Редакторский анализ текстов СМИ: лингвоэтический аспект

Раздел: Язык СМИ

Статья посвящена изменениям в парадигме редакторского анализа текстов СМИ, обусловленным реалиями XXI в. Лингвоэтический подход к авторскому материалу, описанный в данной работе, включает в себя оценку образа мира, создаваемого средствами массовой информации, с позиций нравственности и рассматривается как залог перехода от журналистики беспринципно-развлекательной к журналистике культуротворящей.

Работа редактора над журналистским текстом многогранна. Раз­личные ее аспекты (психологический, содержательный, стилистиче­ский, этический) описаны в трудах К.И. Былинского, Д.Э. Розенталя, КМ. Накоряковой, А.В. Абрамович, Э.А. Лазаревич, А.Э. Мильчина, Н.М. Сикорского, О.Р Лащук, Т.И. Суриковой, Р.А. Молибоженко, И.К. Гужовой и др.

Мы остановимся на аспекте лингвоэтическом¹ (Бессарабова, 2006: 57-58).

Лингвоэтический подход редактора к авторскому материалу основывается на стратификационных концепциях текста и пред­полагает оценку текста как единицы лингвокультурологической. Особое значение приобретает то, как в языковой ткани фиксиру­ются ключевые концепты культуры и важнейшие понятия этики.

Актуальность такого подхода обусловлена следующим. Образ мира или его фрагмент, отражаемый (а зачастую и создаваемый) средством массовой информации (шире — средством массовой коммуникации), передается на эмотивном уровне — через язык и стиль данного СМИ — получателю информации, закрепляется в его сознании типизированностью фактов, повторяемостью оце­нок, выраженных средствами языка.

Как составляющая этого образа мира (как составляющая концеп­туальной картины мира, воплощенной в картине мира языковой) передается определенная система ценностей, определенное — нрав­ственное или безнравственное — отношение к действительности, определенные правила поведения, в том числе речевого, которыми руководствуется человек.

«В последние десятилетия возникла особая необходимость в мо­рально-этической оценке языка СМИ, дополняющей собственно лингвистическое рассмотрение речевых явлений. Невозможно, на­пример, ограничиться только нормативно-языковой характеристи­кой примеров, вызывающих ассоциации с насилием, криминалом {как расчленить соседей — о расселении жителей коммунальных квартир; <...> концерт по наводке — ср. квартиру ограбили по на­водке)» (Бессарабова, 2010: 15—16).

Размытость границы между добром и злом, свойственная наше­му времени, способствует нечеткости критериев оценки событий и поступков (Афанасьева, 2002: 76), а потому «субъективно-личное» измерение журналистского выступления должно проверяться «объективно-ценностным»² (Ильин, 1993, т. 2, кн. II: 84—85).

Какую цель ставит перед собой журналист? Что хочет до чита­теля донести? Какими языковыми приемами делает свою речь вы­разительной?

Тут важную роль играет редактор — не редактор-цензор, а редактор-нравственный ориентир, редактор-лингвист, чувствующий истинное содержание понятий, понимающий глубинный смысл слов.

Редактор не может навязать журналисту духовность («все живые источники человеческого качества — от элементарной порядочно­сти до высших ступеней святости — суть дело свободы, т.е. ненавязанного и невынужденного другими людьми, самостоятельного приятия и осуществления» (там же: 194)). Но редактор может «пробудить и расшевелить» чувство собственного достоинства, со­весть, патриотизм, ответственность за сказанное слово, языковой вкус и языковое чутье.

Обратимся к материалам популярных российских печатных СМИ — к журналистским выступлениям, над которыми работал не только автор, но и редактор.

Первое, что видит читатель, знакомясь с публикациями изда­ния, — заголовки, которые могут быть осознаны как части подборки, полосы (Накорякова, 2009: 90). Они «более, нежели другие эле­менты структуры журналистского выступления, подвержены воз­действию стереотипов стиля, стереотипов мысли» (там же: 93), и в то же время сами формируют такие стереотипы. Поэтому мы сосредоточимся на редакторском анализе заголовков (в частности, заголовков, которые с лингвоэтической точки зрения едва ли мож­но назвать корректными).

«Кровавый понедельник на страстной неделе» {«Снова теракт в метро. В этот раз погибло пассажиров почти столько же, сколько в 2004 году на Замоскворецкой линии. На сей раз террористы выбрали Сокольническую линию» — так сообщают читателям о терактах на стан­циях Лубянка и Парк культуры). Террористические акты действи­тельно были совершены на Страстной неделе. И все же не совсем понятно, каковы основания для вынесения названия последней перед Пасхой недели Великого Поста в заголовок. Каким образом связана трагедия, случившаяся в метро, с религиозными мотива­ми? Сема «убиты без вины» не является достаточной для построе­ния такого заголовка. «Кровавый понедельник» наводит на мысль о «Кровавом воскресенье» — дне расстрела царскими войсками петербургских рабочих, шедших с петицией к царю. Перед нами поверхностное обыгрывание языковых смыслов «кровь», «убийство», «страдание», «невинный», за которыми стоят трагические события истории общества. Слово «снова» («еще раз, опять») в лиде мате­риала относит терроризм к ряду явлений обыденных, повседнев­ных; слово «сей», имеющее в толковых словарях русского языка помету «устаревшее и ироническое», приравнивает происшедшее к чему-то развлекательному (в наши задачи сейчас не входит ана­лизировать повторы и представление фактического материала).

Подобная языковая игра в современных СМИ не редкость. Стремление сообщить максимум информации за минимальное ко­личество времени порождает тяготение публицистического стиля к стандартизованности языка. Задача воздействовать на умы и сердца людей не может быть решена без выразительных языковых средств. Искомое сочетание стандарта и экспрессии и дает языко­вая игра журналисту. Не требуя, как правило, особой изобретатель­ности от автора, она «высвобождает огромные экспрессивные воз­можности, заложенные в языке» (Клушина, 2002: 105).

Один из способов языковой игры, на который редактору надо обратить внимание, — трансформация фразеологизмов³ (измене­ние структуры устойчивых по составу и значению оборотов, вос­производимых в речи в качестве готовых единиц). Такой прием позволяет построить ряд ассоциативных связей (в трансформиро­ванной единице узнается исходное выражение и появляется новый смысл), сформировать оценку описываемого. Настораживает то, что современные журналисты фразеологизмы с негативной оцен­кой часто трансформируют для номинации позитивного факта, а фразеологизмы, вызывающие положительные эмоции, для номи­нации факта негативного. С лингвоэтической точки зрения это недопустимо, так как подобные смысловые сдвиги, возникшие, возможно, случайно на газетной полосе, воспринимаются читате­лем как некий моральный эталон.

«Морская душа потемки». Исходное выражение «чужая душа по­темки» говорит о том, что «другого человека понять сложно, ведь неизвестно, что у него в душе, притом неизвестное, скорее всего, негативно»⁴ (Апресян, 1995: 372).

Материал об особенностях морской службы — интервью с ка­питаном научно-исследовательского океанического судна, челове­ком откровенным, искренним, подробно отвечающим на вопросы журналиста. Его душа не потемки, в ней — внутренний свет. О ду­шах матросов этого корабля «потемки» также не скажешь; о своем экипаже капитан отзывается с уважением. Нуждающаяся в лите­ратурной правке реплика капитана о филиппинских моряках («Многие нации очень религиозны, но в душу им стараюсь не за­глядывать») не оправдывает не соответствующего тексту — в том числе и по оценочности — заголовка.

Заголовок «Насильно Гил не будешь» воспринимается как бес­смыслица. Гил — это имя американского скрипача, очаровавшего Москву. Трансформируемый фразеологизм «насильно мил не бу­дешь» не свидетельствует о признании, об успехе: за ним стоит народно-философское сожаление о том, что нам не удалось завое­вать чьих-то симпатий. Возможно, журналист хотел сказать, что насильно (против воли, не по своему желанию) нельзя достичь та­ких высот, как Гил Шахам, но такое предположение не подтвержается содержанием материала.

Еще менее привлекателен заголовок «Кто крадется⁵ в дверь ко мне» (подзаголовок «Как защитить квартиру от воров?»). Ритм за­головка и тесная связь со стихотворением С.Я. Маршака «Почта» («Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне <...>? Это он, это он, ленинградский почтальон») способствуют легкому, радостному восприятию текста, вследствие чего у читателя форми­руется неадекватное отношение к соответствующему фрагменту затекстовой действительности. Воров журналист называет специа­листами⁶, забывая, что воровство — это не специальность⁷ и вор — не профессия⁸ («Эти специалисты используют длинный ключ и жвачку, чтобы открыть замок»), а далее весьма содержательно по­вествует о том, как легче открыть чужую дверь.

«Массмедийное словоупотребление как бы в концентрирован­ном виде запечатлевает тревожные сигналы морально-этического неблагополучия российского общества» (Бессарабова, 2010: 16).

На страницах российских СМИ мы нередко встречаем заго­ловки, в которых поводом для языковой игры становится факт ужасающий.

«Сирота страна моя родная». В России 850 тысяч детей-сирот, но эти вопиющие цифры еще не основание для того, чтобы гово­рить о сиротстве страны в целом, никаким образом не пояснив мысль. «Песня о Родине», созданная В.И. Лебедевым-Кумачом и И.О. Дунаевским для фильма «Цирк», несла в себе настроение це­лой эпохи, слова «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек!», которые обыгрываются в газете, звучали жизнера­достно, жизнеутверждающе. То, о чем пишет журналист, постыдно и оптимизма не внушает. Автор публикации не возмущается, не сопереживает. Он не пропустил через себя одиночество, боль де­тей, оставшихся без попечения родителей, не пощадил и чувства советского поколения, когда-то неподдельно гордившегося своей страной («Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек»). Противопоставление, возникающее между исходной и трансформированной фразой, будто призывает сравнить «тогда» и «сейчас», уводя от решения проблемы. Материалы на такие темы должны быть действенными. Журналист обязан помнить, что в его власти помочь людям, а не играть словами, демонстрируя свою «креативность».

«Языковая игра в современной лингвистике рассматривается как форма комического», ее цель — «привлечение внимания слу­шающего [читающего] с помощью языковой шутки, юмора, остро­ты» (Клушина, 2002: 105). Но «шуточные» контексты сопровожда­ют даже такие концепты, как «смерть», «кровь».

«Где шельму метят» (изменен фразеологизм «Бог шельму ме­тит»; как лид оформлен вопрос читателя-москвича: «Не пора ли убрать с Красной площади страшный символ — Лобное место, на ко­тором, как известно, пролилось столько крови?»). Заголовок не толь­ко не раскрывает содержание материала (утверждается, что Лобное место никогда не было местом казни, те. на нем как раз «шельму» не «метили»), он демонстрирует безразлично-несерьезное воспри­ятие жизни. Казнить — это не «метить» (казни, которые описывает журналист, — жестокость) и «шельма» не вполне «преступник»⁹.

«Билет на тот свет» (о том, где был отравлен А.В. Литвинен­ко). Совершено политическое убийство, а на газетной полосе — шутливое равнодушие. (Невольно вспоминается: «Есть билет на балет, на трамвай билета нет»...)

Создается впечатление, что в погоне за языковой выразитель­ностью журналист, не задумываясь, обыгрывает все, что приходит на ум.

Насмешливое, циничное вйдение мира все больше проникает в души читателей. Моральную ответственность за формирование такого мировосприятия, на наш взгляд, несет не только журна­лист, но и редактор, прямо или косвенно одобривший подобный материал.

Быть может, все дело во фразеологизмах? Некогда было сопо­ставить смысл трансформируемой и трансформированной фразы?

Другие способы языковой игры тоже свидетельствуют о нару­шении лингвоэтических норм.

Весьма удобный для журналистского творчества ресурс — много­значность. Языковая игра возникает тогда, когда по замыслу автора начинают одновременно звучать хотя бы два значения многознач­ной единицы. И в этом случае редактору лучше быть настороже: журналисты все чаще предпочитают двусмысленности (сочетания смыслов, актуализирующие непристойные значения). Приведем относительно благозвучный пример.

«Все в лес! Смоленский губернатор послал мужиков на три буквы». Заголовок передает задумку губернатора (пусть-де мужики засеют поля хвойным лесом) и отношение губернатора к проблемам края («послал на три буквы» — «в лес»), привлекает внимание читателя, соответствует содержанию материала. Но мы не можем назвать та­кой заголовок удачным в силу лингвоэтических соображений. Не­позволительно ориентироваться на низкий культурный уровень чи­тательской аудитории, на желание посмаковать скандал. Стоит ли неэтичное речевое поведение приписывать представителю власти?

Ориентацию на скандал и на «ценности» криминального мира мы видим и в заголовке «Разборки вокруг разборки» (завершающий этап «разбора» здания бывшей гостиницы «Россия» был приоста­новлен из-за юридических проблем). Заголовок «Умосквичей бу­дет стоять за 19 тысяч у.е.» (подзаголовок «Кому нужна парковка по такой цене за машино-место») оставим без комментариев.

К каким бы приемам ни обращались журналисты, подыскивая точное слово для выражения мысли, почему-то проскальзывает смешение этических категорий и принципов: «Крим-брюле» (окка­зиональное словообразование; подборка о преступлениях), «Не­удачники» (графический окказионализм; о «забытых» на дачах животных)¹⁰.

Будут ли глубокими рассуждения о нравственности автора ма­териала «Педофилическая поэма»¹¹, если в заголовке низкое и вы­сокое сплелось в один грязно-серый клубок? Какой вывод может сделать читатель, бросив взгляд на слова «Смерть — спасение от нищеты»!

Значимое представляется бессодержательным, беспредметное предметным; предосудительное превозносится, трагедийное дела­ется смешным. И это — только заголовки, информационные сгустки, частички языковой (и концептуальной) картины мира, нюансы отношения к действительности. О чем мог бы рассказать весь текст? О мировоззрении журналиста, о редакционной поли­тике издания, об отношении средств массовой информации к род­ному языку, который в наши дни должен быть признан «элемен­том национальной безопасности России» (Садовничий, 2002: 4).

Нивелируя оценочные свойства слов, вынося на поверхность периферийные табуированные смыслы, СМИ будто подчеркива­ют, что в этом мире нет «хорошего» и «плохого», есть лишь «раз­влекательное» и «скучное». Утрата способности «различать нюан­сировку в понятиях <...> и самую категориальную разновидность понятий» (Зиле P.M. — цит. по: Ильин, 1993, т. 2, кн. II: 417) сви­детельствует о разрушении российского менталитета, складывав­шегося веками.

Следует учитывать, что язык СМИ включен в процесс форми­рования мышления россиян, а значит, не всякое словотворчество должно стать «народным достоянием» (как и не всякий взгляд на мир достоин того, чтобы быть предложенным многомиллионной аудитории как некий социальный ориентир).

Ратуя о свободе слова, мы забыли, что «человек есть существо сложное, <...> восприимчивое к божественным лучам, но и удобопревратное ко злу. “Свобода” не переделывает его к лучшему, а только “проявляет” (в фотографическом смысле) его со всеми чер­тами, сложностями и страстями» (Ильин, 1993, кн. I: 82). Свобо­да, эта величайшая незыблемая основа культуры, духовный закон, без которого человек перестает быть человеком, сама по себе «не предопределяет ни содержания жизни <...>, ни ее направленности» (там же, кн. II: 181). Слишком широко понятая свобода разру­шает этические запреты, и, если «свободное слово» пишущего не подкреплено высокими нравственными идеалами, последствия могут быть губительными.

Мы полагаем, что — исходя из реалий XXI в. — в редакторский анализ авторского материала необходимо включить лингвоэтиче­ский компонент — оценку текста как фрагмента языковой картины мира, включающего в себя систему морально-этических ценностей. Причем публикации лучше рассматривать не атомистически, не обо­собленно друг от друга, а в их взаимосвязи, взаимопроникновении, как составляющие образа мира, предлагаемого данным изданием.

Важно знать о сложившихся в СМИ «языковых средствах соз­дания агрессии, демагогии, лжи, лицемерия, пошлости, цинизма» и о том, как «язык способен передать <...> понятия морали» — «великодушие, гордость, любовь, правдивость, целомудрие, чело­вечность, совесть, достоинство» (Бессарабова, 2006: 57—58).

Голос редактора должен стать голосом совести, голосом живого сердца, сострадающей души и пытливого ума. Редактор вправе призвать журналиста задуматься над содержанием таких этических категорий, как добро, зло, благо, справедливость, долг, ответствен­ность, смысл жизни, потребовать от автора вдумчивости и духовной зоркости.

Если будущее России редактору не безразлично, ему надлежит сделать все возможное, чтобы со страниц СМИ исчезли моральная беспринципность и пассивно-созерцательное отношение ко всему происходящему. Журналистика культуроразрушающая должна усту­пить место журналистике кулыпуротворящей.

Примечания 

¹ Термин «лингвоэтика» введен Н.Д. Бессарабовой, возглавляющей работу в этом направлении на кафедре стилистики русского языка факультета журналисти­ки МГУ имени М.В. Ломоносова.

² О субъективно-личном и объективно-ценностном измерении человеческой жизни пишет русский философ и публицист И.А. Ильин, раскрывая содержание понятия предметность'. «Настоящая предметность имеет два измерения: субъективно-личное и объективно-ценностное. Первое измерение, субъективно­личное, определяет, действительно ли я предан моей жизненной цели, искренен ли я в этой преданности, целен ли я в этой искренности и, наконец, действую ли я со­гласно этой преданности, искренности и цельности. Второе измерение, объективно-ценностное, определяет, не ошибся ли я в выборе моей жизненной цели, действительно ли мой “предмет” Предметен, действительно ли моя цель священна и правда ли ею стоит жить и за нее стоит бороться и, может быть, умереть» (Ильин, 1993, кн. II: 84—85).

³ Фразеология в данной работе понимается довольно широко. Условно к фра­зеологизмам мы отнесли известные фразы из песен, из произведений художе­ственной литературы.

⁴ «В целом положительные эмоции, такие как любовь, радость, счастье, вос­торг, концептуализируются как светлые, а отрицательные эмоции, такие как нена­висть, тоска, отчаяние, гнев, бешенство, ярость, страх, ужас — как темные» (Апре­сян, 1995: 372).

⁵ «Красться» в дверь невозможно; глагол несовершенного вида указывает на протяженность действия во времени. Ср.: красться вдоль забора.

⁶ Специалист, -а, м. Работник в области какой-нибудь определенной специ­альности. Подготовка специалистов. <...> Специалист широкого профиля. Молодой специалист (Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка с включением све­дений о происхождении слов / РАН. Институт русского языка им. В. В. Виногра­дова; Отв. ред. Н. Ю. Шведова. М., 2007. С. 927).

⁷ Специальность, -и, ж. 1. Отдельная отрасль науки, техники, мастерства или искусства. Избрать своей специальностью историю. 2. То же, что профессия. По специальности инженер. Получить, приобрести специальность (там же).

⁸ Профессия, -и, ж. Основной род занятий, трудовой деятельности. По профес­сии инженер (там же: 771).

⁹ Небрежность журналиста наблюдается и в представлении фактического ма­териала в части, соотнесенной с заголовком: «Лобное место — единственная тер­ритория на Красной площади, не запятнанная кровью. <...> Казни и наказания, включая массовые, проводились, как правило, на Торгу, то есть на самой Красной площади, или, как говорят иностранцы, “между крепостью и каменными лавка­ми”. То есть казнили именно возле Лобного места, у подножия символа власти и праведного суда».

¹⁰ Подобные заголовки не просто неудачны — они вредны. В них безжалост­ность, беспощадность. Подзаголовок «В собачий год нет собачьего сердца» — не более чем пустая игра. Сердца не оказалось у журналиста и тех, кто оставил своих питомцев на улице.

¹¹ Поэма, -ы, ж. 1. Большое стихотворное произведение на историческую, герои­ческую или возвышенную лирическую тему. Эпические поэмы Гомера <...>. 2. перен. О чем-нибудь возвышенном, прекрасном. Поэма любви. Поэма весны (Шведова, 2007: 713).

Библиография

Апресян Ю. Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания // Избр. труды: В 2 т. Т. 2: Интегральное описание языка и системная лексикография. М.: Языки русской культуры, 1995.

Афанасьева О. М. Семантика понятия «Предметность» в публицистике И. А. Ильина (на материале бюллетеней «Наши задачи») //Журналистика и культура русской речи. 2002. № 3.

Афанасьева О. М. Семантика понятия «Свобода» в публицистике И. А. Ильина (на материале бюллетеней «Наши задачи») //Журналистика и культура русской речи. 1999. Вып. 9.

Бессарабова И. Д. Лингво этические проблемы речи современных СМИ и рекламы. Понятия морали (пошлость, демагогия, бюрократизм) в язы­ковом выражении // Международная научная конференция «Стилистика сегодня и завтра: Медиатекст в прагматическом, риторическом и лингво­культурологическом аспектах»: Тезисы. М.: Факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, 2010.

Бессарабова И. Д. Пошлость в языковом выражении // Журналистика и культура русской речи. 2008. № 4.

Бессарабова И. Д. Современная российская журналистика в аспекте лингвистической этики (лингвоэтики) // Спецкурсы и спецсеминары ка­федры стилистики русского языка: Сб. информационных материалов. М.: Факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, 2006.

Былинский К. И., Розенталь Д. Э. Литературное редактирование. М.: Искусство, 1957. 340 с.

Засурский Я. И. Искушение свободой. Российская журналистика: 1990— 2007. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2007. 560 с.

Ильин И. А. Наши задачи: Статьи 1948—1954 гг. // Ильин И. А. Собр. соч.: В 10 т. М.: Русская книга, 1993. Т. 2, кн. I.; Кн. II.

Кара-Мурза Е. С. От речевого этикета к речевому кодексу журналиста (обзор литературы) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10. Журналистика. 2004. № 1. С. 65-78.

Клушина И. И. Этические границы языковой игры // Журналистика и культура русской речи. 2002. № 2.

Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. СПб.: Златоуст, 1999. 320 с.

МильчинА. Э. Методика редактирования текста. М.: Логос, 2010. 524 с.

Накорякова К. М. Литературное редактирование. М., 2009.

Садовничий В. А. Русский язык как элемент культуры требует к себе осо­бого отношения // Журналистика и культура русской речи. 2002. № 2.

Сикорский Н.М. Теория и практика редактирования. М.: Высшая школа, 1980. 325 с.

Солганик Г.Я. Газетные тексты как отражение важнейших языковых процессов в современном обществе (1990—1994 гг.) // Журналистика и культура русской речи. 1996. Вып. 1. С. 13—25.

Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследо­вания. М.: Языки русской культуры, 1997. 824 с.

Толстой И. В. Язык и культура // Журналистика и культура русской речи. 1996. Вып. 1. С. 4—13.

Шведова И. Ю. Толковый словарь русского языка с включением сведе­ний о происхождении слов / РАН. Институт русского языка им. В. В. Ви­ноградова. М.: Издательский центр «Азбуковник», 2007. 1175 с.

Поступила в редакцию 03.11.2010