Манипулятивный потенциал поляризованного политического медиатекста: вариант измерения

Раздел: Язык СМИ

В современной политической коммуникативистике достаточно много работ, посвященных используемым журналистами методам манипулирования общественным сознанием. Значительно реже предпринимаются попытки разработать алгоритм, при помощи которого можно было бы выразить содержащийся в медиатекстах потенциал воздействия на аудиторию количественно. Данная статья содержит обоснование возможного варианта измерения манипулятивного «заряда» вербальных сообщений. В основу авторского подхода положено пятнадцать параметров, каждый из которых подлежит количественной оценке применительно к конкретному медиатексту. К числу основных критериев манипулятивности в рамках предлагаемого алгоритма относятся: наличие оценочных суждений в заголовке и лиде, степень представленности альтернативной точки зрения, характер используемых журналистом источников информации, количество эмоционально нагруженных лексем и используемых прецедентных имен, уровень аргументированности основных тезисов и т. д. В статье приводятся также результаты апробации данной системы оценивания, осуществленной на основе анализа десяти статей с сайтов двух американских и трех российских га¬зет. Сформулированы основные методологические ограничения этого подхода, намечены пути его оптимизации.

Введение

Проблема определения степени достоверности и объективности транслируемого массмедиа контента становится сегодня актуаль­ной как никогда прежде. Фейк, фейк-ньюз, манипуляция, пост­правда, фактчекинг, медиаграмотность — все эти слова прочно вошли в ежедневный обиход не только специалистов в области по­литической коммуникативистики и медиалингвистики, но и рядо­вых граждан, следящих за сообщениями СМИ.

Динамично изменяющиеся реалии общественной жизни зако­номерно вызывают повышенный интерес научного сообщества. В отечественной и зарубежной науке появляется все больше иссле­дований, посвященных указанной проблеме. По нашим наблюде­ниям, на Западе ракурс рассмотрения данной проблематики постепенно смещается в сторону такого направления, как медиа­образование и медиаграмотность. Европейские и североамерикан­ские коммуникативисты и педагоги разрабатывают методики об­учения людей (прежде всего — учащихся школ и студентов) механизмам защиты от избыточного и потенциально недостоверно­го контента, стараются привить им навыки критического анализа медиасообщений, научить самостоятельно проверять достоверность изложенной журналистом информации, аутентичность фотоизо­бражений и т. д. (см., напр.: Adams, Hamm, 2001; Aufderheide, 1993; Cappello, Felini, Hobbs, 2011; Mackey, 2007; Potter, 2008).

В России это направление начало активизироваться относи­тельно недавно — примерно с конца 90-х гг. XX в. Среди признан­ных центров исследований в области медиа- и информационной грамотности/компетентности можно назвать Таганрог (там рабо­тает один из ведущих отечественных специалистов в этой сфере А. В. Федоров), МГУ имени М.В. Ломоносова и Высшую школу экономики. В нашей стране появляется все больше посвященных рассматриваемой теме научных журналов, проводятся научно­практические конференции, создаются школы, издаются статьи и монографии, открываются соответствующие магистерские про­граммы.

Обзор литературы

Львиную долю отечественного научного дискурса по данной про­блематике по-прежнему составляют попытки описать и системати­зировать используемые журналистами приемы, тактики и страте­гии манипулирования: труды Г.В. Грачева, И.К. Мельника (2007), С.Г. Кара-Мурзы (2015), Е.Л. Доценко (1997) давно уже стали клас­сическими. Методы воздействия на сознание аудитории подверга­ются в них всестороннему анализу и сопровождаются конкретными примерами из журналистской практики. Отдельного упоминания, безусловно, достойны работы И.М. Дзялошинского (2005, 2006), О.Л. Михалевой (2009), А.А. Даниловой (2009), Т.Г. Добросклонской (2010), Г. Г. Хазагерова (2015, 2016), А. П. Сковородникова и Г. А. Копниной (2012). Благодаря вкладу этих ученых широчай­ший спектр актуальных манипулятивных технологий можно счи­тать досконально изученным.

Вместе с тем мы полагаем, что есть сферы, которые до сих оста­ются недостаточно проработанными. Одна из них - возможность количественного измерения манипулятивного потенциала медиа­текстов. Под манипулятивным потенциалом мы понимаем силу возможного воздействия журналистского произведения на аудито­рию, его суггестивный заряд. Очевидно, что, во-первых, разные информационные сообщения обладают различной манипулятивной силой и, во-вторых, возможность объективной ее оценки мо­гла бы позволить исследователям более эффективно разрабаты­вать рекомендации по противодействию манипуляциям, а также сравнивать различные тексты (и даже издания!) между собой. По­следнее, как представляется, приобретает особую актуальность в условиях бесконечных информационных войн, сопровождающих современный мировой политический процесс.

В этой связи следует отметить, что предложенный в рамках ста­тьи вариант оценки манипулятивного потенциала, в первую оче­редь, ориентирован на так называемый поляризованный дискурс. Вслед за Т. ван Дейком и М. Еисса поляризованным мы будем считать дискурс, возникающий на основе конфликта политиче­ских интересов двух крупных социально-политических субъектов (в том числе государств), пропагандирующий стереотипные пред­ставления об оппоненте, очерняющий его репутацию и предпола­гающий разделение глобальной социальной среды на своих и чу­жих (Dijk, 2008: 32; Eissa, 2014: 72). В центре нашего внимания будет политическое противостояние между Россией и США, а точнее, то, каким образом оно отображается в медиапространствах обоих государств.

Анализ имеющейся на этот счет научной литературы дает нам основания утверждать, что в настоящий момент попытки изме­рить манипулятивную составляющую медиатекстов встречаются крайне редко. Одну из них не так давно предприняли краснояр­ские ученые А. В. Колмогорова, Ю. А. Горностаева, А. А. Калинин и Ю. А. Талдыкина. Их усилиями был разработан проект компью­терной программы-классификатора англоязычных политических текстов о России по уровню их манипулятивного воздействия. В качестве параметров оценки исследователи использовали отно­сительное количество в тексте таких маркеров манипуляции, как военная и нацистская лексика, слова с префиксами pro- и anti-, корнем soviet, маркеры манипулятивности, полученные в социо­лингвистическом эксперименте, и упоминания имени Президента России В. В. Путина. По результатам компьютерной обработки медиатекстов с учетом этих параметров были выделены четыре класса сообщений: тексты, не содержащие манипуляции; тексты с низким, средним и высоким уровнем манипулятивности (Колмо­горова, Калинин, Талдыкина, 2016; Колмогорова, Горностаева, Калинин, 2017).

Иной подход к оценке степени манипулятивности текста пред­ложил ученый из Челябинска М. А. Самкова. Она посчитала воз­можным выводить силу воздействия дезинформирующего медиа­сообщения из количества содержащихся в нем прагматически маркированных слов и увязывать это с содержанием комментари­ев читателей (Самкова, 2017).

Целиком и полностью поддерживая начинания упомянутых ав­торов, обратим тем не менее внимание на отдельные ограничения, которые, на наш взгляд, есть в каждом из них. Полагаем, что ис­пользование военной лексики, нацистских терминов, лексем с префиксами pro- и anti-, морфемой soviet и других прагматически маркированных слов, равно как и упоминание В. В. Путина, от­нюдь не исчерпывает всего арсенала механизмов, при помощи ко­торых автор текста может манипулировать сознанием своей ауди­тории. На самом деле таких приемов значительно больше. Кроме этого, мы убеждены, что манипулятивным потенциалом обладают не только дезинформирующие тексты, но и те, которые не пред­полагают целенаправленного доведения до адресата заведомо ложной информации или намеренно искаженных данных. В на­шем понимании, любой медиатекст — даже самый фактологиче­ски выверенный и лексически выдержанный — может нести в себе манипулятивный потенциал.

Параметры манипулирования

Каким образом мы предлагаем его измерять? Проанализировав внушительный объем работ, посвященных механизмам медиама­нипулирования, мы выделили пятнадцать параметров, каждый из которых, на наш взгляд, сам по себе может являться маркером на­меренного скрытого воздействия на сознание аудитории. Любой из этих параметров можно выразить в количественной форме. Сумма числовых значений имеющихся в конкретном медиатексте маркеров и будет являться показателем его манипулятивного по­тенциала. Сразу же оговоримся, что предлагаемая нами методика оценки может применяться лишь к вербальным текстовым материалам — причем как в печатной, так и в электронной их формах. В дальнейшем же можно будет думать о том, каким образом видо­изменить эту методику, для того чтобы ее можно было использо­вать для анализа теле- и радиосообщений.

1. Первый параметр — это заголовок и лид (подробнее об этом см.: Воронцова, 2017). Если в них присутствует ярко выраженное оценочное суждение или призыв к чему-либо, считаем возможным оценить это в два балла; если же оценка и призыв выражены им­плицитно — в один. Разумеется, идентификация имплицитного или эксплицитного характера заголовка и лида будет не лишена субъек­тивизма. Тем не менее полагаем, что в большинстве случаев разни­ца между этими двумя возможными вариантами достаточно очевид­на. В качестве примеров можно привести явно выраженную оценочность в заголовке «Вашингтон Пост» «Trump’s cynical attacks on the rule of law hurt the nation» («Циничные нападки Трампа на принцип верховенства права вредят нации»), имплицитную оценку в названии статьи «Коммерсанта» «Пережить американские выбо­ры» и отсутствие какого бы то ни было манипулятивного подтекста в заголовке «Российской газеты» «Как сенатор сенатору».

2. Содержащиеся в статье фото, рисунки, коллажи, карикату­ры, а также подписи к ним (подробнее об этом см.: Ворошилова, 2013; Сподарец, 2015). Ярко выраженное их несоответствие содер­жанию текста или наличие в них оценки, подтверждающей основную мысль автора, стоит один балл, имплицитно-латентное воздействие - 0,5 балла. Вариант технической ошибки мы в дан­ном случае во внимание не принимаем, так как в солидных изда­ниях такие вещи случаются редко.

3. Объем и качество представления альтернативной точки зре­ния по основному вопросу оцениваемого сообщения. Полагаем, что в случаях, когда речь идет о какой-либо сложной, неоднознач­ной или даже противоречивой проблеме, в статье должны быть представлены противоположные позиции, в том числе - точка зрения, не совпадающая с авторской. В терминах теории установ­ления повестки дня речь в данном случае идет и о необходимости отражения как можно большего количества компонентов так на­зываемой атрибутивной повестки дня (подробнее об этом см.: Ка­заков, 2013).

Если материал вообще не содержит упоминания о наличии иного взгляда на происходящее - три балла; если альтернативная точка зрения приводится не дословно и занимает менее одной пя­той текста - два балла; если не дословно, но более одной пятой, а также если приводятся альтернативные цитаты, но в общей слож­ности они занимают менее одной пятой текста - один балл. Объ­ем в одну пятую текста используется в данном случае потому, что, по нашим наблюдениям и замерам, в большинстве статей идеям и позициям, не совпадающим с авторскими, редко отводится боль­ше места.

Отметим, что иногда необходимости в приведении противопо­ложного мнения может не быть вовсе: например, в кратких ин­формационных сообщениях о том, что, где и когда произошло. В таком случае баллы за манипулятивность не начисляются.

4. Четвертый параметр объединяет использование мнений эк­спертов и цитат (подробнее об этом см.: Красовская, 2017; Чанышева, 2017; Фролова, 2015). За каждую ссылку на мнение челове­ка, который в силу своего образования, профессионального опыта или компетенции не является специалистом по обсуждаемой про­блеме, начисляется 0,5 балла. Столько же - за каждую вырванную из контекста, неправильно переведенную или приведенную не полностью (так, что искажается смысл) цитату.

Подчеркнем, что, в отличие от первых трех, данный критерий, как и все последующие, является накопительным: в одном тексте маркеры манипулятивности могут встречаться неоднократно, ста­ло быть, итоговый показатель может быть каким угодно - в зави­симости от количества случаев его использования. Скажем, если эксперт-неспециалист был процитирован три раза, то в итоге это даст 1,5 балла (0,5 х 3).

Кроме того, необходимо принимать в расчет и общий объем текста, ведь чем длиннее медиаматериал, тем больше вероятность обнаружения в нем манипулятивных элементов. Следовательно, самый объемный текст будет обладать и самым большим манипулятивным потенциалом. Чтобы избежать этого некорректного упрощения, предлагаем ввести условную величину стандартного текста - длиной в тысячу слов. Если текст выходит за пределы обозначенного объема на сто слов и менее, баллы по параметрам (начиная с четвертого) делим на 1,1; если на двести слов и менее - на 1,2 и т. д.

5. Несоответствие действительности принципиально важных - в контексте освещаемой проблемы - фактов. За каждый такой случай - два балла. В случае, если в течение суток на сайте или в следующем номере (в печатной версии газеты) была опубликована корректировка, ставится не два, а один балл.

6. Источник транслируемой информации (подробнее об этом см.: Иванова, Чанышева, 2014; Гришаева, 2017; Панченко, 2010; Суздальцева, 2013). За ссылку на слухи, использование в качестве аргумента источника, для которого документальность и фактоло­гическая достоверность не являются приоритетом (например, ху­дожественный фильм, роман и т. д.), апелляцию к анониму («как нам стало известно из заслуживающих доверия источников», «источник, близкий к., сообщил», «по словам человека, пожелав­шего остаться неназванным» и т. д.) - 0,5 балла. Мы полагаем, что подобного рода приемы являются своего рода ширмой, прикрыва­ясь которой журналисты озвучивают факты, интерпретации и версии, не имеющие реального подтверждения.

7. Приписывание оппоненту мыслей, намерений или высказы­ваний — один балл за каждый случай. Напомним, что предлагае­мый алгоритм измерения манипулятивного потенциала разраба­тывался нами для поляризованных политических медиатекстов. Поэтому понятие оппонента в них, как правило, не вызывает во­просов. В статьях американской прессы о нашей стране чаще все­го в этой роли выступают В. В. Путин, сама Россия или хакеры, которых обвиняют во взломе компьютеров Демократической пар­тии США. В российских публикациях об Америке — конгрессме­ны и сенаторы, политический истеблишмент в целом, либераль­ные СМИ и — в отдельных случаях — Д. Трамп.

8. Осмеяние национальных символов, святынь, героев, народа в целом — два балла за каждый случай. Полагаем, что выраженная в столь очевидной форме враждебность также может считаться ма­нипуляцией (несмотря на то что одним из свойств последней при­нято считать латентный характер ее осуществления). Используя попадающие в этот разряд высказывания и аргументы, автор неиз­бежно косвенно влияет на сознание и мировоззрение значитель­ной части аудитории и задает определенные стандарты отношения к окружающему миру.

9. Изображение оппонента интеллектуально или физически не­полноценным — один балл за каждый случай, выраженный экс­плицитно; 0,5 балла — имплицитно.

10. Использование эмоционально окрашенных слов и выраже­ний (ярлыков, эпитетов, метафор, эвфемизмов, сравнений и т. д.). На наш взгляд, это один из самых сложных критериев. Многие исследователи полагают, что сам факт использования в медиатексте подобного рода лексики является индикатором манипулятивных интенций автора (см., напр.: Ковязина, Ильющеня, Хабибуллина, 2018; Мухортов, Краснова, 2016; Салахова, Грачева, 2016; Самкова, 2017). Между тем мы допускаем, что таким образом журналист пытается сделать свой текст более живым, образным и ярким, не имея при этом каких-либо политических целей и установок. Поэ­тому считаем нужным ввести одно ограничение: учитываться эмо­ционально нагруженные лексемы должны только тогда, когда они ориентированы на поддержку авторской точки зрения. Иными словами, если таким образом журналист пытается сделать оппо­нента менее привлекательным для аудитории или, напротив, улуч­шить образ своего сторонника, тогда можно говорить о продикто­ванном не только художественными соображениями намерении использовать подобные лексические средства.

Мы допускаем, что авторская точка зрения может поддержи­ваться и неявной оценочностью в отношении дихотомии свой-чужой. Именно в таком - латентном - выражении оценочности и проявляется высший уровень манипулирования. Между тем прак­тика анализа медиатекстов доказывает, что подобные приемы выс­шего манипулятивного пилотажа встречаются крайне редко.

Кто-то может возразить, что выявление ангажированности ав­тора во многом субъективное дело. Конечно, стопроцентной га­рантии здесь быть не может. А потому, желая свести к минимуму возможность ошибки, предлагаем следующий порядок начисле­ния баллов по данному параметру: 0,5 балла - если во всем тексте (с учетом среднего размера в тысячу слов) было использовано от одного до пяти эмоционально нагруженных слов и выражений; один балл - если от шести до десяти; 1,5 балла - от одиннадцати до пятнадцати, то есть по 0,5 балла за каждые пять случаев. Под­черкнем, что здесь и далее имеются в виду не все способы выраже­ния экспрессии, а лишь те, которые направлены на обоснование авторской точки зрения или принижение оппонента.

11. Использование в тексте прецедентных имен и событий. Принцип тот же: учитываются только те случаи, которые поддер­живают точку зрения автора текста. Аналогична и система подсче­та. Разница - лишь в одном: так как прецедентные имена и собы­тия встречаются в медиасообщениях реже, чем эмоционально окрашенная лексика, шаг в начислении баллов будет меньше: 0,5 балла - за один или два случая, один балл - за три-четыре, 1,5 балла - за пять-шесть и т. д.

12. Бездоказательность - отсутствие аргумента. Еще один труд­но идентифицируемый прием. Вслед за А. Тертычным мы относим сюда разного рода прогнозы, гипотезы и версии (2002: 55), а также маркеры неточности, приблизительности, недостоверности и ги­потетичности, которые, как справедливо отмечает В. Суздальцева, подготавливают почву для манипулирования массовым сознанием (2013: 42). Примером в данном случае могут быть обороты с ис­пользованием highly likely (англ. - с высокой долей вероятности), скорее всего, апелляции к общеизвестным, но не доказанным фак­там (как, скажем, вменяемое России вмешательство в американ­ские выборы или отравление Скрипалей), а также простое утвер­ждение чего-либо без какой бы то ни было аргументации. За каж­дый случай - по 0,5 балла.

13. Намеки, риторические вопросы, ирония - в выгодной жур­налисту интерпретации. Цена одного случая - 0,5 балла.

14. Похвала противников или критиков оппонента и, наоборот, критика его сторонников. Полагаем, что тем самым журналист тоже влияет на сознание своей аудитории. За каждый случай использова­ния этого приема считаем возможным начислять 0,2 балла.

15. Кавычки как показатель иронии или сомнения. Опыт апро­бации данной системы оценивания показал, что нужно четко раз­делять случаи закавычивания отдельных слов или фраз оппонента, которые журналисту кажутся нерелевантными, смешными или не­верными, и случаи, когда в кавычки заключаются отдельные слова самого автора текста - с целью продемонстрировать их двойствен­ность или несуразность. В первом случае, в зависимости от кон­текста, это можно расценить как иронию (параметр № 13) или даже как изображение оппонента интеллектуально неполноцен­ным (параметр № 9), во втором - именно как отдельный прием - 0,1 балла за каждый раз.

Апробация предлагаемого подхода

Таковы основные параметры, которые мы считаем необходи­мым принимать во внимание при расчете манипулятивного по­тенциала конкретного медиатекста. Предлагаемая схема оценки была апробирована на примере десяти статей - шести американ­ских (по три редакционных статьи с сайтов «Вашингтон Пост» (The Washington Post) и «Нью-Йорк Таймс» (The New York Times)² и четырех российских (по одной - из «Коммерсанта» и «Российской газеты», две - из «Независимой газеты»)³. Каждую из них можно считать примером поляризованного текста, посвященного российско-американским отношениям.

Мы отдаем себе отчет в том, что делать какие-либо глобальные выводы на основании анализа десяти медиатекстов вряд ли воз­можно. Вместе с тем отдельные моменты очевидны. Например, самыми востребованными параметрами оказались те, которые свя­заны с заголовком и лидом, эмоционально нагруженными слова­ми и выражениями, а также с бездоказательностью и отсутствием аргументации. Манипулирование посредством этих механизмов было зафиксировано нами в большинстве статей. Ни разу не было выявлено случаев глумления над национальными символами и не­соответствия действительности. Однако, учитывая то, что эмпи­рическая база апробации была достаточно узкой — всего десять статей, не считаем нужным исключать эти критерии из предло­женной схемы: уверены, что при расширении корпуса исследуе­мых текстов подобные случаи будут зафиксированы.

Средний суммарный балл манипулятивности статьи составил 5,85. Другими словами, в совокупности, по всем пятнадцати пара­метрам, средний медиатекст набирал чуть меньше шести баллов. При этом средний показатель для статей американских изданий оказался ощутимо выше, чем для российских. Повторимся, что де­лать на основе мини-замера далеко идущие выводы, конечно же, не стоит, но объяснение этим различиям все же есть. Дело в том, что статьи американских газет так или иначе были посвящены вмешательству России. Отсюда — обилие эмоционально окрашен­ных лексем, говорящие заголовки, фотографии и коллажи, многочисленные highly likely, allegedly, seemingly и т. д. В этом отношении публикации российских изданий были более сдержанными и ней­тральными.

Выводы и дискуссия

Главный вывод заключается в том, что предложенный алгоритм измерения манипулятивного потенциала оказался достаточно функциональным. Разумеется, он еще далек от совершенства и требует доработки, однако — даже в своем нынешнем виде - позво­ляет решать задачу количественного выражения манипулятивности медиатекста.

Как всякий другой исследовательский механизм, предложен­ный алгоритм имеет свои ограничения. В первую очередь, это субъективность, которая присутствует в оценках той или иной ча­сти текста. Кому-то лексема покажется эмоционально нагружен­ной, а другому — совершенно нейтральной; кто-то посчитает тезис обоснованным, а кто-то — голословным и т. п. С другой стороны, без упорядочения механизма оценка манипулятивного потенциа­ла становится еще более произвольной и субъективной. В этом смысле предложенный нами алгоритм — при всей его уязвимо­сти — дает возможность игры по одним правилам и сравнения от­дельных медиасообщений между собой. В идеале же субъектив­ность оценки можно свести к минимуму, если один и тот же текст по этой схеме будут оценивать несколько человек, предварительно прошедших соответствующий инструктаж. Думается, что в усло­виях масштабных исследований это вполне возможно.

Еще одно ограничение видится нам в том, что рассматриваемая модель подходит только для поляризованных текстов. Оценивать с ее помощью мирные тексты будет весьма затруднительно.

И, наконец, третье обстоятельство: механизм эффективен при оценке текстовых (в узком смысле этого слова) сообщений и не позволяет учесть нюансы теле- или, скажем, радиоэфира: звуковое сопровождение, освещение, время выхода в эфир и многое-мно­гое другое. За рамками анализа остается и хронотоп печатного ма­териала.

Вместе с тем все перечисленные ограничения не являются не­преодолимыми. При желании в предложенный подход можно вне­сти коррективы, которые дадут возможность выйти за рамки пе­чатных или электронных статей.

Что же касается измерения манипулятивного потенциала поли­тических медиатекстов, то в качестве первоочередных задач нам видится уточнение самих параметров (с возможностью добавле­ния новых и устранения уже имеющихся), возможная корректи­ровка веса критериев и, конечно же, дальнейшая апробация мето­да на основе более широкой и разнообразной эмпирической базы. Убеждены, что наличие подобного механизма откроет путь к ре­шению новых актуальных исследовательских задач в сфере поли­тической коммуникативистики и медиалингвистики.

Примечания

¹ Статья подготовлена при поддержке Благотворительного Фонда В. Потанина (Договор о гранте № ГСГК-04/18 от 21.06.2018 г.).

² Editorial Board. Another cyberattack alarm is going off. We need to start paying atten­tion. The Washington Post. 2017. September 7. Available at: https://www.washingtonpost.com/opinions/another-cyberattack-alarm-is-going-off-we-need-to-start-payi... ; Editorial Board. No, it wasn’t some hacker on a bed someplace. The Washington Post. 2018. July 27. Available at: https://www.washingtonpost.com/opinions/no-it-wasnt-some-hacker-on-a-bed-someplace/2018/07/27/d5d5c5...; Editorial Board. Trump’s cynical at­tacks on the rule of law hurt the nation. The Washington Post. 2018. August 2. Available at:https://www.washingtonpost.com/opinions/trumps-cynical-attacks-on-the-rule-of-law-hurt-this-nation/2...; By The Editorial Board. How Do You Say ‘Witch Hunt’ in Russian? The New York Times. 2018. July 13. Available at: https://www.nytimes.com/2018/07/13/opinion/editorials/mueller-indictment-trump-russia-hacking.html ; By The Editorial Board. Why Won’t Donald Trump Speak for America? The New York Times. 2018. July 16. Available at: https://www.nytimes.com/2018/07/16/opinion/donald-trump-putin-russia.html; By The Editorial Board. Russia Attacks America’s Election System. Trump Shrugs. The New York Times. 2018. August 1. Available at: https://www.nytimes.com/2018/08/01/opinion/editorials/russia-election-meddling-trump-putin.html?acti....

³ Зевелев И. Пережить американские выборы // Коммерсант. 6 августа 2018. https://www.kommersant.ru/doc/3706462; Замахина Т. Как сенатор сенатору // Рос­сийская газета. 6 августа 2018. https://rg.ru/2018/08/06/delegaciia-kongressa-ssha-posetila-rossiiu-vo-vtoroj-raz.html ; От редакции. Для улучшения отношений воли президентов РФ и США недостаточно // Независимая газета. 29 июля 2018. http://www.ng.ru/editorial/2018-07-29/2_7276_red.html; От редакции. Трамп - четыре про­цента // Независимая газета. 5 июля 2018. http://www.ng.ru/editorial/2018-07-15/%202_7266_red.html. 

Библиография

Воронцова Т. А. Новостной заголовок как репрезентант события // По­литическая лингвистика. 2017. № 6. С. 21-25.

Ворошилова М. Б. Политический креолизованный текст: ключи к про­чтению. Екатеринбург: Изд-во Уральск. гос. пед. ун-та, 2013.

Грачев Г. В., Мельник И. К. Манипуляция личностью: организация, способы и технологии информационно-психологического воздействия. М.: Изд-во Института философии РАН, 2007.

Гришаева Л. И. «Сказка - ложь, да в ней намёк...», или о принципах конструирования политической медиареальности // Политическая лин­гвистика. 2017. № 4. С. 18-27.

Данилова А. А. Манипулирование словом в средствах массовой инфор­мации. М.: «Добросвет», Издательство «КДУ», 2009.

Дзялошинский И. М. Манипулятивные технологии в масс-медиа (окон­чание) // Вестн. Моск.ун-та. Сер. 10: Журналистика. 2005. № 2. С. 56-76.

Дзялошинский И. М. Манипулятивные технологии в масс-медиа // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10: Журналистика. 2005. № 1. С. 29-55.

Дзялошинский И. М. Манипулятивные технологии СМИ. М., 2006.

Добросклонская Т. Г. Вопросы изучения медиатекстов: опыт исследо­вания современной английской медиаречи. М., 2010.

Доценко Е. Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и за­щита. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1997.

Иванова С. В., Чанышева З. З. Технологии дискурсивного оформления слухов в политическом дискурсе массмедиа // Политическая лингвисти­ка. 2014. № 2. С. 39-49.

Казаков А. А. Западная коммуникативистика об установлении инфор­мационной повестки дня: анализ основных подходов // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2013. Т. 9. № 3. С. 55-61.

Кара-Мурза С. Г. Манипуляция сознанием. Век XXI. М.: Алгоритм, 2015.

Ковязина М. А., Ильющеня Т. А., Хабибуллина С. Б. Средства выражения отрицательной оценки при описании санкционной политики западных стран в отношении России и российских ответных санкций в текстах британских сетевых СМИ: корпусное исследование // Политическая лингвистика. 2018. № 2. С. 61—67.

Колмогорова А. В., Горностаева Ю. А., Калинин А. А. Разработка компью­терной программы автоматического анализа и классификации поляризо­ванных политических текстов на английском языке по уровню их манипулятивного воздействия: практические результаты и обсуждение // Поли­тическая лингвистика. 2017. № 4. С. 67—75.

Колмогорова А. В., Калинин А. А., Талдыкина Ю. А. Языковые маркеры манипуляции в поляризованном политическом дискурсе: опыт параме­тризации // Политическая лингвистика. 2016. № 4. С. 194—199.

Красовская О. В. «Чужое слово» в дискурсе информационной войны // Политическая лингвистика. 2017. № 6. С. 34—38.

Михалева О. Л. Политический дискурс: специфика манипулятивного воздействия. М.: Книжный дом «ЛИБРО-КОМ», 2009.

Мухортов Д. С., Краснова А. В. Дискурсивные маркеры манипуляции как реализация субъективно-оценочного акта говорящего // Политиче­ская лингвистика. 2016. № 6. С. 120—125.

Панченко Н. Н. Достоверность как коммуникативная категория. Вол­гоград: Изд-во ВГПУ «Перемена», 2010.

Салахова А. Г.-Б., Грачева К. Л. Лингвистический анализ манипулятивных средств воздействия СМИ в период информационных войн (на материале прессы Германии) // Политическая лингвистика. 2016. № 6. С. 132—138.

Самкова М. А. Степень воздействия дезинформирующего медиатекста // Политическая лингвистика. 2017. № 5. С. 136—142.

Сковородников А. П., Копнина Г. А. Способы манипулятивного речево­го воздействия в российской прессе // Политическая лингвистика. 2012. № 3 (41). С. 36—42.

Сподарец О. О. Воздействующий потенциал изобразительного ряда в креолизованных текстах политического дискурса СМИ (на материале современного американского политического медиадискурса) // Полити­ческая лингвистика. 2015. № 4. С. 112—117.

Суздальцева В. Н. Вербальный континуум «гипотетичность/недосто­верность» в массово-информационном дискурсе // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10: Журналистика. 2013. № 4. С. 37—44.

Тертычный А. А. Жанры периодической печати: учеб. пособие. 2-е изд. испр. и доп. М.: Аспект Пресс, 2002.

Фролова И. В. О выражении субъективности в аналитических статьях качественной британской и российской прессы // Политическая лингви­стика. 2015. № 1. С. 138—145.

Хазагеров Г. Г. Порождающая модель пропаганды: к лакунам когни­тивной теории // La identidad nacional a traves del dialogo entre culturas. Ис­следования в области гуманитарных наук в иберо-американском и рос­сийском научном пространстве: в 2 т. 2015. С. 52-60.

Хазагеров Г. Г. Телеологический смысл и социальная роль классифи­кации риторических фигур // Вестн. Российск. ун-та дружбы народов. Сер.: Лингвистика. 2016. Т. 20. № 3. С. 89-102.

Чанышева З. З. Перевод как инструмент идеологической диверсии в межкультурной политической коммуникации // Политическая лингви­стика. 2017. № 5. С. 60-65.

Adams D., Hamm M. (2001) Literacy in a Multimedia Age. Norwood, MA: Christopher-Gordon Publishers.

Aufderheide P. (ed.) (1993) Media Literacy: A Report of the National Leader­ship Conference on Media Literacy. Aspen.

Cappello G., Felini D., Hobbs R. (2011) Reflections on global develop­ments in media literacy education: bridging theory and practice. Journal of Me­dia Literacy Education 3 (2): 66-73.

Dijk T. A. van (2008) Discourse and Power. New York.

Eissa M. M. (2014) Polarized discourse in the news. Procedia — Social and Behavioral Sciences 134: 70-91.

Mackey M. (2007) Literacies across Media, 2nd ed. New York: Routledge. 

Potter W. (2008) Media Literacy. Los Angeles: Sage Publications.

Поступила в редакцию 15.08.2018