Журнал как диалог («Москвитянин» 1845 г.) (Часть 1)

Раздел: История журналистики

Автор анализирует три номера «Москвитянина» 1845 г., выпущенные И.В. Киреевским. Это была первая попытка славянофилов издавать свой журнал. Издание журнала рассматривается с точки зрения диалогических отношений. Диалог возникает, с одной стороны, между авторами журнала, а с другой — между «Москвитянином» и «Отечественными записками». Диалог постоянно прерывался, между его участниками нарушалось взаимопонимание. Все это вместе с позицией власти, отказавшей Киреевскому в праве стать хотя бы неофициальным издателем журнала, привело к невозможности передать ему журнал и к отказу Киреевского от обязанностей неофициального редактора.

Введение

Диалогический характер журналистики отметил еще Ю.Н. Ты­нянов. В статье «Журнал, критик, читатель и писатель» он писал о журналистике 1820-х гг.: «Читатель 20-х годов брался за журнал с острым любопытством: что ответит Вяземскому Каченовский и как поразит острый А. Бестужев чопорного П. Катенина? Белле­тристика разумелась сама собою — но главная соль журнала была в критических драках» (Тынянов, 1977: 147). Хотя Тынянов ука­зывает на журналы 1820-х гг., речь идет, конечно, обо всей журна­листике XIX в.

Проблема диалога представляется нам многогранной. Она вклю­чает и взаимопонимание, и борьбу культурных традиций, и стрем­ление к истине. Поэтому она остается актуальной до сих пор. Ис­следователи обращаются к диалогу Востока и Запада¹, выделяют особую «философию диалога» и т. п. (Зиновьев, 2008). К сожалению, работы, посвященные журналу «Москвитянин», проблему диалога не затрагивают и сосредоточиваются на традиционном изучении содержания и характера издания. Первым исследователем журнала стал С.А. Венгеров (Венгеров, 1886: 581—612). Историю более поздней, «молодой» редакции «Москвитянина» изучали Б.Ф. Егоров (Егоров, 1974: 21—27), К.Ю. Зубков [Зубков, 2012]. Из современ­ных работ назовем статьи М. Шпагина (Шпагин, 1997: 87—104) и Е. Сартакова (Сартаков, 2012: 165—179; Сартаков, 2012(2)).

«Москвитянин» (1845 г.)

Воспользуемся замечанием Тынянова и посмотрим на журнал «Москвитянин», который в 1845 г. начал неофициально редакти­ровать И.В. Киреевский², как на публицистический диалог. В ян­варе 1845 г. редактор писал В.А. Жуковскому о необходимости примирить «духовное богомыслие» и современное просвещение: «Пришел час, когда наше православное начало духовной и ум­ственной жизни может найти сочувствие в нашей так называемой образованной публике <...> Христианская истина, хранившаяся до сих пор в одной нашей Церкви <...> истина самосущная, как свод небесный, вечно новая, как рождение <...> до сих пор храни­лась только в границах духовного богомыслия. <...> Отношение этого чистого Христианского начала к нашей образованности че­ловеческой и составляет теперь главный жизненный вопрос для всех мыслящих у нас»³.

Таким образом, Киреевский собирался «духовное богомыслие» открыть для познания и наслаждения им светской науке, обществу, «так называемой образованной публике». «Он публикует в журнале «Обозрение современного состояния литературы». По существу, это большое вступление к разговору о европейской и русской словес­ности. Киреевский намечает узловые точки просвещения и рассу­ждает именно о них. Большая часть опубликованного текста (ста­тья осталась незаконченной из-за болезни автора) посвящена немецкой и французской философии. Но в самом конце второй статьи мы находим любопытное обозрение русской журналистики за истекший период времени.

Киреевский анализирует пять журналов («Библиотеку для чте­ния», «Маяк», «Отечественные записки», «Современник», «Фин­ский вестник») и две газеты («Северную пчелу» и «Литературную газету»). Автор сталкивает их друг с другом, как бы вопрошает от лица читателей о характере издания, в то же время сам внимательно наблюдает за направлением журнала или газеты, за его отношени­ями с читателями. Он убежден, что литературный журнал похож на предисловие к книге и предназначен для предварительного зна­комства, так сказать, для завязывания диалога. Цель журнала — помочь читателю составить себе «разумный отчет», сформулиро­вать собственное мнение «о предметах наук и литературы». В действительности же противоречивость журналов свидетельствует, по его мнению, о неопределенности намерений, о неготовности литературы и журналистики выбрать какое-либо определенное на­правление. Вот почему, разбирая текущие журналы, Киреевский прежде всего сосредоточивается на анализе «общего мнения» или направления журнала. Ведь именно по этому направлению читате­ли и должны судить об издании, соглашаясь с ним или возражая ему.

Однако не все журналы следуют этой логике. Старейший жур­нал «Библиотека для чтения» поражает «совершенным отсутстви­ем всякого определенного образа мыслей»⁴. Критика интересуют «отношения между мыслию и предметом». Он находит эти отно­шения абсолютно случайными. Более того, журнал не интересует, справедливо ли его суждение или нет, он непоследователен в своих высказываниях и т.п. Одним словом, журнал похож не на журнал, а на сборник случайных произведений.

Критик считает, что в «Библиотеке» встречается много статей, которые интересны сами по себе. Тем не менее это лишь подтверж­дение того факта, что журнал как журнал несостоятелен. Касаясь библиографического отдела «Библиотеки», Киреевский объясняет, что он совершенно оторван от реальности. Библиографические за­метки, рецензии и критические статьи совершенно не рассчитаны на серьезное восприятие. Диалог журнала с читателем превраща­ется в игру, в кривляние и кокетничанье. «Библиотека» смеется над книгами, которые рецензирует. Смеется над авторами, в ко­нечном счете, смеется над собой. От этого все ее нападения при­обретают характер хотя и фантастических, но вполне невинных и безобидных шуток. «Она («Библиотека». — В.Г.) переиначивает слова автора по своему намерению, соединяет разделенные смыслом, разделяет соединенные, вставляет или разделяет целые речи <...> иногда сочиняет фразы, совсем небывалые <...> и сама сме­ется над своим сочинением Читатель видит это и смеется вместе с нею, потому что ее шутки почти всегда остроумны и веселы <...> потому, наконец, что журнал <...> не объявляет притязания ни на какой другой успех, кроме чести рассмешить и забавить публику»⁵.

Данное рассуждение Киреевского важно для нас в нескольких отношениях. Прежде всего, понятно, что он не одобряет позицию и журнальную политику «Библиотеки для чтения». Он рассказы­вает об этом с такой легкостью, с таким заразительным доброду­шием, которое совсем не вяжется с серьезным отношением к жур­нальному делу. «Библиотека» явно не уважает своих читателей. Но Киреевский этого словно бы и не замечает. Любопытно, что он с уважением отзывается о редакторе журнала Сенковском, хвалит его за ученость, задар популяризаторства.

Чем же объяснить такое снисхождение, такое всепрощение «Биб­лиотеке»? П од купает ли критика отсутствие претензий, смех над собой или же он прощает зубоскальство по другим причинам? Не­ужели он всерьез считает все это диалогом? Ведь он понимает, что стоит за игривостью тона «Библиотеки»: «за удовольствие позаба­вить продается верность слова, доверенность читателя, уважение к истине и т.п.». Слова одновременно очень точные и очень горь­кие... Киреевский полагает, что это сознательная позиция, вы­бранная для достижения коммерческого успеха. Стоит ли спорить с таким журналом? Остается только пожалеть о том, что таланты редактора и сотрудников не применены к делу серьезному, не помогают «проникнуть из литературы в самую жизнь, связать ее раз­личные явлении в одну мысль» и таким образом «составить крепко сомкнутое и сильно развитое мнение»⁶.

Сожалея о «Библиотеке для чтения», Киреевский между тем на­мечает положительную программу для журнала, скорее всего, для своего же (точнее, почти своего — ведь он редактирует журнал не­официально, по договоренности с Погодиным). Поэтому нам сле­дует обратить внимание на то, что Киреевский считал диалог обя­зательным элементом современного журнала и что сам он такой диалог с читателем ведет, но не напрямую, а несколько завуалирова­но, представляя свои теоретические разработки как мысли в связи с изданием «Библиотеки». Завершая ее разбор, критик отказывает изданию в звании журнала, называет его «сборник разнородных статей», а критику — «забавой» для читателя.

Киреевский подчеркивает необходимость для успеха единого направления, рассуждает, разъясняет, берет читателя в союзники, т.е. сохраняет синкретический характер обращения к аудитории.

Зато в материалах Погодина, Стурдзы и других авторов «старого» «Москвитянина» отчетливо прослеживается учительство, назида­ние. В полемических выступлениях Хомякова и Самарина, при наружном уважении к чужому мнению, чувствуется непримири­мость, нежелание понять собеседника. (Справедливость требует сказать то же самое и об оппонентах славянофилов, они также оказались неспособны к настоящему диалогу, диалогу — взаимо­пониманию, взаимодополнению, а не только к диалогу — опро­вержению.) Различие ценностей спорящих можно определить как различие между коллективной и индивидуальной свободой. В не­обходимости свободы они не сомневаются, но считают вполне до­пустимым свое представление о свободе и ценностях навязать.

Напротив, два других издания — «Отечественные записки» и «Маяк» — обладали «резко определенным мнением» и выражали противоположные направления. Любопытно, что Киреевский не просто сталкивает, а как бы уравновешивает их, приравнивает друг к другу. Если «Отечественные записки» для критика — крайнее выражение западничества, подхватывающего модные мысли и чувства западной литературы и соответственно моде меняющего свои взгляды, то «Маяк» — крайнее выражение пристрастия к оте­чественному, о чем тот же Киреевский пишет не без иронии. «Маяк» видит только вредную сторону западного просвещения и, желая «избежать к ней сочувствия», впадает в крайность: «отверга­ет все просвещение европейское вполне». Несмотря на ожесточен­ную полемику двух журналов, они взаимно дополняют один дру­гого, умеряют крайности, сглаживают противоположности. Полемика и служит оправданием их существования. Однако ха­рактер и аргументы спора легко предугадать: «один хвалит то, что другой бранит <...> даже одни и те же выражения, которые в сло­варе одного журнала выражают высшую степень достоинства, — например, европеизм, последний момент развития, человеческая премудрость и проч., — на языке другого имеют смысл крайнего по­рицания. Оттого, не читая одного журнала, можно знать его мнение из другого, понимая только все слова его в обратном смысле»⁷.

За такой оценкой просматривается недоверие к ценностям обо­их журналов. Киреевский специально оговаривается, что тенден­ции, которые выражают «Отечественные записки» и «Маяк», еще не составляют направление журналов в собственном смысле сло­ва, поэтому правильнее говорить только об «идеалах», ибо цели, поставленные журналами, так и не достигнуты. Несколько ранее, в этой же статье, критик пояснял, что «крайность результата, хотя и не сознанная, но логически возможная, обнаруживает ложность направления»⁸. Следовательно, сама «крайность» выводов и сужде­ний «Маяка» и «Отечественных записок» подтверждает их ложность.

Вместе с тем Киреевский считал, что «направление обществен­ное» выражается не в «уродливых системах», а в «целом направле­нии литературы европейской». Очевидно, что и журналистика как часть литературы должна соответствовать ее общему направлению. Однако же журнальная словесность преобладает над изящною ли­тературой и определяет собой ее характер. Причем не только худо­жественная, но также историческая и философская мысль обрати­лись к настоящему, к «текущей минуте». Причина — в искреннем интересе словесности к настоящему. Киреевский констатирует глобализацию познания: «мысль человека срослась с мыслью о че­ловечестве». Однако сама глобализация вызвана развитием новых стремлений и чувств. Это стремление любви, а не выгоды, настаи­вает публицист.

Не менее важно и стремление обычного человека «участвовать мыслию в общей жизни, сочувствовать ей изнутри своего ограни­ченного круга». Человек озабочен мировыми событиями постоль­ку, поскольку это касается «судьбы ему подобных». Очевидно, что в сознании отдельного человека его судьба и судьба всего мира взаимосвязаны. Киреевский объясняет, что устремленность к на­стоящему вызвана, в частности, желанием сблизиться с жизнью, пониманием большей ценности внутреннего по сравнению с внеш­ним: «живой дух народа существеннее его наружных устроений». Отсюда и возникает «необозримая задача» — «усовершенствование человека и его отношений»⁹.

Если принять точку зрения Киреевского, недостатки «Маяка» и «Отечественных записок» становятся очевидны: они не только не живут, но и не стремятся жить общею жизнью, замкнули себя в своем ограниченном одностороннем мире. Впрочем, даже их ограниченность могла бы быть полезна, если бы она действитель­но была выдержана полностью, «беспримесно», как говорит Кире­евский. Но вместе с антизападничеством «Маяк» проповедует слу­чайные начала, разрушающие и искажающие те самые идеалы, которые он отстаивает, обвиняет Пушкина в безнравственности и дурном вкусе, употребляет какой-то странный язык собственного изобретения. В свою очередь «Отечественные записки» свое увле­чение западной литературой и философией также доводят до крайно­сти. Желая передать самые новые явления западного просвещения, этот журнал «беспрестанно увлекается» какими-то частностями. К сожалению, полагает публицист, последние «модные мнения» на практике оказываются повторением уже известного, оборачи­ваются запаздыванием. Хотя журнал и обращается к самым новым книгам, но воспринимает их изолированно, в отрыве от всей за­падной науки и образованности. В результате мысль, новая на За­паде, превращается в России в несколько видоизмененную и «пре­увеличенную» старину¹⁰.

Впрочем, выдвигая столь серьезные упреки, Киреевский не при­водит никаких конкретных примеров и доказательств. Читателю предлагается поверить ему на слово, исходя из логики рассуждений. Единственный конкретный факт, на который он ссылается, — по­пытка «Отечественных Записок» поставить И. Тургенева и А. Майко­ва выше прежних писателей, «уменьшить литературную репутацию» Г.Р Державина, Н.М. Карамзина, В.А. Жуковского, Е.А. Баратын­ского. Среди обиженных названы также Н.М. Языков и А.С. Хо­мяков, слишком близкие к кружку славянофилов.

Упрек Киреевского в данном случае несправедлив вдвойне. Он неверно трактует эстетическую позицию «Отечественных записок». Расставляя по-новому литературные приоритеты, журнал вовсе не собирался уничижать прежних кумиров или поставить на их место молодых авторов, но зато провозгласил смену эстетических крите­риев и литературных авторитетов. Поэтому подражание француз­ской моде здесь уже точно ни при чем. Набиравшие популярность Тургенев и Майков кажутся славянофильскому критику гораздо ме­нее значительными, чем тот же Баратынский и Хомяков.

О «Северной пчеле» и «Литературной газете» в статье сказано мимоходом. Однако нейтральный тон, нарочитая беспристраст­ность не обманывают читателя. Ведь трудно оставаться нейтраль­ным по отношению к изданию одиозному, крикливому и на кото­рое трудно положиться. Тем не менее критик находит возможность сопоставить «Пчелу», но не с другой газетой, а с «Отечественными записками». Оказывается, «в неполитической части своей она (“Северная пчела”. — В.Г.) выражает такое же стремление к нрав­ственности, благоустройству и благочинию, какое “Отечественные] з[аписки]” обнаруживают к европейской образованности». При этом суждения «Северной пчелы» называются «не совсем справедли­выми»¹¹.

Что же значит такое неожиданное сравнение? Критик иронизи­рует над «Отечественными записками», намеренно снижая оценку журнала, намекая, что суждения «Отечественных записок» подчас так же недостоверны, как и поучения «Пчелы». Такое сравнение могло возмутить критику «Отечественных записок». Однако, как мы увидим дальше, Белинский, оспаривая сравнение с «Маяком», промолчал о сопоставлении с «Северной пчелой».

Мы видим, что «Северная пчела» и «Отечественные записки», по мнению критика, слишком пристрастны. Но и «Литературная газета» не вызывает у него похвалы, так как лишена своего направ­ления. Киреевский даже называет ее «литературною конфектою», сладким десертом.

В поисках адекватного выражения мысли он исследует направ­ление «Современника» и убеждается, что это чисто литературный журнал. Он был начат еще Пушкиным и до сих пор сохраняет осо­бое положение в журналистике. Его достоинство — «спокойная независимость», отсутствие полемики, мишуры, увлечения литера­турной модой. Но, оказывается, и этого спокойствия недостаточно для журнала. Ибо в «наше время достоинство чисто литературное уже далеко не составляет существенной стороны литературных яв­лений».

Самым интересным и перспективным из всех журналов Кире­евский считает «Финский вестник», который начал выходить недав­но. Тем не менее в «Обозрении...» он одобряет намерение сблизить русскую и скандинавскую словесность и даже намечает возмож­ную программу журнала: познакомить с внутренней жизнью скан­динавских стран, с «многозначительными вопросами», которые занимают их жителей в настоящее время, раскрыть «умственные и нравственные движения», т.е. общественную мысль этих стран. В программе предполагается не только показать, но и объяснить «удивительное, почти неимоверное благосостояние низшего класса», «удивительное развитие некоторых сторон народной нравственно­сти», описать отношения между сословиями. И все это увенчива­ется предложением связать все упомянутые вопросы с литератур­ным развитием «в одну живую картину». Но в таком случае журнал превратится из литературного в универсальный.

Желает ли этого действительно Киреевский? Считает ли он воз­можным превратить в такой журнал и «Москвитянин»? Скорее всего, да. Подводя итоги, он замечает, что господство журналисти­ки в литературе то же, что господство философских сочинений в области наук. Понятно, что философия вступает в союз с журна­листикой. Значит, все журналы должны отдать ей дань? Нет, не так. Задача заключается в другом: каждый сам должен составить себе «свой собственный образ мыслей» и воспользоваться для это­го «всей совокупностью жизни», если не желает навсегда «остаться при книжных фразах»¹².

Киреевский очень хорошо понимает необозримость, сложность общей «совокупности жизни». Правда, он надеется, что уже начи­нается изменение, намечаемое новым, славяно-христианским (т.е. собственно славянофильским) направлением. Он утверждает, что современная литература после смерти Пушкина потеряла законный смысл своего существования. Вероятно, потому, что после этого исчезла общая связь явлений.

Как же объяснить бездоказательность, голословность обвинений в «Обозрении...» 1845 г.? Ни цензурные трудности, ни пренебреже­ние элементарными правилами критики здесь явно не подходят. Скорее всего дело в том, что на автора влияла кризисная комму­никация, искажала его взгляд, его мысли. Возможно, он собирался также вернуться к этой теме в третьей, заключительной части статьи, так и не написанной.

В том же 1845 г., в том же «Москвитянине» (ч. 2, № 2) К. Акса­ков публикует рецензию на стихотворение И. Тургенева «Разго­вор», которое кажется ему слишком явным подражанием Лермон­тову, безликим и бесцветным. Он видит в стихах «холодный эгоизм», «гнилой и бесплодный». Не приемлет рецензент также и «спокойное отрицание жизни предков». Аксаков разделяет мнение Киреевского о недостатках современной литературы.

Неуважение к жизни (пусть даже древней жизни) простого рус­ского народа для К. Аксакова грех едва ли не больший, чем беспо­мощность художественной формы¹³. Спустя два года в «Московском литературном и ученом сборнике на 1847 год» он разбирает поэму «Помещик» и издевается над ней, называет «вздором». Зато в спе­циальном примечании хвалит рассказ «Хорь и Калиныч»: прикос­новение к народу и его жизни сразу дало силу автору.

«Неприятное и горькое чувство» родилось у К. Аксакова после чтения поэмы А. Майкова «Машенька» в «Петербургском сборни­ке». Если в более ранней поэме «Две судьбы» он чувствовал лю­бовь к России, к народу, находил, что герой ее — человек жизнен­ный и искренне преданный России, то в новой поэме Майков превратился в скучного поэта наподобие Тургенева.

Такая оценка поэзии Тургенева и Майкова казалась противопо­ложной теплым и дружественным отзывам Белинского. Однако сама методология анализа, подход к тексту у обоих критиков со­впадает. Разбирая поэму «Две судьбы», К. Аксаков пересказывал сюжет и замечал: «Завязка, содержание — пустое. Но в этом про­изведении есть мысль или намерение сказать мысль, которая, ко­нечно, выразилась нисколько не художественно, но на которую стоит обратить внимание»¹⁴. А вот мнение Белинского о поэме «Машенька» (которую К. Аксаков так и не принял): «Сюжет даже и не нов. Но в художественном произведении дело не в сюжете, а в характерах, красках и тенях рассказа»¹⁵.

Киреевский лишь мельком говорит о Майкове, ставя его значи­тельно ниже Лермонтова. Однако такое умолчание имеет еще один аспект. Даже в своих ранних критических статьях он спорил всегда с суждениями, а не с конкретными людьми, скрывая имена своих оппонентов. Напротив, и защищая, и ниспровергая литературные авторитеты, критик обычно называл имя автора и боролся столько же с литературной тенденцией, сколько и с ее носителями.

Реплика Киреевского направлена была, вероятно, против от­клика В.Г. Белинского на поэму Тургенева «Параша», назвавшего ее одним из «прекрасных снов на минуту проснувшейся поэзии». Однако же, несмотря на похвалу, Белинский и понимал, и отмечал ограниченность таланта молодого автора. Он даже пояснял, что подобные произведения истинны, потому что передают «сердеч­ную симпатию ко всему живому» и умеют сохранить оригиналь­ность даже при отсутствии новизны, благодаря тому, что их чув­ства и мысли «не пойманы извне и на лету, а возникли и выросли в душе поэта»¹⁶. Отзыв Белинского, конечно, субъективный, им движет, скорее, не эстетическое чувство, а желание поддержать молодого писателя нового поколения, близкого ему по взглядам. Сама похвала здесь выглядит как-то двусмысленно: оригинальный талант, не отличающийся новизной, кажется явной натяжкой, во всяком случае, исключает автора, к которому это относится, из числа настоящих писателей. Что касается Майкова, Белинский не раз обращался к его творчеству, посвятил ему специальную статью «Стихотворения Аполлона Майкова». Но и в этом случае он при­знавал дарование поэта лишь в антологическом роде. Упреки же Белинского почти те же, что и в статье К. Аксакова. Его смущает «странная фантазия — свести Цезаря с русским мужиком и заста­вить объясняться до такой степени посредственными стихами...». Скорее всего, в терминологии Белинского, и Тургенев, и Майков — «обыкновенные таланты», появлению которых он радовался¹⁷.

Как мы видим, смысл полемики «Москвитянина» и «Отече­ственных записок» приходится восстанавливать. Диалог журнала и с единомышленниками, и с оппонентами, и с другими изданиями оказывается латентным, скрытым. Опыт «Москвитянина», к сожа­лению, нельзя считать удачным. Но и условия этого опыта нельзя считать эталонными. Киреевский так и не получил разрешения стать официальным редактором журнала. Диалог часто превра­щался в обмен колкостями в репликах, статьях, устных высказыва­ниях. И даже полемика о сути дела оказывалась сдержанной, не свободной, не полностью раскрывающей взгляды спорящих сто­рон. Кризисная коммуникация приводила к изолированности от­дельных журналов и публицистов. Диалог «Москвитянина» и «Оте­чественных записок» в этой ситуации — с обеих сторон — походил на «диалог глухих». Оппоненты не слышали и не желали понимать друг друга.

Покажем это на примере статьи Белинского «Литературные и журнальные заметки», в которой критик ответил на высказывания об «Отечественных записках». Он явно не видит никакого возрож­дения «Москвитянина», так как все в журнале осталось на своем месте. Правда, критическая статья самого Киреевского вызывает некоторое сочувствие. «Несмотря на ложное основание и произ­вольные выводы <...> в ней высказано много дельного, умного, верного о современном состоянии Европы <...> Хотя мы тут не нашли ничего нового, но — повторяем — не новое было высказано с таким мастерством, которое очень редко встречается в ориги­нальных статьях русских писателей»¹⁸. Подобные похвалы доволь­но типичны для Белинского. Он отдает должное автору, но вместе с тем указывает на существенные недостатки. Это, скорее, дань вежливости, стремление показаться объективным, чем действи­тельно объективное высказывание. Как и у Киреевского, здесь нет разбора, анализа. Мы имеем дело с оценочными суждениями, не подкрепленными доказательствами. Да это и понятно: с суждени­ями о Западной Европе критик «Отечественных записок» знако­мился, скорее, по обязанности, с нетерпением ожидая размышле­ний о русской литературе и, как он признается, изложения славянофильской теории.

Прочитав обозрение русских журналов, он с мнением Киреев­ского практически ни в чем не согласился. Подтверждая мысль о том, что «Отечественные записки» игнорируют «Маяк», он в то же время возмущается и отвергает предположение о борьбе с на­правлением «Маяка». Однако прав на этот раз был Киреевский, а не Белинский. Делая вид, что игнорируют, «Отечественные запис­ки» не раз обращаются к идеям, которые «Маяк» проповедовал. Сам же Белинский писал о «Маяке» и его направлении в «Литера­турных и журнальных заметках», в рецензии на «Славянский сбор­ник» и т.п. Стало быть, эта часть опровержения несправедлива. Другой упрек вызвали слова о том, что крайностям «Маяка», в свою очередь, «Отечественные записки» противопоставляют свою крайность. Возможно, подобное утверждение и не вполне коррек­тно. Но само по себе желание противопоставить идеям «Маяка» собственные вполне очевидно. Вообще Белинский объясняет, что “Отечественные записки” находятся в том же самом отношении к Западу, в каком находится все русское общество»: изучают, иногда — подражают, следят за ходом наук, искусств <...> мод и форм жизни на Западе»¹⁹. И снова мы имеем дело с оценкой, которую нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Белинский считает, что журнал только следит за современным просвещением, а Киреевский — что он гонится за последней модой. Киреевский утверждает, что с возникновением славяно-христианского направления в русской литературе и общественной мысли намечается кардинальная пере­мена. Белинский высмеивает предположение об особой роли сла­вян и православия в современном мире. Но и то и другое голо­словно. Пожалуй, Белинский прав (в рамках данной статьи) лишь в том, что приписывать особую роль направлению, которое разви­вается в твоем собственном журнале, не совсем красиво и объек­тивно.

(окончание в следующем номере)

Примечания

¹ См.: Инговатова И.Г. Запад — Восток: к феноменологии диалога (поиск методологических оснований). Режим доступа: http://elib.altstu.ru/elib/books/Files/pal999_l/pages/32/pap_32.html

² История журнала в интересующий нас период рассматривается в статье С.А. Шпагина «Славянофилы и “Москвитянин”» // История, экономика, культу­ра, общественная мысль России. Томск, 1997. С. 87—104.

³ Киреевский И.В. Критика и эстетика. М., 1979. С. 367.

⁴ См.: Киреевский И.В. Критика и эстетика. С. 193, 201.

⁵ Киреевский И.В. Критика и эстетика. С. 194.

⁶ Там же. С. 194, 195.

⁷ Там же. С. 193, 193-194.

⁸ Там же. С. 185.

⁹ Там же. С. 155, 156, 157.

¹⁰ Там же. С. 198.

¹¹ Там же. С. 199.

¹² Там же. С. 200, 201, 202.

¹³ Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика. М., 1981. С. 158, 161.

¹⁴ Аксаков КС., Аксаков И.С. Литературная критика. С. 194.

¹⁵ Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1982. Т.8. С. 148.

¹⁶ Белинский В.Г. Там же. М., 1979. Т. 5. С. 437, 441.

¹⁷ Белинский В.Г. Там же. С. 208. Понятие «обыкновенный талант» разъясняется во «Вступлении к “Физиологии Петербурга”». См.: Белинский В.Г. Там же. М., 1981. Т. 7. С. 131.

¹⁸ Там же. М., 1981. Т. 7. С. 567.

¹⁹ Там же. С. 568.

Библиография

Барсуков Н.И Жизнь и труды М.П. Погодина [с прил. подробного ука­зателя ко всем 22-м кн.]. СПб., 1894. Кн. 8.

Венгеров С.А. Молодая редакция «Москвитянина». Из истории русской журналистики // Вестник Европы. 1886. № 2. С. 581—612.

Егоров Б.Ф. А.Н. Островский и «молодая редакция» «Москвитянина» // А.Н. Островский и русская литература. Кострома, 1974. С. 21—27.

Зиновьев И.В. Русская философия диалога: истоки, ориентации, по­тенциал. Екатеринбург, 2008.

Зубков К.Ю. Молодая редакция журнала «Москвитянин»: Эстетика. Поэтика. Полемика. М., 2002.

Инговатова И.Г. Запад — Восток: к феноменологии диалога (поиск методологических оснований). Режим доступа: http://elib.altstu.ru/elib/books/Files/pal999_l/pages/32/pap_32.html

Нолъде Б. Юрий Самарин и его время. М., 2003.

Петрунин Ю.Ю. и др. Политические коммуникации: Учеб. пособие. М.: Аспект-пресс, 2004.

Погодин М.П. Историко-критические отрывки. М.,1846.

Сартаков Е.В. «Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя и публицистика «Москвитянина» (1841—1846 гг.): к постановке проблемы // Русская литература и журналистика в движении эпох. Ежегодник кафедры истории русской литературы и журналистики. М.: Факультет журнали­стики МГУ, 2012.

Сартаков Е.В. Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя в контексте публицистики «Москвитянина»: Россия — Запад // Медиа­скоп. 2012. Вып. 4. Режим доступа: http://www.mediascope.ru/node/1234

Тынянов Ю.Н. Журнал, критик, читатель и писатель // Поэтика. Исто­рия литературы. Кино. М., 1977.

Шпагин С.А. Славянофилы и «Москвитянин» // История, экономика, культура, общественная мысль России. Томск, 1997.

Поступила в редакцию 14.11.2013