юриспруденции). Если негативная ин­формация (сведения) не соответствует действительности, то такая распространяемая информация порочит субъект информации, лицо, к которому она относится. Если информация соответствует действительности, то такая информация позорит субъекта инфор­мации, лицо, к которому она относится» (Памятка, 2004: 26); «оценка (фактов, событий, лиц) — выражение оценки распознается в тексте по наличию определенных оценочных слов и конструкций, в том числе эмоционально-экспрессивных, в значении которых можно выделить элементы “хороший/плохой” или их конкретные разновидности (добрый, злой и др.). <...> При наличии отрицатель­ной оценки (элемент "плохой” и его конкретные разновидности) может идти речь о негативной информации» (там же, с. 30).

В первом конфликтогенном предложении «Да и инициатива написать в полицию благодарность исходила от самого сотрудни­ка» описываются действия человека, не соответствующие этиче­ским нормам: человек не может быть инициатором благодарности самому себе — благодарить должен другой.

Энциклопедический словарь-справочник «Культура русской речи» содержит следующее определение благодарности как этикет­ной ситуации общения: «в ответ на совершившееся благоприятное действие (оказание услуги и т. д.), которое предпринял адресат, выра­жение признательности, доброжелательности». «Ответной репликой на благодарность является отклонение благодарности из-за малой, с точки зрения говорящего, услуги: Не стоит (благодарности), Не за что меня благодарить и т. д.» (Культура русской речи, 2003: 98—99).

Многие лингвисты отмечают, что концепт «благодарность» яв­ляется значимым для русской лингвокультуры. В. И. Карасик в книге «Языковая матрица культуры» следующим образом рассма­тривает понятийное содержание данного концепта:

«Понятийное содержание рассматриваемого концепта в рус­ском языке можно свести на основании приведенных дефиниций к следующим признакам: 1) чувство удовлетворения, 2) в связи с получением от кого-либо добра, 3) признание этого чувства, 4) вы­ражение этого чувства, 5) выражение этого чувства со стороны ру­ководства в официальной ситуации, 6) выражение этого чувства в виде денежного вознаграждения» (Карасик, 2013: 102).

«Сочетаемостные характеристики имен концепта “благодар­ность” в русском и английском языках уточняют содержательный минимум этого концепта (. ): 1) детализируется причина благо­дарности — называется благо, оказанное субъекту, 2) дается оценка поступка того человека, который оказывает благо, 3) дается описа­ние способа выражения благодарности (тональность речи, нали­чие сопровождающих речь действий, модальная вариативность)» (там же, с. 107).

В. И. Даль в «Толковом словаре живого великорусского языка» дает существительному благодарность и глаголам благодарить, бла­годарствовать следующее толкование:

«Благодарствовать или благодари‘ть кого, на чемъ или за что, да­рить словомъ или двломъ, или желать кому благъ, добра; изъяв­лять благодарность, признательность; объявлять себя должникомъ за услугу, признавать одолжеше; спасибить кому, говорить спасибо. Бла­годаришь за угощенге; отввтъ: не‘ на чомъ, не прогнтайтесь. Не гостямь хозяина, а хозяину гостей благодарить. На этомь благодарствует. Я благодариль его десятью рублями. За это не благодарится, безлич. никто не скажетъ спасиба. [||Благода‘рствовать, оказывать добро, благотво­рить. Отсюда выражешя благода‘рствуй, благодарствуйте, появившiяся вмвсто прежнихъ: благодарствуешь, благодарствуете, и за это тебв или вамъ спасибо]. Благодаре‘те ср. двйстше благодарящаго, изъявлеше спасиба, признательности; благодарность ж. чувство признатель­ности, желаше воздать кому за одолжеше, услугу, благодвяше; самое исполнеше этого на двлв. Взятокъ не беремь, а благодарности принимаемь. Благодари‘тельный или благодарственный, содержащш въ себв благодарность, сдвланный для изъявлетя, обнаруженiя признательно­сти; спасибный. Благодарный, признательный, чувствующiй и изъявляющiй благодарность; признаю‘щiй оказанныя ему услуги, добро».

В «Толковом словаре русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шве­довой представлено следующее толкование существительного благо­дарность:

«БЛАГОДА‘РНОСТЬ, -и, ж. 1. см. благодарный. 2. Чувство признательности к кому-н. за оказанное добро, внимание, услу­гу. Принять с благодарностью что-н. Принести б. кому-н. Сделать что-н. в знак благодарности или в б. за что-н. 3. только мн. Слова, выражающие эти чувства (разг.). Рассыпаться в благодарно­стях. 4. Официальное выражение высокой оценки чьего-н. труда, действий. Обьявить б. в приказе. Получить б. от дирекции».

Все толкования свидетельствуют о том, что в норме субъект и адресат благодарности — это разные лица. Выступать с инициати­вой написать благодарность самому себе — это аномально. В пред­ложении «Да и инициатива написать в полицию благодарность ис­ходила от самого сотрудника» корреспондент с помощью местоимения «самого» подчеркивает аномальность ситуации, ее отклонение от этической нормы.

«САМ 3. Подчеркивает, что речь идет как раз о данном лице или предмете, в знач. именно он, не кто иной, как он» (Толковый словарь русского языка С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой).

Анализируемое высказывание «Да и инициатива написать в поли­цию благодарность исходила от самого сотрудника» является утвер­ждением о фактах. В задачу эксперта, соответственно, входил ответ на вопрос, содержит ли это высказывание в форме утверждения нега­тивную информацию о неправильном, неэтичном поведении истца (сотрудника полиции), о нарушении им законов. В случае позитив­ного ответа лингвиста-эксперта это высказывание должно быть ве­рифицировано в суде. И если судебная проверка покажет, что оно не соответствует действительности, что оно ложное, то у судьи появится основание квалифицировать этот фрагмент как порочащие сведения и сделать правовой вывод, что журналист совершил речевое правона­рушение и заслуживает наказания по этой статье.

Во втором конфликтогенном предложении: «Выходит, сотруд­ник полиции таким нехитрым способом решил заработать повыше­ние по службе» — не только отображен логический вывод, но и вы­ражена негативная оценка действий сотрудника полиции (то есть истца). Словосочетание «таким нехитрым способом» довольно ча­сто употребляется в современной прессе и имеет значение «таким простым, но нечестным способом». Ср. примеры из «Националь­ного корпуса русского языка», в которых говорится о нечестных поступках:

— Таким нехитрым способом компартия в прошлом году попол­нила за день свой бюджет на 1 миллион евро (Ведьмы, песни и по­лиция // Труд-7, 2009.04.29).

— Таким нехитрым способом мошенники активируют у довер­чивых абонентов услугу «мобильный перевод» и перево­дят все его деньги на свой счет в другом регионе (Гридасов Анд­рей. Телефонные разводы // Труд-7, 2009.02.05).

— Таким нехитрым способом Кисилев успел обмануть десят­ки людей, проживавших в разных регионах — от Санкт-Петербур­га до Владивостока (Наталья Корчмарек. Рекрутинг по-русски // Известия, 2007.06.22).

— Таким нехитрым способом английская биржа хочет со­здать себе имидж белой, пушистой, честной и законопослуш­ной компании, ставящей во главу угла интересы своих игроков (Ответ российских букмекеров. Потому что англичане отлично пропиарились... // Советский спорт, 2006.11.07).

По имеющимся у налоговой полиции данным, за пять меся­цев работы таким нехитрым способом в «чернуху» было переведе­но более одного миллиона рублей (ПО УСАМ ТЕКЛО, ДА В КАЗ­НУ НЕ ПОПАЛО // Труд-7, 2000.06.30).

В то же время следует отметить, что высказывание «Выходит, сотрудник полиции таким нехитрым способом решил заработать повышение по службе», которое резюмирует фрагмент видеосюже­та об истце, является заключительным суждением — описанием психологического состояния персонажа; в терминах лингвистичес­кой экспертизы это мнение, которое верифицировать нельзя; сле­довательно, этот контекст выводится из судебного рассмотрения.

Чтобы обрисовать конфликтную ситуацию, которую способен спровоцировать журналист своей публикацией или даже которую он хочет спровоцировать, обратимся еще раз к фрагменту, содер­жащему конфликтогенные высказывания, позволив незначитель­ные сокращения: «А совсем недавно на всех информационных порта­лах города появилась информация с подзаголовком «N-ский полицейский спас тонущую женщину». Позднее выяснилось, что си­туация выглядит несколько иначе. Женщина вовсе не тонула. Да и инициатива написать в полицию благодарность исходила от самого сотрудника. (...) Об этом нам рассказали свидетели происшествия. Подтвердила эту информацию и сама Т. Н. Выходит, сотрудник та­ким нехитрым способом решил заработать повышение по службе».

Из него явствует, что:

1. Сотрудник полиции не совершал благородного действия, о котором в городе широко распространялась информация.

2. За несовершенное действие сотрудник сам предложил (яко­бы спасенной женщине — это следует из контекста) написать бла­годарность в полицию в его адрес.

3. Он сделал это из эгоистических целей — чтобы получить бо­лее высокую должность по службе.

Является ли описанное поведение нарушением этических норм? Безусловно, да. А поскольку честь сотрудника полиции — это общественная оценка его профессиональных достоинств, про­являющихся в процессе выполнения им профессионального дол­га, постольку распространение информации о подобном поведении (если бы таковое имело место), общественное знание о нем способно было бы унизить в глазах аудитории профессио­нальную честь истца как сотрудника полиции и нанести урон его репутации.

Однако эффекты от распространения любой информации но­сят вероятностный характер. А их изучение не входит в задачу лингвистов-экспертов; для этого нужны иные типы судебных эк­спертиз.

Дает ли автор таким способом отрицательную оценку своему персонажу? Тоже — да. Истец — сотрудник полиции, обязанный в силу профессионального долга охранять общественный порядок и оказывать первую помощь гражданам в состоянии, опасном для их жизни и здоровья. А журналист изображает его как человека, который никого не спас, тогда как в городе циркулировала инфор­мация о спасении им женщины; получается, что информация ложная, хотя и исходящая не от него, а от городских медиа. Кроме того, журналист противопоставляет его действия этическим нор­мам честных, порядочных людей, согласно которым нельзя ини­циировать письменную благодарность для самого себя, тем более фактически ни за что (за не имевшее место спасение женщины). Таким образом, автор видеосюжета, на наш взгляд, создает нега­тивный образ человека, поведение которого противоречит обще­принятым правилам; автор дискредитирует его, формулируя в ут­вердительной форме сведения, которые при ближайшем рассмотрении оказались ложными.

Заключение

Резюмируем: ложная негативная характеристика журналистом поступков персонажа как незаконных и/ или неэтичных способна нанести ему моральный ущерб. Поэтому она подвергается право­вой оценке через призму ст. 152 ГК РФ и законодательства о СМИ. Психологический урон для персонажа описывается здесь как унижение чести и достоинства, а дискредитация его в глазах читателей и широкой общественности называется умалением де­ловой репутации. Спектр стратегий и тактик дискредитации весь­ма широк. Так, персонаж может характеризоваться через неблаго­видные действия, которых в действительности не было. В данном примере показано, что отрицательный образ персонажа создается превратным истолкованием традиционных этикетных речевых жанров, например благодарности. Все сказанное обусловливает необходимость выявления полного спектра «жанровых масок оценочности» в современных медиатекстах и их описания в лингво­правовом аспекте.

Библиография

Бельчиков Ю. А., Горбачевский М. В., Жарков И. В. Методические реко­мендации по вопросам лингвистической экспертизы спорных текстов СМИ: Сборник материалов. М.: ИПК «Информкнига», 2010.

Баранов А. Н. Лингвистическая экспертиза текста: теория и практика: учебное пособие. М.: Флинта: Наука, 2007.

Бондаренко Е. Н. Анализ речевой стратегии дискредитации в лингви­стической экспертизе (на примере интернет-комментария) // Филологи­ческие науки. Вопросы теории и практики. 2014. № 10 (40): в 3-х ч. Ч. I. C.   27-29.

Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.: Русский язык, 1998.

Карасик В. И. Языковая матрица культуры. М., 2013.

Кара-Мурза Е. С. Лингвоконфликтология: основные понятия и вузов­ские варианты // Журналистика и культура русской речи. Научно-прак­тический журнал. 2011. № 2. С. 64-80.

Кара-Мурза Е. С. Лингвистические показатели речевых преступлений в политике [Электронный ресурс] // Язык СМИ и политика. Коллектив­ная монография / Под ред. Г. Я. Солганика. М.: Изд-во МГУ, 2011. С. 797— 855. Режим доступа: http://www:/lib.sale/knigi-jurnalistika/yazyik-smi-politika-izdatel-stvo-moskovskogo

Кара-Мурза Е. С. Коммуникативные парадигмы «Директивы» и «Эвалюативы» как признаки речевых преступлений и как обучающие едини­цы лингвоконфликтологии // Юрислингвистика — 10: лингвоконфликто­логия и юриспруденция. Барнаул, 2010. С. 197—210.

Культура русской речи. Энциклопедический словарь-справочник / Под ред. Л. Ю. Иванова, А. П. Сковородникова, Е. Н. Ширяева и др. М.: Флинта: Наука, 2003.

Национальный корпус русского языка [Электронный ресурс]. Режим доступа:http://www.ruscorpora.ru/

Памятка по вопросам назначения судебной лингвистической экспер­тизы. Для судей, следователей, дознавателей, прокуроров, экспертов, ад­вокатов и юрисконсультов / Под ред. проф. М. В. Горбаневского. М., 2004.

Судебная экспертиза: типичные ошибки / Под ред. Е. Р. Россинской. М.: Проспект, 2014.

Чернышова Т. В. Медиатекст: введение в заблуждение как прием созда­ния выразительности и как уловка // Активные процессы в социальной и массовой коммуникации : коллективная монография / Отв. ред. и сост.

Н. В. Аниськина, Л. В. Ухова. Ярославль: Изд-во ЯГПУ. 2014. С. 145—156.

Цена слова: Из практики лингвистических экспертиз текстов СМИ в судебных процессах по защите чести, достоинства и деловой репутации / Под ред. проф. М. В. Горбаневского. М., 2002.

Поступила в редакцию 14.01.2016