Феномен «кулака» в советской печати периода коллективизации (1928—1932 гг.): признаки, особенности культивирования и качественные изменения враждебного образа

Скачать статью
Волкова Е.П.

аспирантка кафедры истории и правового регулирования отечественных СМИ факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, г. Москва, Россия

e-mail: iracanji@gmail.com

Раздел: История журналистики

В статье предпринята попытка выявить и проанализировать особенности формирования феномена «кулачества» на страницах советской печати периода коллективизации (1928—1932). Автор обращается к документам, проливающим свет на методы и формы подачи враждебного образа «кулака», ставит проблему выделения признаков данного понятия и на основе качественного анализа риторики трех партийных изданий изучаемого периода (газеты «Правда», журнала «Партийное строительство» и «Крестьянской газеты») выдвигает тезис о содержательной трансформации данного образа в системе пропаганды СССР.

Ключевые слова: печать, образ, «враг народа», кулачество, трансформация

Советская печать была важнейшим орудием идеологической пропаганды и агитации, средством формирования массового со­знания, управления им. В целях усиления влияния на читателя пресса активно использовала образы, как позитивного характера — ударники, стахановцы, вожди, так и негативного — кулаки, шпио­ны, оппозиционеры, вредители, капиталисты, интервенты и т.д. Эти «отрицательные персонажи», которые советской пропагандой объединялись под собирательным понятием «враги народа», в за­висимости от тех или иных целей, преследуемых партией в тот или иной момент, одновременно, или поодиночке, то выходили на первый план на страницах газет и журналов, то уходили в тень, сменяясь другими враждебными подкатегориями, но никогда не покидали этого образного замкнутого круга «неугодных» и «отвер­женных» коммунистического строя.

Так, в период коллективизации, с 1928 по 1932 г., советская пе­чать на фоне всего многообразия образов «врагов народа» выделя­ет «кулака» как содержательно, так и функционально. Вслед за из­менением тактических и стратегических задач СССР идеология, будучи стержнем тоталитарной системы, претерпевала существен­ные метаморфозы, что в свою очередь влекло качественное измене­ние феномена «врага народа», в данном случае образа «кулачества». Понятие «кулак», или «капиталистический элемент деревни», в системе советской пропаганды периода коллективизации отличался гибкостью и практичностью, менял свое содержательное наполне­ние в зависимости от целей, преследуемых властью, от экономиче­ского курса, проводимого ВКП(б) (Всесоюзной Коммунистической Партией (большевиков)), и от идеологической политики советского государства.

Не подлежит сомнению руководящая роль власти в создании механизмов культивирования образа «врага народа» в деревне на страницах советской печати. Способность партии посредством «властного структурирующего слова» («властной номинации») «конструировать социальный мир, модифицируя социальное про­странство», превращая «идеологических персонажей» в реальные социальные группы» (Доброноженко, 2008: 22) оценивается как ключевая в процессе превращения идеологемы «кулак» в реальное явление. Идеолого-политические реалии, нашедшие свое выраже­ние в таких официальных документах и выступлениях, как речь И.В. Сталина на июльском Пленуме ЦК 1928 г., в которой был вы­двинут тезис о все более возрастающей и обостряющейся классо­вой борьбе по мере построения социализма; постановление СНК СССР от 21 мая 1929 г. «О признаках кулацких хозяйств, в которых должен применяться кодекс законов о труде»; речь И.В. Сталина на Всесоюзной конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г., в которой был публично провозглашен переход от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кулачества как класса; постановление «О мероприя­тиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной кол­лективизации», принятое Политбюро ЦК ВКП(б) 30 января 1930 г.; Приказ ОГПУ № 44/21 от 2 февраля 1930 г.; статья И.В. Сталина «Головокружение от успехов», напечатанная в «Правде» 2 марта 1930 г., в которой осуждались перегибы коллективизации и под­черкивалась необходимость добровольности при ее проведении; постановление ЦК ВКП(б) от 10 марта 1930 г. «О борьбе с искрив­лениями партлинии в колхозном движении» и др.; партийные дис­куссии по этой проблеме и оформление оппозиционного правого блока во главе с Н.И. Бухариным и его теорией мирного врастания кулака в социализм; и, наконец, проведение самой коллективиза­ции сельского хозяйства, — оказали огромное влияние на процесс формирования феномена и образа «кулачества» в советской прессе периода коллективизации.

Однако помимо упомянутых выше официальных постановлений и выступлений власти, решений, бывших прямым руководством к действию для советской пропаганды, важное значение имеют постановления-инструкции, рекомендации относительно того, как непосредственно должно было подавать враждебный образ «кулака» на газетном листе, в каком ключе следовало освещать ход коллек­тивизации, в неразрывной связи с которой шло конструирование феномена «кулачества» в периодике.

В этом смысле для исследователя данной темы значимым явля­ется документ августа 1930 г.: «Из краткой инструкции-перечня по охране государственных тайн в печати для районных органов Глав­лита», отвечающий на конкретные вопросы о том, что можно, а чего нельзя было давать в прессу при освещении хода раскулачи­вания. В части первой «Политические вопросы» приводится пере­чень сведений, которые не подлежат публикации при освещении в печати случаев выступлений кулачества:

«1) Данные о массовых выступлениях против Советской власти и партии кулачества, если бы таковые где-либо имели место.

2) Сводные данные о количестве террористических актов кула­чества (число убийств, число поджогов и др.). Отдельные факты опубликовать можно.

3) Опубликовывая информацию о тех или иных отдельных тер­рористических актах кулачества, нужно одновременно с этим тут же указывать на те мероприятия по советской и общественной ли­нии, которые проводятся в борьбе с кулацкими выступлениями (арест к у л а к о в - те р р о р и с то в, предание их суду и т.д.).

4) Отдельные сведения об убийствах кулаками общественных работников, крестьян-колхозников должны сопровождаться клас­совым объяснением убийства (убийство произведено в разгаре классовой борьбы с кулаками, подкулачниками и т.д.» (Горяева, 1997: 284-285).

И действительно, сколько-нибудь объективной информации с опорой на статистические, точные данные, позволяющие оценить общее положение на фронте реконструкции сельского хозяйства и выявить масштабы сопротивления кулачества, в прессе найти практически невозможно. Запрещение предоставлять точную ин­формацию о соотношении классовых сил в деревне было вызвано, по-видимому, тем, что отражение массового характера выступлений кулаков могло негативно сказаться на эффективности тезиса о по­беде на поприще социалистического переустройства сельского хо­зяйства. Если же кулачество не оказывало масштабного сопротив­ления советской власти, то необходимость воспитания классовой ненависти в массовом сознании к образу «кулака» отпадала сама собой, а тезис об обострении классовой борьбы — выдумка, спо­соб снять с себя ответственность за все перегибы насильственной коллективизации.

В этом же документе можно найти любопытные требования к размещению изобразительных материалов, описывающих процесс раскулачивания:

«В печать можно пропускать:

—   все рисунки и фотоснимки, изображающие использование колхозами бывших кулацких средств производства и домов для це­лей колхозного строительства (например: бывший дом кулака, в котором открыта школа, или бывший кулацкий инвентарь, ныне использованный колхозниками и т.п.).

В печать нельзя пропускать:

— рисунков и фотографий, изображающих самый процесс рас­кулачивания (например: кулак с детьми выходят из отобранного дома, или кулака под конвоем отправляют из села и т.п.» (Там же: 285).

Рисуя картины радостного и безмятежного строительства нового мира на развалинах старого капиталистического строя в деревне, запрещалось изображать сам процесс, так как это могло пробудить вдруг в человеке чувства сострадания, сопереживания, жалости, недопустимые и предосудительные эмоциональные состояния в гла­зах советской власти по отношению к «врагам народа».

Для понимания механизмов культивирования феномена «врага народа» в деревне на страницах газет и журналов также интересны документы Российского государственного архива социально-по­литической истории, в которых содержатся материалы по вопросу формирования образа «кулачества». В частности, можно отметить выступления члена Политбюро В.М. Молотова на совещаниях ра­ботников печати по проблемам освещения крестьянского вопроса в прессе. Согласно стенограмме одного из документов 1928 г., оза­главленного как «Крестьянский вопрос и печать. Популяризация решений Пленума ЦК», В.М. Молотов с осуждением высказался по поводу «затушевывания классовой борьбы в деревне»1. По его мнению, освещая работу на селе, газеты, во-первых, обходили вопро­сы выступлений кулачества, недооценивали его роль, не разоблача­ли в достаточной мере кулацкие маневры, не боролись с кулацкой агитацией; во-вторых, не подчеркивали тесную связь между необ­ходимостью коллективизации и проблемой классовой борьбы, не осознавали классового содержания социалистического переустрой­ства сельского хозяйства. «Надо уметь в тех или других явлениях деревенской жизни видеть скрывающиеся за ними влияния враж­дебных нам классовых сил и разоблачать их»2. Игнорирование же этих наставлений создавало на страницах газет ошибочное «пред­ставление об идилличности наших отношений в деревне»3.

В советских газетах подобные рекомендации находили самый живой отклик: в чем только не усматривались враждебные капита­листические вылазки «кулака». Практически любая публикация, так или иначе связанная с освещением хода реконструкции сель­ского хозяйства, гарантировала читателю образное, живописное, яркое, вызывающее чувство негодования и ненависти обличение «врага народа» в деревне. «Изворотливость, убийства и избиения <...>, поджоги, клевета, подкупы, спаивание»4, «мимикрия, при­способление, перекрашивание<...> под защитный цвет середняка, а то и бедноты»5 или вовсе выпоротая кулаками деревня6 — это только малая доля форм сопротивления «когтистых и зубастых»7 капиталистических элементов сельскохозяйственного фронта, противостоящих советской власти в «эпопее борьбы с кулачеством, эпопее не менее героической, чем многие яркие эпизоды граждан­ской войны»8.

Далее, возвращаясь к замечаниям и рекомендациям В.М. Моло­това, отметим его резко отрицательное отношение к «появлению на страницах печати статей и заметок, восхваляющих политически и экономически чуждые нам слои крестьянства9 и представляю­щих собой результат некритического отношения к социальным группам крестьянства»10. И на это пресса нашла, что ответить: на­чиная с 1930 г. все чаще и чаще встречаются материалы, в которых, помимо бешенно сопротивляющихся кулаков и подкулачников, упоминаются и «колеблющийся единоличник»11, и середняк с его «двойственной природой»12, и крестьянин-колхозник с его еще не вытравленной «индивидуалистической психологией»13, и даже бедняки, которые, находясь под влиянием кулачества, становятся некими «несознательными подкулачниками»14.

Установка советской печати на более внимательное и глубокое изучение и освещение фактов классового расслоения в деревне, на выявление разнообразных форм сопротивления и борьбы кулаче­ства породила важнейшую, на наш взгляд, особенность процесса формирования враждебного образа «кулака» на страницах газет и журналов периода коллективизации, заключающуюся в той каче­ственной трансформации самого феномена «капиталистического элемента деревни», которую он претерпел в период с начала 1928 и по конец 1932 г. Этот процесс проходил в двух плоскостях: с одной стороны, на уровне окончательного становления понятия как враждебного символа капиталистических элементов деревни; с дру­гой — на уровне расширения качественных границ и потери обра­зом признака классовости.

Начиная с 1928 г. еще недавно поощряемый нэпом кулак превра­щается в ненавистного «врага народа» — виновника всех неудач и перегибов в деле реконструкции сельского хозяйства. В печати мы не встретим ни одного материала не просто положительного ха­рактера о кулачестве, но и нейтрального. Частыми и обычными становятся заголовки: «Усилим наступление на кулака», «С кула­ками мы не церемонимся», «Кулаков вон из коммуны», «Уничтожим кулачество как класс», «Ликвидированный кулак», «Колхозные вре­дители расстреляны» и т.д. и т.п.

Печатные материалы, подобные нижеприводимой статье из га­зеты «Правда» от 15 января 1928 г., явно контрастирующей со всей остальной массой публикаций, направленных на формирование враждебного образа «кулака» тем, что она обращается к нравствен­но-этической стороне проблемы, являлись уже скорее пережитком риторики прессы нэповского периода и к концу 1920-х гг. оконча­тельно сошли на нет. В передовице газеты «Правда» приводится письмо одного беспартийного крестьянина, бывшего красноармей­ца: «Хотя я числюсь бедняком, но чувствую, что с каждым днем ухожу от бедноты, потому что хозяйство мое растет. У меня нет страсти к наживе. Мне стыдно, что скоро меня будут причислять к зажиточным. О зажиточных говорят, как о чужих. А я не желаю быть чужим. Я скорее вернусь опять к нищете, но буду своим <...> Мой путь, стало быть, неверен!»15. И далее «Правда» говорит, как следует поступать с такими людьми, «которые сознают, что путь частного накопления неверен <...> Им остается только указать другой, верный, путь <...> коллективизации»16. Чувство стыда, же­лание быть «своим» любой ценой, во что бы то ни стало, даже пу­тем возврата к нищете, откровенное признание своей ошибки — такой образ «кулака» уже нельзя было встретить в печати после взятия властью курса на ликвидацию кулачества как класса в 1930 г.

Переходя ко второму уровню качественного изменения враж­дебного образа «кулака» на страницах газет и журналов, а именно к вопросу расширения его границ и постепенного выхолащивания признака классовости из этого феномена, нельзя не остановиться подробно на проблеме изначального отсутствия строго определен­ных критериев, характеризующих кулачество как антагонистиче­ский класс деревни. Это привело к возможности довольно широко и абстрактно трактовать понятие «кулак» как в советской печати, так и в реальности, в зависимости от целей, преследуемых властью. К кулакам «можно было отнести чуть ли не <...> любого крестья­нина, если дом у него был получше, чем у соседа, корова поупи­таннее, лошадь посильнее» (Доброноженко, 2008: 33) или если он критически высказывался в адрес ВКП(б).

О том, что эта проблема была весьма актуальной в период кол­лективизации и особенно после проведения властью в печать ло­зунга о взятии курса на ликвидацию кулачества как класса, свиде­тельствуют многочисленные письма крестьян в советские газеты17. Естественно, далеко не все критические замечания по этому вопро­су находили свое выражение на печатном листе, однако, публика­ции касательно данной тематики все же встречались. Так, «Кресть­янская газета» пишет: «необходимо ясно сказать, кого считать кулаком. <...> Подчас кулаками называют середняков, трудолюби­вых хозяев. Они с любовью относятся к обработке земли, а за то, что у них урожай лучше, а потому и живется исправно, то из зави­сти приравнивают таких крестьян к кулаку»18. Как бы в продолже­ние разговора автор другого письма из деревни делит бедняков на «три сорта мусорной травы: первый сорт — это горькие пьяницы, а второй сорт настоящий лентяй, да хулиган»19. Бедняк «спит сутка­ми, <...> живет как у бога за пазухой, его и в газетах не забывают, да и все продналоги прощают». А «труженик мужик, <...> который встает с раннего утра и до поздней ночи не пивши, не евши рабо­тает без отдыха <...>, называется по-советски настоящий кулак»20. Но в печати разъяснения так и не последовало — четко очерченные границы понятия «кулачества» преднамеренно не устанавливались, это было не выгодно власти.

Проблема выделения признаков феномена «кулачества» как в реальности, так и на страницах советской печати, остается одной из наиболее дискуссионных в современной отечественной и зару­бежной историографии. С одной стороны, ряд исследователей (Тепцов, 1990; Коллективизация: 3—62) приходят к заключе­нию, что «кулачества» как «класса» крупной сельской буржуазии к концу 1920-х гг. в деревне не существовало и правомернее говорить о «слое» крестьян-кулаков. Вот почему лозунг «ликвидации кула­чества как класса», брошенный советской печатью в массы в начале 1930 г., по мнению ученого-экономиста В.А. Тихонова, является на­думанным и был выдвинут с целью уничтожения вообще кресть­янства (Коллективизация: 29) как класса мелких товарных про­изводителей. Этой же точки зрения придерживается исследователь экономической и политической истории России XX в. Н.В. Теп­цов, согласно которому «в массовое сознание усиленно внедрялась мысль о мелкобуржуазности класса крестьян, живучести его част­нособственнических инстинктов» и параллельно властью «прово­дилась политика раскола крестьян на враждебные слои» (Тепцов, 1990: 58), а также видный советский экономист первой трети XX в. Н.Д. Кондратьев: «Классов в деревне не существует, понятие кулака и среднего хозяина в высшей степени относительно»22.

Попытка выделить признаки несуществующего в природе, но существующего в советской пропаганде, явления представляется весьма затруднительной, однако, властью она была предпринята, а об успешности ее реализации можно судить по масштабным про­пагандистским кампаниям и непрекращающейся репрессивной политике в деревне на протяжении конца 1920-х и в 1930-е гг.

С другой стороны, ряд зарубежных и российских экспертов (Виола, 2010; Фицпартрик, 2001; Климин, 2010; Коллективизация: 3—62) отмечают изначальное отсутствие четко обозначенных критериев, по которым можно было бы строго выделить кулака из всей остальной массы крестьянства. В «крестовом походе» против кулачества «Сталин и его ближайшие подвижники даже не назвали, из каких объективных социально-экономических критериев они исходили при классификации кулака» (Климин, 2010: 40).

Действительно, советской властью в постановлении СНК СССР от 21 мая 1929 «О признаках кулацких хозяйств, в которых должен применяться кодекс законов о труде» была предпринята попытка через социально-экономическую, скорее даже имуществен­ную, составляющую, через отношение к частной собственности и средствам производства законодательно определить критерии де­финиции термина «кулак». Среди определяющих явление призна­ков называются: использование наемного труда; систематическая сдача в наем помещений, предприятий или сложных сельскохо­зяйственных машин; «наличие мельницы, маслобойни <...> или другого промышленного предприятия — при условии применения в этих предприятиях механического двигателя»; а также ведение торговли, занятие ростовщичеством или коммерческим посредни­чеством (Данилов, Ивницкий, 1989: 221—222).

Вполне укладываясь в рамки советского понимания сущности кулачества, прозвучали слова члена Политбюро, председателя ЦИК СССР М.И. Калинина в беседе с колхозниками одного из районов ЦЧО в 1930 г., в котором применение наёмного труда рас­ценивается в качестве основного признака превращения крепкого крестьянского хозяйства в кулацкое: «Если вы, например, <...> даже богатый крестьянин, но работаете один, то мы вас числим се­редняком. Если вы взяли и наняли одного рабочего, то из середняка ты уже переходишь в кулака. <...> наняли одного рабочего, мы вас уже считаем врагом, вы уже перешли в разряд капиталистов» (Три­фонов, 1975: 245).

Однако, на наш взгляд, вышеперечисленные критерии пред­ставляются произвольными, научно необоснованными — «не бра­лись вместе имущественные, демографические и социальные фак­торы, они не рассматривались в комплексе» (Климин, 2010: 42). Более того, как справедливо задается вопросом проф. В.А. Тихо­нов, «Разве можно было найти хотя бы одно хозяйство в России, которое невозможно было бы подвести под один из этих призна­ков?» (Коллективизация: 28).

Проблему весьма широкого и абстрактного толкования поня­тия «кулачества» затрагивала и эмигрантская пресса. Так, журнал социал-демократов «Социалистический вестник», издававшийся за границей, в № 3 от 9 февраля 1929 г. отмечал, что «большевист­ская классификация — чрезвычайно расплывчатая и произвольная. При общем низком уровне развития русского сельского хозяйства все то, что над ним несколько возвышается, относится советской властью к группе “кулаков” <...> к этой категории причисляются и средние группы, зажиточные крестьяне <...> Мало того. При ца­рящем на местах административном произволе всякий неугодный совету более или менее состоятельный крестьянин зачисляется им в эту группу»22.

Последняя фраза заслуживает особого внимания, правда, с не­которой поправкой: не «всякий неугодный <...> состоятельный крестьянин», а вообще любой житель деревни, будь то зажиточный, середняк, бедняк или батрак, враждебно настроенный по отношению к советской власти, объявлялся кулаком. Партия рассматривала его «скорее идеологической категорией, чем социально-политиче­ской», пыталась переложить на него все экономические неудачи, превратив «из экономической категории <...> в политического «козла отпущения» (Климин, 1996: 41).

Так, в постановлении «О мероприятиях по ликвидации кулац­ких хозяйств в районах сплошной коллективизации», принятом Политбюро ЦК ВКП(б) 30 января 1930 г. уже с опорой на полити­ческую составляющую, акцентируется внимание не на социально- экономическом признаке, а на отношении крестьян к проводимой в деревне политике, на потенциальной угрозе, которую они могут представлять для власти. В этом приказе кулачество поделено на три части:

«а) первая категория — контрреволюционный кулацкий актив» (Трагедия советской деревни, т. 2: 126), организаторы террори­стических актов и выступлений, которые немедленно должны быть заключены в концлагеря и по отношению к которым можно прибегнуть к применению высшей меры репрессии. Более под­робно элементы этой группы расписаны в Приказе ОГПУ № 44/21 от 2 февраля 1930 г.: «наиболее махровые и активные, противодей­ствующие и срывающие мероприятия партии и власти <...>; ак­тивные белогвардейцы, повстанцы, бывшие бандиты <...> прояв­ляющие сейчас контрреволюционную активность; активные члены церковных советов, всякого рода религиозных, сектантских общин и групп <...>; наиболее богатые, ростовщики, спекулянты, <...> бывшие помещики и крупные земельные собственники» (Там же: 163), те. все без исключения антисоветские капиталистиче­ские элементы деревни, активно проявляющие свои позиции;

«б) вторую категорию должны составить остальные элементы кулацкого актива, особенно из наиболее богатых кулаков и полупомещиков» (Там же: 126), которые подлежат высылке на наи­более удаленные территории;

в) третью категорию составляют «кулаки», которые остаются в пределах района, но расселяются за пределы колхозных хозяйств.

Совершенно очевидно, что в сравнении с вышеприведенным постановлением от 21 мая 1929 г. здесь акцент перемещен с соци­ально-экономических признаков в сторону политической составля­ющей феномена кулачества. По справедливому замечанию зарубеж­ного исследователя Л. Виолы, формируемое в массовом сознании «представление о кулаке относилось скорее к сфере демонологии, а не классового анализа» (Виола, 2010: 49). Социально-поли­тический статус кулачества более не имел значения (Фицпартрик, 2001: 92), и даже после раскулачивания кулак оставался таковым в силу своей природы.

Отсутствие четко сформулированных признаков понятия «ку­лачество» привело к тому, что «на деле статус кулака всегда зависел от мнения оценивающего, которому могло показаться, что тот или иной крестьянин слишком богат или настроен антисоветски» (Ви­ола, 2010: 49). Как следствие, в эту враждебную категорию могли попасть, согласно тактическим и стратегическим задачам партии, вообще любые слои крестьянского населения безотносительно к их принадлежности классу буржуазии: и середняки, и батрацко- бедняцкая часть деревни, и даже колхозники. Возможность столь свободной трактовки не могла не сказаться на особенностях фор­мирования враждебного образа «кулака» на страницах советской печати периода коллективизации, спровоцировав качественные трансформации самого феномена, о которых речь пойдет ниже.

Риторике советской прессы ближе к концу первой пятилетки в ма­нере подачи враждебного образа «кулачества» все более свойствен­но расширение самого понятия и потеря им классовой доминанты как определяющей: термин «все больше терял социально-эконо­мическое значение, <...> под него подгонялись все крестьяне, не­довольные проводившейся политикой» (Доброноженко, 2008: 35). Предостережение от этой опасности, по словам журнала «Партий­ное строительство», было «особенно излюбленным положением кулацкой агитации» — «после нас доберутся до бедняка и серед­няка»23. Проследим подробнее развитие этого процесса на страни­цах печати.

К возможности шире и свободнее трактовать понятие «кулацко- капиталистические элементы деревни» все более прибегают с вве­дением термина «подкулачник» в практику советской пропаганды в конце 1920-х гг.: газеты и журналы писали о необходимости моби­лизовать массы батрацко-бедняцкой и середняцкой части кресть­янства уже не только против кулаков, но и против «подку­лачников»24.

В 1930 г. в советской прессе образ «врага народа» в деревне включает в себя уже не только «кулака» и «подкулачника», но и попавшую под враждебное кулацкое влияние середняцко-бедняцкую часть крестьянства, которая в свою очередь распадается на два антагонистических лагеря «середняков» и «бедняков»: «Серед­няки должны убедиться, что группы бедноты не занимаются крохоборничеством, а действительно являются авангардом кол­хозного движения. Группы бедноты всегда должны помнить о мел­кособственнической природе середняка, <...> о необходимости всегда осматриваться на этого отстающего “соседа”, <...> группы бедноты <...> не должны стирать классовых граней между бедно­той, батрачеством и середнячеством, граней, которые не исчезнут и с вхождением всех этих групп в колхоз»25.

Однако именно в связи с причислением некоторой части кол­хозников к разряду «врагов народа» в деревне мы можем с уверен­ностью утверждать о полной потере образом своей классовой со­ставляющей, о качественном переходе, тотальной трансформации, которую претерпел феномен в печати начала 1930-х гг. Ведь если изначально определяющим критерием кулацко-капиталистиче- ского слоя деревни являлась его принадлежность к классу буржуа­зии, то колхозника никак нельзя причислить к эксплуататорской части крестьянства. К концу первой пятилетки все очевиднее вы­делялся новый фронт классовой борьбы в деревне — внутри кол­хозов. «Сила сопротивления классового врага, остатков кулачества базируется сегодня на еще далеко не изжитых в колхозной массе мелкособственнических инстинктах, мелкобуржуазной распущен­ности <...> “Дело идет <...> о борьбе между членами колхозов, из коих одни не освободились еще от индивидуалистических и ку­лацких пережитков, <...> а другие желают изгнать из колхозов эти пережитки и это неравенство”»26. Объявление части колхозников «врагами», кулацкой агентурой, «вчерашними единоличниками»27, которые никак не могут изжить в себе «мелкособственнические, рваческие и потребительские настроения»28, а также «мелкобуржу­азные предрассудки и <...> привычки»29, становится отличитель­ной чертой подачи образа «врага народа» в деревне в советской прессе начиная с середины 1931 г.

Согласно риторике газет и журналов основная проблема кол­лективизации на данном этапе заключалась в «чрезмерной идеа­лизации колхозов»30, в притуплении классовой бдительности: большая ошибка — «забвение того, что в колхозах еще есть эле­менты классовой борьбы, что переделка крестьянина-собственника в колхозе только начинается», а «недооценка индивидуали­стических пережитков, имеющихся в колхозах, является орудием оппортунистического непонимания». Классовый антагонизм в де­ревне выводился на качественно новый уровень и принял вид «упорной борьбы за социалистическую переделку масс бедняцко- середняцкого крестьянства, за социалистическое перевоспитание десятков миллионов колхозников»31.

Так, враждебный образ «кулака» на страницах советской печати периода коллективизации, с одной стороны, окончательно пере­ходит из разряда если не позитивных, то, по крайней мере, ней­тральных в категорию негативных; с другой — расширяет свои ка­чественные границы и за счет этого теряет классовую доминанту: к концу первой пятилетки образ «кулацко-капиталистического элемента» в риторике советской прессы включал в себя уже не только кулаков и подкулачников как принадлежащих классу бур­жуазии, но и попавших под их влияние середняков, бедняков и колхозников. Какова цель процесса качественной трансформации изучаемого феномена? Вероятно, помимо стремления власти пол­ностью уничтожить частную собственность в стране коммунисти­ческого строя и согнать крестьян в коллективные объединения, намерения изъять из сельского хозяйства средства для ускоренной индустриализации страны и желания уничтожить последний оплот капитализма в деревне, следует назвать и психологическую цель: породить «атмосферу раскола и противостояния в деревне» (Доброноженко, 2008: 465), обратить социум «в аморфное, бесструктур­ное состояние» (Давыдов, 1989: 58), лишив его членов возмож­ности самоидентификации, «создать атомизированное общество, <...> совершенно разрозненное единообразие которого есть одно из первостепенных условий для торжества тоталитаризма» (Арендт, 1996: 428).

Заключая наше краткое рассмотрение некоторых особенностей формирования феномена «кулака» на страницах советских газет и журналов, нельзя не отметить то решающее значение, которое имели образные средств языка в процессе культивирования враж­дебного образа «кулачества». Раз уж нецелесообразно было апел­лировать к логике народа, к его разуму, то остаются чувства — именно эмоциональная составляющая играла значительную роль в конструировании образа «врага народа», и не только кулачества, но и любого другого неугодного антисоветского элемента, и не по­следнее место среди других средств воздействия отводилось эмоционально-экспрессивному языку.

Метафора — «кулацкая сердцевина»32, «кулацкие охвостья»33, оттачивающие свой «язык-жало»; синекдоха — «кулацкая вреди­тельская рука»34; сравнение — «крепко, как старый пень, сидит <...> кулак»35; эпитеты — «злостная агитация»36 «озверелого»37 ку­лачества, этой «свирепой, жестокой кулацко-эксплуататорской банды»38, — которые постепенно становятся речевыми штампами; фразеологический оборот — кулаки действуют «тихой сапой»39, любят «пустить пыль в глаза»40 и пытаются «ставить нам палки в колеса»41; лексика различной стилистической окрашенности — «лодыри (разг. стиль. — В.Е.), <...> рвачи (разг. сниж. — В.Е.)»42 или «кулацкие недобитки»43 (прост, презр.); императивные (побуди­тельные) формы как выражение агитационности и лозунговости (см. примеры заголовков статей, приведенные выше), — эти и дру­гие экспрессивно-выразительные средства языка широко исполь­зовались в печатных материалах как изданий, адресованных пере­довому авангарду советского общества, так и рассчитанных на необразованного читателя, что способствовало созданию большей образности и символичности феномена «врага народа» в деревне в системе советской пропаганды периода коллективизации.

Итак, подводя итог всему вышесказанному, отметим, во-первых, неразрывную связь между формируемым феноменом «кулаче­ства» в советской печати периода коллективизации и теми целями и задачами, которые преследовала власть; во-вторых, сам образ «кулака», его признаки и границы, выделенные нами на основе материалов, носящих официальный характер и через печатные публикации, неопределенны, условны и размыты, что позволяет говорить о «кулаке» скорее как о «властной номинации», чем как о реальном явлении; в-третьих, если в начале 1928 г. основным определяющим признаком капиталистического элемента деревни была классовая доминанта: кулачество относили к классу буржуа­зии, выделяли в отдельный противостоящий остальному крестьян­ству слой деревенских эксплуататоров, то к моменту завершения коллективизации понятие «врага народа» в деревне качественно расширилось: все чаще и чаще на страницах изданий встречался образ попавшего под разлагающее кулацкое влияние середняка, который еще не изжил свои мелкособственнические предрассуд­ки, или образ колеблющегося колхозника, которому также прису­ща мелкобуржуазная психология, т.е. данный феномен вовсе поте­рял свое классовое наполнение; и, наконец, с целью усиления воздействия на сознание читателя, обращения к его эмоциям, а не к разуму, советская печать активно использовала богатые образные средства русского языка.

Примечания 

1 Крестьянский вопрос и печать. Популяризация решений Пленума ЦК. РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 971. Л. 172.

2 Там же. Л. 184.

3 Там же. Л. 172.

4 Первые итоги // Правда. 1929. 28 февр.

5 Расстановка классовых сил во втором году пятилетки // Правда. 1929. 17 нояб.

6 Наглое выступление кулаков // Крестьянская газ. 1928. 18 сент.

7 Расстановка классовых сил во втором году пятилетки // Правда. 1929. 17 нояб.

8 Стальные колонны коллективизации // Правда. 1929. 5 сент.

9 Словосочетание «политически и экономически чуждые слои крестьянства» несколько неожиданно по причине того, что официально лишь кулачество отно­сили к «врагам народа» в деревне как принадлежащее к классу буржуазии, в то время как остальные слои крестьянства — и колеблющийся середняк, и батрацко- бедняцкая часть — объявлялись опорой в деле реконструкции сельского хозяйства периода коллективизации.

10 Текущие политические и хозяйственные кампании и задачи печати. Полити­ка партии в деревне. РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 971. Л. 205.

11 См.: Слесарев Н. Работу с беднотой на высшую ступень // Партийное строи­тельство. 1930. № 18. С. 20.

12 См.: Нодель В. Ликвидация кулачества как класса и работа с беднотой // Партийное строительство. 1930. № 3—4. С. 16.

13 Там же. С.18. См. также: Задачи парторганизаций в деревне // Правда. 1931. 27 нояб.

14 См.: Бочачер М. О классовой боеспособности групп бедноты // Партийное строительство. 1930. № 7—8. С. 25.

15 Очередная задача деревенских коммунистов // Правда. 1928. 15 янв.

16 Там же.

17 См., например, письма крестьян в «Крестьянскую газету»: Кто мы? Кулаки или середняки? И что нам дальше делать? // Документы свидетельствуют: Из исто­рии деревни накануне и в ходе коллективизации 1927—1932 гг. / Под ред. В.П. Да­нилова, Н.А. Ивницкого. М.: Политиздат, 1989. С. 118; Как назвать — кулаком или трудовиком? //Там же. С. 209; Принадлежу ли я к кулаку? //Там же. С. 227; Кресть­янские вопросы. Сводка по докладу инструктора Колхозцентра СССР и РСФСР // Там же. С. 327.

18 Деревня обсуждает проект союзного земельного закона. Кого считать кула­ком // Крестьянская газ. 1928. 28 авг.

19 Политическая сводка по письмам крестьян, адресованным в редакцию газе­ты «Крестьянская Правда» и журнала «Красная Деревня» за время с 1 марта по 1 июня 1928 г. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 318. Л. 6.

20 Там же. Л. 6—7.

21 Цит. по: Левитский В. Программа правого уклона (Возрождение. 1929. 12 февр.) // Сводки белоэмигрантской прессы № 1—21, составленные Информа­ционным отделом ЦК ВКП(б). РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 356. Л. 22.

22 Доманевская О. Советские выборы и борьба классов (Социалистический вестник. 1929. № 3) // Сводки белоэмигрантской прессы № 1—21, составленные Информационным отделом ЦКВКП(б). РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 356. Л. 32.

23 См.: Богачев И. Мобилизовать массы на борьбу за хлеб // Партийное строи­тельство. 1930. № 18. С. 42.

24 Мобилизуем все силы на хлебзаготовки // Правда. 1929. 3 окт.

25 Бочачер М. О классовой боеспособности групп бедноты // Партийное строи­тельство. 1930. № 7—8. С. 24.

26 Победа всемирно исторического значения // Правда. 1932. 27 дек.

27 Постышев П. К новым боям за победу социализма // Партийное строитель­ство. 1932. № 21. С.З.

28 По-большевистски осуществим решения октябрьского пленума ЦК // Правда. 1931. 12 нояб.

29 Массовая работа на нынешнем этапе // Правда. 1931. 21 нояб.

30 Здесь и далее: Боевые вопросы сегодняшнего дня (К итогам октябрьского пленума ЦК) // Партийное строительство. 1931. № 22. С. 10.

31 Построим социализм во второй пятилетке // Правда. 1932. 30 янв.

32 Меерзон Ж. Партийное строительство и борьба на два фронта // Партийное строительство. 1930. № 21. С. 9.

33 Никакой пощады нашим врагам // Правда. 1933. 15 марта.

34 Андреев Н. Зорко следите за кулаками // Крестьянская газ. 1928. 4 сент.

35 Для борьбы с кулаком лучшее средство — крестком // Крестьянская газ. 1927. 1 марта.

36 Усилим наступление на кулака! // Правда. 1928. 16 нояб.

37 Богачев И. Мобилизовать массы на борьбу за хлеб // Партийное строитель­ство. 1930. № 18. С. 42.

38 Ливянт 3. Когда извращаются лозунги партии // Партийное строительство. 1930. № 5. С. 17.

39 Стальные колонны коллективизации // Правда. 1929. 5 сент.

40 Для борьбы с кулаком лучшее средство — крестком // Крестьянская газ. 1927. 1 марта.

41 Андреев Н. Зорко следите за кулаками // Крестьянская газ. 1928. 4 сент.

42 Тодрес В. Организовать колхозный актив // Партийное строительство. 1932. № 22. С. 34.

43 На решительную борьбу с остатками кулачества и его агентурой // Правда. 1932. 8 дек.

Библиография

Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996.

Виола Л. Крестьянский бунт в эпоху Сталина. Коллективизация и культура сталинского сопротивления. М.: РОССПЭН, 2010.

Два взгляда на одну проблему. Давыдов Ю. Тоталитаризм и бюрократия; Марков В. Как тебя называть, Отечество? // Политическое образование. 1989. № 16.

Доброноженко Г.Ф. Кулак как объект социальной политики в 20-е — первой половине 30-х годов XX века. СПб.: Наука, 2008.

Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации. 1927—1932 годы. Сб. документов / под ред. В.П. Данилова, Н.А. Ивницкого. М.: Политиздат, 1989.

История советской политической цензуры. Документы и коммента­рии / отв. сост. Т.М. Горяева. М.: РОССПЭН, 1997.

Климин И. И. Российское крестьянство накануне «великого перелома» (1928-1929 гг.). СПб.: ВВМ, 2010. 

Коллективизация: истоки, сущность, последствия. Беседа за «круглым столом» (участвовали: В.А Тихонов, EX. Аминова, М.А. Вылцан, Н.Я. Гущин, В.П. Данилов, И.Е. Зеленин, Н.А. Ивницкий, Е.Н. Осколков, В.М. Селунская, Ю.А. Мошков, Ю.Д. Черниченко) // История CCCF. 1989. № 3.

Тепцов Н.В. Аграрная политика: на крутых поворотах 20—30-х годов. М.: Знание, 1990.

Трифонов И.Я. Ликвидация эксплуататорских классов в CCCF. М.: По­литиздат, 1975.

Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927— 1939. Документы и материалы: В 5 т. / под ред. В. Данилова, F. Маннинг, Л. Виолы. М.: РОССПЭН, 1999-2006. Т. 1. 1999.

Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927— 1939. Документы и материалы: В 5 т. / под ред. В. Данилова, Р. Маннинг, Л. Виолы. М.: РОССПЭН, 1999-2006. Т. 2. 2000.

Фицпартрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М.: РОССПЭН, 2001.


Поступила в редакцию 07.12.2012