Мифологизация христианства в российской журналистике

Раздел: Современная журналистика: тематика и проблематика

Рассматривая миф в платоновской традиции как суррогатную замену разумного основания некоторого суждения или поступка, когда истинное основание мнения или поступка недоступно в силу своей сложности, автор описывает феноменологию современных мифов и их бытование в публичной сфере. В работе описана мифологизация христианства в российских СМИ. По убеждению автора, познавательная функция журналистики с нормативной точки зрения заключается в том, чтобы по возможности рационализировать освещение жизни (в том числе христианской) и посредством системной «демифологизации» обезвреживать социально опасные мифы (в том числе связанные с христианской сферой).

Религиозный сегмент принято относить к иррациональной сфере массового сознания наряду с разными образованиями ми­фологического характера. Мифологию объединяют с религией их принципиальная иррациональность, недоступность логическим методам познания, а также вера как необходимая предпосылка их бытования. Некоторые исследователи считают мифологию «про­торелигией»¹, первоначальной синкретической формой любого постижения бытия.

Подобное сходство делает «мифологизацию религии» семантиче­ски почти тавтологичным высказыванием, вроде «иррационализации иррационального». Однако аналитическая процедура минималь­ного, простейшего содержательного разграничения в религиозной сфере обнажает наличие важной проблемы, которая в последнее вре­мя все чаще выглядит как вызов профессиональной журналистике.

«Суррогатная замена разумного основания»

Все различные концептуализации мифа можно расположить на шкале от самого узкого его понимания (как явления или текста первобытной культуры, преодоленного философией, наукой, искус­ством) до самого широкого (мы живем в мифе, все пространство культуры мифологично). Многообразие определений порождено многообразием подходов к изучению мифа. Вот некоторые из них: социологический, ритуально-мифологический (Малиновский, 1998), этнографический, структуралистский, психоаналитический, сим­волический² и др.

В результате культурно-антропологических и структурно-семиотических исследований стало очевидно, что миф выступает как один из важнейших механизмов организации социальной жизни. В контексте рассмотрения процессов мифологизации в журналист­ской деятельности важно отметить, что познавательная функция мифа — в отличие от журналистики — подчинена регулятивной. И журналистика прибегает к мифологизации в тех случаях, когда она используется для управления, регулирования общественных процессов, а не для познания действительности и объективного ее отражения.

Однако рассмотрение методологических нюансов изучения мифа явно выходит за рамки настоящей статьи, в то время как краткий разбор его определений — лексических и философских — пред­ставляется необходимым.

Миф в Толковом словаре В.И. Даля — это «происшествие или человек баснословный, небывалый, сказочный; иносказанье в ли­цах, вошедшее в поверье», в Толковом словаре под редакцией С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой — это «древнее народное сказание о легендарных героях, богах, о явлениях природы», а также — во втором, переносном, значении — «недостоверный рассказ, вы­думка», а в «Современном толковом словаре» миф также имеет два значения: 1) «повествование о богах, духах, обожествленных героях и первопредках, возникшее в первобытном обществе» и 2) «лож­ные, некритические, оторванные от действительности состояния сознания, концепций, представления»³.

То же самое наблюдается и в зарубежных источниках. В частно­сти, англоязычный Webster Dictionary определяет миф во втором значении как “cm unfounded or false notion ” (необоснованное или ложное представление)⁴.

Таким образом, в лексическом значении слова «миф» в толковых словарях указано его несоответствие действительности, отмечается содержащийся в нем вымысел, что очень важно для дальнейшего хода рассуждений о применимости терминов «миф» и «мифологи­зация» в теории журналистики.

На фактологическую претенциозность мифа указывал фран­цузский структуралист середины XX века Ролан Барт: «Миф — это коммуникативная система, которая пытается выдать себя за сис­тему фактов»⁵.

Однако наиболее точным нам представляется определение, данное Платоном: «Миф — суррогатная замена разумного основа­ния некоторого суждения или поступка, когда истинное основание мнения или поступка недоступно в силу своей сложности» (цит. по: Петров, 1995: 71).

В этом определении, дошедшем до нас из Древней Греции, уже содержатся и основания как минимум двух отношений к мифу, и критерий их разграничения. Следуя Платону, с одной стороны, можно сделать вывод о том, что миф является доброкачественным и необходимым явлением культуры в случаях, когда невозможно или крайне затруднительно добраться до логического, разумного основания суждения или поступка. (В скобках отметим, что ан­тичные философы, преодолевая миф, все-таки оставляли за ним место в социальной коммуникации.)

С другой стороны, по Платону, всегда и везде, где есть такая возможность, следует стремиться к рационализации бытия, к вы­страиванию причинно-следственных отношений, к поиску разум­ного основания, то есть преодолевать миф, выходить за пределы мифологической картины мира. Фактически это призыв к де­мифологизации из глубины веков, который потом будет по-своему развит в широком спектре философских направлений — от томиз­ма до позитивизма. Уже в платоновском понимании мифа заложена принципиальная возможность и даже необходимость верифика­ции информации, крайне важного для журналистики соотнесения ее со шкалой «истина—ложь».

Между тем работы о мифе в России философского характера (в частности, диссертации на соискание степени кандидата и док­тора философских наук) обнаруживают как раз противоположную тенденцию. В частности, подход, в рамках которого миф оценива­ется в категориях «истинного» и «ложного», а прогресс познания связывается с процессом поступательной демифологизации, назы­вается «узко сциентистским», исследовательские установки пони­мания мифа как чего-то нелогичного и неадекватного по сравне­нию с иными объясняющими моделями (научной, философской) названы «примитивизирующими», дихотомия «мифическое—ра­циональное» описывается как устаревшая и т.д. (Воеводина, 2002; Лосева, 2005; Раздьяконова, 2009; Яровенко, 2000).

На наш взгляд, тенденция к «апологии мифа», уместная в фи­лософских дискуссиях, является одним из оснований «апологии мифологизации» в сознании принимающих решения субъектов СМИ, отодвигая на второй план рациональные аргументы в жур­налистских текстах. Между тем журналистика — это форма прежде всего рационального познания и описания действительности (за исключением художественной публицистики, которая, по нашим наблюдениям, в российской журналистике занимает все более узкую нишу), поэтому рассмотрение ее в рамках дихотомии «ми­фическое—рациональное» представляется принципиально важным в контексте основных отличий современных мифов от архаичных.

У современных мифов обнаруживаются следующие важные специфические особенности:

• они распространяются преимущественно по каналам массо­вой коммуникации, причем в их создании и трансляции активную роль играют журналисты;

• они сосуществуют рядом с бурно развивающимся позитивным знанием, поэтому стараются сохранить полную видимость правдо­подобия и наукообразия, упаковываются в форматы рационально­го знания и подчеркивают якобы имеющуюся возможность эмпи­рической проверки;

• они нуждаются в рационализированных формах легитимации.

«Миф в наше время охотно рядится в квазинаучные одежды и прибегает к квазинаучным доказательствам своей истинности и правоты», — писал С. Неклюдов (Неклюдов, 2000: 38).

Мифическое и рациональное в религиозной жизни

Религии и религиозная деятельность как объект освещения в СМИ с очевидностью распадается на две сферы: а) внутреннюю, ритуально-вероучительную, иррациональную, как правило — гер­метичную, труднодоступную для понимания и описания обыден­ным языком (например, православная литургия, таинства, обряды инициации в разных религиях) и б) внешнюю, транспарентную, умопостигаемую и проверяемую, вполне посильную для понима­ния и описания обыденным языком в СМИ.

Мифологизация первой, внутренней религиозной сферы есте­ственна и объяснима, хотя и она вызывает озабоченность духов­ных лидеров, радеющих о «чистоте веры», которую неизбежно «замутняют» чужеродные мифологические элементы (ереси, суеве­рия, заблуждения). Такого рода мифологизация также выплески­вается в СМИ (количественно в России это прежде всего связано с христианством, а качественно — с более экзотическими религиоз­ными группами — буддистами, мормонами, свидетелями Иеговы и проч.). С нашей точки зрения, гораздо большую, нежели журна­листы, ответственность в случае мифологизации внутренней рели­гиозной сферы несут религиозные лидеры, а также те структуры религиозных общин, которые отвечают за их внешние контакты. Проблемы здесь главным образом связаны с трудностями перево­да важных вероучительных понятий на общеупотребительный рус­ский язык (в некоторых случаях — с неумением или нежеланием «перевести»).

Мифологизация первого типа обнаруживается во время поле­вых социологических исследований — как при анализе результатов репрезентативных массовых опросов, так и при изучении спонтан­ных текстов интернет-коммуникации. Социологические попытки реконструкции «символа веры» (совокупности вероучительных принципов и представлений) в сознании тех россиян, которые от­носят себя к православным, выявляют заметные отклонения от ка­нонического исповедания веры в сторону мифологических, ирра­циональных, но не совместимых с христианством элементов (веры в «сглаз», порчу, «привороты»), И эти элементы достаточно силь­ны, чтобы побуждать людей к поведенческим актам — от бытовых суеверных действий (обходить черную кошку, не планировать се­рьезных дел на «пятницу, 13» и т.д.) до обращений к гадалкам в на­дежде найти пропавшую вещь или даже вернуть мужа/жену (см. подробнее: Хруль, 2012).

Нам уже доводилось писать о феномене «нерелигиозной рели­гиозности» россиян (Хруль, 2010). С одной стороны, обнаружи­вается наличие религиозных элементов в сознании формально невовлеченных в религиозные практики россиян. Как отмечают социологи Елена Кофанова и Марина Мчедлова, «среди людей, не являющихся последователями определенных конфессий, также высок уровень духовных исканий, порядка 30% заявляют о своей сильной и даже глубокой религиозности, что свидетельствует о по­требности в поиске трансцендентного основания»⁶. С другой сто­роны, эмпирически зафиксированы отсутствие веры при фор­мальном соблюдении практик разных религий, а также внутренняя противоречивость и фрагментарность религиозного сегмента со­знания последователей ряда исповеданий (см.: Фурман, Каариайнен, 2006).

К примеру, празднование Пасхи только у 7% опрошенных «Левада-центром» респондентов связано с участием в богослужении (обязательном в этот день для православных), тогда как красить яйца на Пасху собирались в 2012 году в 10 раз больше опрошенных — 70% (см. таблицу). Причем из этой же таблицы видно, что эти про­порции остаются стабильными на протяжении последних 14 лет (с тенденцией к снижению намеревающихся посетить пасхальную литургию).

Яркий пример мифологизации христианского вероучения при­водит известный писатель и журналист Александр Генис: «Я пом­ню, как недавно приехал в Москву, сел в такси, хотел ремнем при­стегнуться, а таксист говорит, что если икона в машине висит, то и пристегиваться не надо...»⁸.

Мифологизация второй — внешней — религиозной сферы, где речь идет о вполне понятных и проверяемых вещах (статус, струк­тура, социальная, благотворительная деятельность религиозных объединений, статистические данные, позиции по различным во­просам, представляющим общественный интерес и т.п.), является прямым следствием вольной или невольной дезинформации ауди­тории, и поэтому ответственность за нее должны принять на себя журналисты, которые не считают необходимым или не хотят про­верять информацию. Конкретные примеры подобного непрофес­сионального поведения журналистов будут приведены ниже.

Различение двух типов мифологизации, на наш взгляд, прояс­няет вопрос о разграничении зон ответственности объектов и субъектов коммуникации в формировании массовых представле­ний и установок по отношению к религии вообще и к различным религиям в частности.

Речь в данной работе пойдет главным образом о внешней ми­фологизации религии, которую можно назвать «иррационализацией рационального».

В случае опосредованного получения информации аудиторией через СМИ довольно часто возникает ситуация, когда проверить истинность информации невозможно или затруднительно. Вовле­ченность в этот процесс средств массовой информации, которые воспроизводят и распространяют различного рода слухи, поверья, мифы, невольно или намеренно придавая иррациональный харак­тер вполне умопостигаемым вещам, представляется вполне оче­видной. Искаженная, мифологизированная картина мира, возни­кающая в сознании аудитории, на наш взгляд, обнажает кризис ответственности журналистов и наличие серьезной профессио­нальной проблемы.

Обратимся к рассмотрению сути и механизмов процесса мифо­логизации.

Мифическое вместо рационального: «поверьте на слово...»

Журналистику в контексте разговора о мифологизации можно рассматривать как познавательную деятельность в рамках обще­ственного разделения труда, как удовлетворение потребности об­щества в «надежных сведениях о социально значимых изменениях действительности (на очевидном и неочевидном уровнях)» (Лазу­тина, 2004: 37).

Познавательный аспект журналистской деятельности уже от­мечался отечественными исследователями. Различая методы по­знавательной деятельности и методы предъявления информации, Г.В. Лазутина подчеркивает, что журналистский текст «несет в себе оперативное знание о действительности, предназначенное для по­вышения надежности социальной ориентации и, следовательно, для укрепления устойчивости общества» (Лазутина, 2012: 52).

В.Д. Мансурова отмечает, что «журналистская картина мира ре­презентирует совокупность самых разных информационных моде­лей мира», выступая как особая форма знания (Мансурова, 2002: 53).

Все известные нам нормативные теории журналистики предъяв­ляют к ней требование соблюдения принципа правдивости (под­разумевающего процедуру верификации).

Между тем, по нашим наблюдениям, в СМИ нарастают про­цессы иррационализации — намеренной или ненамеренной — тех процессов и явлений действительности, которые вполне познавае­мы рациональным путем и поддаются процедурам проверки. Эта тенденция в последние годы становится все более заметной. Вот один из последних примеров: телеканал ТВЗ позиционирует себя как «первый мистический», и подачу материала в таинственной, иррациональной аранжировке считает своей принципиальной зада­чей, выстраивая на этом принципе вещательную политику канала. Противоположный пример — телеканал «Культура», нацеленный преимущественно на рациональную, проясняющую форму подачи материала, — был и остается маргинальным с точки зрения рей­тингов и массового интереса.

На наш взгляд, между состоянием СМИ и интенсивностью процессов мифологизации в обществе существует вполне опреде­ленная зависимость. Факторы, способствующие мифологизации, кажутся очевидными — это контроль власти за СМИ (вплоть до негласной цензуры), сознательная «замутненность» публичной сфе­ры, ограничение доступа к информации, жесткое регулирование информационных потоков. К факторам, способствующим «деми­фологизации», рационализации, следует отнести гласность, транс­парентность публичной сферы, открытый и гарантированный в правовом поле доступ к информации.

Наиболее мифологизированы, т.е. значительно выделяются по количеству и разнообразию мифов, — как раз те области, те поля реальности, отражение, моделирование которых связано с трудно­стями верификации в силу их

1) герметичности, закрытости (религии, культы, верования — например, миф о конце света 21 декабря 2012 г.);

2) сложности (науки, особенно естественные — например, боль­шой адронный коллайдер);

3) географической изолированности или невозможности непосред­ственной коммуникации (мифы о других цивилизациях — «гово­рят, за морем живут люди с песьими головами»);

4) культурной инаковости («что русскому хорошо, то немцу смерть»).

Показателен пример представлений о жизни за рубежом, кото­рый привел С.Ю. Неклюдов: «Жители Юрьевца, достаточно ти­пичного для России волжского городка, по словам местного свя­щенника, свято верят в реальность рисуемой телевизионными сериалами заморской жизни и убеждены, что там никто не трудит­ся, а за людей все делают роботы. На нынешнюю власть они в обиде именно за то, что после падения советского режима подобная жизнь была им якобы обещана, но не досталась — так сказать, присвоена “московским начальством”» (Неклюдов, 2000: 22).

Любопытный парадокс, связанный с повышенным доверием к мифологизированным субъектам, был выявлен исследователями социологической службы «Левада-центр». Социологические ис­следования показывают, что высокое доверие респонденты выска­зывают по отношению к трем социальным институтам: а) к главе государства; б) к церкви и в) к армии⁹. Между тем в силу затруд­ненности доступа к информации и ее проверки как раз освещение функционирования этих социальных институтов наиболее мифо­логизировано.

В то же время в России обнаруживается очень низкое межлич­ностное доверие («большинству людей доверять нельзя, к ним сле­дует относиться с осторожностью»), хотя как раз межличностное общение предполагает гораздо большие возможности непосред­ственной проверки информации в личном опыте. Низкий уровень доверия другим людям коррелирует с низким уровнем признания индивидуальной ответственности, гражданской солидарности. JI. Гудков связывает это с пластами архаичных представлений в массовом сознании. «Мы имеем дело с эффектом длительной, но далеко не завершенной десакрализации государства (сакрального в старом значении этого слова — как объекта священного и про­клятого)»¹⁰.

«Разрыв с обычным, привычным, традиционным и норматив­ным дает эффект аномии, который и порождает страх, чувство оставленности, покинутости, трепета, ужаса перед возникающим всемогуществом. Поэтому мифологическое (нуминозное) отноше­ние к власти соотносится с общественным равнодушием и соци­ально-политической пассивностью, покорностью... Отсюда ны­нешняя близость первых лиц, всего госаппарата, депутатского корпуса к церкви, все более выступающей в качестве магического средневекового института, владеющего волшебными средствами воздействия на мир», — пишет Л. Гудков¹¹. По его мнению, част­ный (идивидуальный, а не коллективный) прагматизм «отключа­ет» мифологические структуры социального существования...

«Апелляция к симулятивной архаике, не обеспечивающей смысловую проработку идущих в обществе изменений и, тем бо­лее, не порождающей новых смыслов и ценностей, представлений о будущем, становится причиной стремительной деморализации общества, массовой аномии, асоциального индивидуализма и ци­низма», — подчеркивает социолог¹², и это впрямую относится к российской журналистике, которая как раз и обеспечивает «апел­ляцию к симулятивной архаике», способствуя тем самым демора­лизации и росту цинизма.

Одна из важных причин инертности и устойчивости мифов свя­зана с тем, что мифологизация цементирует массовые аксиологии, является «социальным клеем», обеспечивающим критическую массу согласия по поводу ценностей.

Повышенное доверие к мифологизированным социальным субъектам является индикатором того, что массовое сознание на­ходится в стадии «мифологизации». «Уровень мифологичности» общественной жизни у нас за последнее десятилетие чрезвычайно возрос, и мы из царства науки и рационализма шагнули в некую «мифологическую эпоху», — подчеркивал С.Ю. Неклюдов (Не­клюдов, 2000: 17).

Одним из косвенных подтверждений этого стали выводы, сде­ланные после исследования спонтанных текстов интернет-коммуникации. Там была обнаружена тенденция постепенного вытес­нения рациональных суждений иррациональными: «Свое место в общении сегодня чаще, чем прежде, находят вера и религиозные чувства участников дискуссий. Они проявляют себя не только на уровне общей структуры и тематики коммуникации, но и на уров­не формирования аргументации» (Аникина, Хруль, 2012: 218).

Российский исследователь A.J1. Топорков выделяет четыре группы современных мифов:

1) мифы политической и общественной жизни, которые созда­ются главным образом политиками и журналистами;

2) мифы этнической и религиозной самоидентификации (на­пример, различные мифы о России, православии, национальной идее);

3) мифы, связанные с внерелигиозными верованиями (напри­мер, об НЛО, о снежном человеке, об экстрасенсах-целителях);

4) мифы массовой культуры (например, мифы о еде, косметике, сексе)¹³.

С точки зрения происхождения обычно различают целенаправ­ленно создаваемые заблуждения и мифы, возникшие стихийным образом. В последнее время способы мифологизации активно осваиваются политтехнологами и используются в лоббировании интересов принимающих решения субъектов. Вот пример заявле­ния одного из представителей «фабрики мифов» в конце 90-х гг. прошлого века: «Президентом России можно избрать практически любого, и это чисто бухгалтерская проблема»¹⁴.

О подобной опасности манипуляции общественным сознанием в политических целях предупреждал философ Э. Кассирер: «Фи­лософия бессильна разрушить политические мифы. Миф сам по себе неуязвим. Он нечувствителен к рациональным аргументам, его нельзя отрицать с помощью силлогизмов. Но философия мо­жет оказать нам другую важную услугу. Она может помочь нам по­нять противника. Чтобы победить врага, мы должны знать его. Понять миф — означает понять не только его слабости и уязвимые места, но и осознать его силу. Нам всем было свойственно недо­оценивать ее. Когда мы впервые услышали о политических мифах, то нашли их столь абсурдными и нелепыми, столь фантастически­ми и смехотворными, что не могли принять их всерьез. Теперь нам всем стало ясно, что это было величайшим заблуждением» (Касси­рер, 1990: 58).

По нашему убеждению, функция журналистики заключается не в том, чтобы разрушать мифы, а в том, чтобы их понимать и «обезвре­живать» рационализацией наиболее агрессивные, социально опасные.

Процесс демифологизации обычно сталкивается с рядом труд­ностей, связанных с инерционностью мифа, с его структурно-семантической устойчивостью, причем устойчивость эта гораздо бо­лее структурная, нежели семантическая (описано довольно много случаев использования старых мифологических структур, которые наполнялись новым содержанием, когда в ветхие мехи заливалось новое вино: христианизация языческих обрядов с новым смыслом и дехристианизация общества с заменой заповедей моральным ко­дексом строителя коммунизма). Яркой иллюстрацией сопротивле­ния массового сознания демифологизации является длительный сюжет, связанный с общественной дискуссией по поводу выноса тела Ленина из мавзолея.

Остается, на наш взгляд, справедливым точное наблюдение С. Неклюдова: «Мы являемся свидетелями того, как по идущим из глубины веков архаическим моделям в современной политике и идеологии воссоздаются старые мифы в новых социальных и на­циональных оболочках. Двадцатый век показал, к каким чудовищ­ным последствиям приводит их реализация на практике»¹⁵.

Принимая во внимание исключительную функциональную значимость мифа, тем более интересно посмотреть, как с ним ра­ботает журналистика. Возьмем, к примеру, одну из самых мифоло­гизированных областей — освещение религиозной жизни.

Недостаток рефлексии или кризис ответственности?

Для того, чтобы понять, насколько соблюдаются в освещении религиозной тематики принципы правдивости и объективности и насколько она мифологизируется, мы провели исследование, ре­зультаты которого, на наш взгляд, проясняют функционирование некоторых механизмов распространения массовой информации о религиозной сфере общественной жизни.

В рамках исследования была применена комплексная методика “trace-study” (исследования траектории), подразумевающая изуче­ние различных характеристик распространения информации о кон­кретном факте, который, как комета на ночном небосклоне, оставляет заметный «след» в информационном пространстве. Этот «след» — массив текстов, генетически и содержательно связанный с первоначальным событием, — и становится объектом изучения в случае применения методики “ trace-study”.

Новая методика позволяет выявить ряд характеристик и меха­низмов распространения информации и может быть применена к легко вычленяемым с момента своего зарождения «кометам меди­асклона», траекторию которых можно отследить благодаря совре­менной высокоточной «оптике» — компьютерным базам данных и поисковым системам в киберпространстве (Яндекс, Интегрум и др.).

В освещении религиозной жизни на международном уровне та­кими медийными событиями в последние годы стали книга Дэна Брауна «Код да Винчи» (2003), смерть Иоанна Павла II (2005), так называемый «карикатурный скандал» (вызвавшие возмущение му­сульман публикации карикатур с изображением пророка Мухам­меда) в Дании, выплеснувшийся потом далеко за пределы ее границ (2005—2006), Регенсбургская лекция Папы Римского Бенедикта XVI (2006) и др. В российском контексте хорошими объектами для применения метода “trace-study” могли бы стать смерть предстоя­теля РПЦ Патриарха Алексия II (2008), избрание нового Патриарха Кирилла (2009), принесение из Иерусалима «благодатного огня» (ежегодно на Пасху) или почитание доставленного в Россию «Пояса Богородицы» (2011).

Для нашего исследования был избран казус «Ватикан объявил семь новых смертных грехов». Эта весть, прокатившаяся по всему миру и впоследствии оказавшаяся «медийной уткой», была широ­ко распространена российскими СМИ. Как следовало из новости, Католическая церковь в дополнение к 7 смертным грехам — лено­сти, зависти, чревоугодию, алчности, похоти, гневу и гордыне — якобы добавила «новые»: генную инженерию, опыты на людях, за­грязнение окружающей среды, социальную несправедливость, доведение до бедности, неумеренное обогащение и употребление наркотиков.

С помощью поисковой системы «Яндекс» мы нашли 233 сооб­щения различных информационных агентств, интернет-СМИ, га­зет, телеканалов и радиостанций за недельный временной проме­жуток с момента появления новости — с 10 по 16 марта 2008 г. Массив был ранжирован по времени публикации сообщения и проанализирован по специально разработанной методике, которая предполагала фиксацию времени, региона, типа СМИ, жанра пуб­ликации, корректности ссылок, степени искажения первоначальной публикации, а также наличия/отсутствия и уровня приглашенных к оценке экспертов.

Основные выводы проведенного анализа можно свести к выяв­лению трех главных проблемных особенностей.

1. Сенсационность в ущерб правдивости. Анализ показывает, что аутентичность и достоверность информации, в которых в идеале проявляются принципы правдивости и объективности, подчинены иным критериям — сенсационности и соответствию бытующим в массовом сознании мифам и стереотипам о различных религиях.

Например, в одном из изученных казусов даже после появления в российских СМИ аутентичной и достоверной информации о том, что Ватикан не объявлял ни о каких «семи новых смертных гре­хах», в течение нескольких дней тема развивалась в первоначаль­ном русле по принципу «снежного кома», «подогревая» аудиторию и фактически дезинформируя ее.

2. Нежелание обращаться к первоисточнику. Журналисты некри­тично относятся к религиозным сообщениям из-за рубежа и не склонны проверять их профессиональную доброкачественность. В упомянутом выше случае достаточно было обратиться к перво­источнику — газете “L’Osservatore Romano”, чтобы понять суть дела, но ни в одном из случаев этого сделано не было. Казус обна­жает одну из главных профессиональных проблем современной журналистики — нежелание обращаться к первоисточнику и про­верять информацию, или, скорее, в желании сделать заголовки бо­лее сенсационными, чтобы привлечь внимание читателей.

3.   Игнорирование экспертов. Анализ публикаций о «семи новых смертных грехах» показал, что в качестве экспертов о сути проис­ходящего СМИ привлекают людей, которые на самом деле не явля­ются компетентными, однако их мнение преподносится аудитории как мнение людей сведущих.

Из более 233 публикаций по теме только в 3 случаях эксперта­ми выступали католические священники, и еще в 5 случаях — свя­щенники Русской Православной Церкви. В остальных материалах приводились мнения неких «центров общественных экспертиз», «служб стратегического планирования» либо журналисты вообще не обращались за комментариями.

Еще одним подтверждением мифологизации религиозных меньшинств со стороны СМИ является география журналистских текстов. В ходе контент-аналитического исследования освещения сферы религиозной жизни российскими информационными агентствами за период с января по октябрь 2007 г. (Хруль, 2008) в карточке анализа фиксировались религия/конфессия (буддизм, иудаизм, ислам, христианство, в том числе католичество, право­славие, протестантизм и прочие), география сообщения, источник информации, предмет освещения (описание сути, особенностей дан­ной религии (конфессии); события, факты, хроника; проблемы, процессы, тенденции; люди, персоны; мнения, комментарии), а также окрашенность высказываемых в тексте мнений (негативная, нейтральная, позитивная). Кроме того, в свободной форме фикси­ровалась одной фразой тематика сообщения.

В результате обработки данных мы пришли к следующим выводам:

1. В географии, источнике информации и окрашенности ярко выражена мифологическая оппозиция «свои—чужие» (выделение «своей веры», детерминированной этнически и географически).

2. Наблюдается «мифологизация» чужих (в частности, практи­чески незаметны протестанты и мало заметны католики, хотя у многих из них — русские корни).

3. Агентства следуют государственной политике в области рели­гии, выделяя четыре так называемые «традиционные» религии — православие, ислам, иудаизм и буддизм.

Результаты контент-анализа свидетельствуют о системном сдви­ге, смещении внимания информационных агентств (а, следователь­но, и других СМИ, для которых агентства рисуют информацион­ную картину мира). Отсутствие внимания к российским католикам и протестантам приводит к тому, что они становятся незаметными в публичном пространстве, поскольку своих медийных ресурсов (финансовых средств, опытных кадров, техники) для обеспечения адекватной публичности у них недостаточно.

Выявленные особенности моделирования религиозной жизни российскими информационными агентствами не дают оснований полагать их «миротворцами» в конфликтных ситуациях, вызываю­щих протест религиозных организаций. Напротив, соучастие в про­цессах «маргинализации» и «мифологизации» свидетельствует о не­обходимости более глубокой рефлексии руководства агентств для выработки сбалансированной информационной политики в обла­сти освещения религиозной жизни.

Нужна и рефлексия самих журналистов — понимание этиче­ских аспектов «мифологизации» в столь деликатной сфере обще­ственной жизни.

Подтверждение «негативной мифологизации» католиков и соз­дания в СМИ их негативного образа было получено уже в 2009 г. в исследовании, проведенном Алиной Багриной. Она изложила ре­зультаты в докладе «Русская Православная Церковь и общественное мнение», опубликованном агентством «Русская народная линия»¹⁶.

Выяснилось, что единственная религия, у которой получился отрицательный баланс негативных и позитивных упоминаний, — это католичество. При этом православие и ислам изображаются с позитивным балансом.

При различных оценках степени влияния средств массовой ин­формации на сознание социума трудно отрицать тот факт, что в ряде случаев они остаются главным, если не единственным, фак­тором, влияющим на массовые установки в области приятия/не­приятия иноверцев.

Особенно ярко это проявляется в тех регионах, где степень ин­тенсивности непосредственного общения людей неверующих, атеи­стов и адептов разных религий недостаточна для формирования устойчивой установки по отношению к людям других исповеданий. Откуда черпают информацию жители Бурятии или Пензенской области о католиках? Естественно, главным образом из СМИ, причем из русскоязычных. В таком контексте информация СМИ оказывается практически неверифицируемой, и им приходится буквально верить на слово. И если аудитория систематически по­лучает негативную информацию о католиках, то нетрудно предпо­ложить, какое отношение к этой конфессии формируется у россиян при помощи СМИ...

В связи с этим на журналистов возлагается большая ответствен­ность (преимущественно этического характера) — добиться того, чтобы аудитория на основании материалов СМИ смогла составить адекватную картина мира.

«Если мы изучим наши современные политические мифы и ме­тоды их использования, то, к нашему удивлению, обнаружим в них не только переоценку всех наших этнических ценностей, но также и трансформацию человеческой речи», — отмечал Э. Касси­рер (Кассирер, 1990: 64).

Важность семантического аспекта проявляется прежде всего в том, что семантическая неадекватность СМИ ведет к неадекватно­сти прагматической — маргинализации религиозных меньшинств уже не в информационном, но в политическом пространстве, осо­бенно во время принятия решений «на местах», где массмедиа изобразили их не только как инаковерующих, но и просто как чу­жеродных российскому социуму (Кантеров, 2004). С другой сторо­ны, если СМИ успешно справляются с «трудностями перевода» с религиозного языка на светский и не рассматривают их в рамках оппозиции «свой—чужой», то в прагматическом аспекте это ведет к адекватному восприятию и созданию благоприятного социаль­ного климата.

Семантический анализ текстов агентства Интерфакс обнаружи­вает систематическое употребление в новостных лентах заимство­ванных слов из польского (ксендз, костел), немецкого (патер и кирха), итальянского {падре) и других иностранных языков и игно­рирование их полных смысловых эквивалентов — более понятных русскоязычной аудитории слов «священник», «храм», «церковь».

Хотя именно эти слова используются в католической прессе на русском языке, в «Катехизисе Католической Церкви», в «Католи­ческой энциклопедии»¹⁷.

По запросу «костел» на сайте «Интерфакс-Религии» в июле 2010 г. обнаружено 130 текстов в новостях и еще 152 — в архиве. Это слово довольно часто встречается и в заголовках. Например: «Калининградской епархии передано 15 лютеранских кирх, костел и ряд других религиозных объектов», «Архиепископ Пецци счел нецелесообразным строительство костела в Архангельске» и т.п.

Такое словоупотребление наблюдается не только в агентстве Интерфакс, но и в других СМИ, куда попадают новости этого агентства. Вообще говоря, «законодателями мод» в словоупотреб­лении в рамках семантического освоения новых реалий (прежде всего — зарубежных) являются, на наш взгляд, информационные агентства, которые первыми «переводят» на русский язык неиз­вестные ранее явления, предметы, процессы. По отношению к другим СМИ — прессе, радио, телевидению и даже интернет- СМИ (с определенными оговорками) — информационные агент­ства являются, по нашему представлению, главными «фабриками» семантического моделирования мира.

Поэтому неудивительно, что вслед за ними слово «костел» упо­требляют и «Известия», и «Независимая газета», и «Коммерсантъ» и «Комсомольская правда», и «Время новостей», не говоря уже о региональной прессе. Слово «костел» звучит на радио и телевиде­нии («Эхо Москвы», «Русская служба “Би-Би-Си”» (ВВС), НТВ, «Первый канал» и др.), формируя по факту некую среду употре­бления, которое стало считаться нормой.

Поиск в сети Интернет подтверждает широкий ареал распро­странения «костела» и «кирхи». Вот какие результаты выдает поис­ковая система Яндекс в разделе «Новости» по запросу «костел» в июне 2012 г.: сообщений — 20 253, статей — 6128, интервью — 630. Кроме того, около 21 000 употреблений слова «костел» обнаружи­вается в блогах. У «кирхи» результаты поскромнее: сообщений — 5884, статей — 2228, интервью — 166 и примерно 6400 текстов в блогах.

Подобная ситуация наблюдается и со словами «ксендз», «па­тер», «падре». Является ли она нормальной? Если нормой считать сложившееся словоупотребление, — да, несомненно. Но если нор­мой считать адекватное отражение действительности, — то вряд ли. Потому что подавляющее большинство российских католиков называют «костел» храмом, а «ксендза» — священником.

Иногда в новостях обнаруживается еще более странное сочета­ние: «Глава службы печати Святого престола патер Федерико Лом­барди»¹⁸. Если уж называть итальянского священника на иностран­ный лад — то не «патером», а «падре», но лучше, как нам кажется (и понятнее для аудитории), — все-таки назвать его священником.

Тем не менее попытка семантического редуцирования католи­чества до «польской веры» (реже — немецкой, еще реже — итальян­ской) в массовом сознании является вполне успешным проектом. И миф о том, что католичество — это вера иностранцев, подпиты­вается регулярно и основательно: в прошлом веке в известном ро­мане известных соавторов «ксендзы» охмурили Козлевича, а теперь в материалах СМИ они вовсю охмуряют Ивановых, Петровых, Сидоровых и коварно заманивают их в «костелы»... С точки зрения мифологии здесь все логично и все на месте.

Семантические особенности отражения жизни религиозных меньшинств с их этнической редукцией в российской прессе мож­но было бы счесть внутренним делом СМИ: журналисты имеют право употреблять именно такие слова, какие они считают нужными, тем более, если это совпадает с внутренними убеждениями авторов.

Учитывая это обстоятельство, Русская Православная Церковь уже начала кропотливую работу со светским журналистским кор­пусом, создав в рамках мониторинга СМИ «коллектор ошибок».

«Основная задача коллектора — непрерывный сбор типичных, самых распространенных ошибок, которые допускают СМИ при осве­щении православной тематики», — заявили инициаторы проекта¹⁹.

Они открыли специальный почтовый ящик, куда каждый мо­жет прислать любую лексическую, смысловую, стилистическую и иную ошибку в любом СМИ, а также неточность или небрежность в освещении деятельности РПЦ и православия в целом.

Журналисты нередко путают «пустынь» (уединенный монастырь) с «пустыней», а «кадило» с «люстрой», называют священников «святыми отцами», не знают, что такое «притвор» (пристройка пе­ред входом в храм)²⁰.

Более осторожны зарубежные коллеги с употреблением слова sect (секта), хотя в английском языке оно является оценочно нейт­ральным и даже используется и по отношении к традиционным на­правлениям многих религий (например, ислама или христианства).

В русском же языке «секта» имеет отрицательную коннотацию. Это подтверждают и словари. Д.Н. Ушаков определил слово «сек­та» как «1) религиозное сообщество, состоящее из людей, отколов­шихся от господствующей церкви и принявших новое вероучение; 2) перен. Отгородившаяся от общения с другими, замкнувшаяся в себе группа лиц (неодобрит.)»²¹.

У С.И. Ожегова секта — это «1) религиозное объединение, от­делившееся от какого-нибудь вероучения и ему противостоящее; 2) группа лиц, замкнувшихся в своих мелких, узких интересах (книжн. неодобр.)»²².

Обычно «сектами» в России называют не сами учения, а орга­низации, их исповедующие. Как правило, эти организации пред­почитают именоваться церковью, деноминацией или религией и выражают протест против употребления слова «секта». Судя по ко­личеству публикаций, журналисты этот призыв не слышат или, если слышат, считают необоснованным или несостоятельным.

Поисковая система Яндекс на запрос «секта» в июне 2012 г. вы­дает 51755 опубликованных в СМИ и содержащих это слово сооб­щений, 18 361 статей, 2219 интервью.

Между тем Судебная палата по информационным спорам при Президенте Российской Федерации в одном из своих решений в 1998 г. указала, что «в законодательстве Российской Федерации не существует такого понятия, как “секта”, в то же время данный термин в силу сложившихся в обществе представлений несет безусловно негативную смысловую нагрузку» (Решение № 4 (138) от 12.02.1998 г.). Палата не рекомендовала употребление в СМИ слова «секта», поскольку оно может оскорбить чувства верующих. Производные от «сектант», «сектантство» и «сектантский» также вызывают негативные ассоциации и обычно используется полеми­чески или уничижительно.

Становясь сознательными или невольными участниками ми­фологизации религиозных меньшинств в России, СМИ формиру­ют образ той или иной легитимной российской организации с рос­сийскими гражданами как «инородной» не только у аудитории, но и у принимающих решения госслужащих различного уровня. В та­ком медиаконтексте чиновнику, даже при всем желании, гораздо труднее понять, что граждане России иного вероисповедания име­ют такие же права, как и все россияне. И тогда самим верующим становится труднее обрести возведенный прадедами и конфиско­ванный властями храм, получить участок под строительство ново­го, зарегистрировать общину.

Безуспешные попытки католиков и протестантов вернуть при­надлежавшие ранее католическим и протестантским общинам культовые здания в Калининградской области осенью 2010 г. стали уже результатом маргинализации этих меньшинств. Вот как эту си­туацию описал религиовед Борис Фаликов: «Митрополит архиепар­хии Божией Матери в Москве Павел Пецци выступил с сердитым заявлением: его паства уже двадцать лет нижайше просит о возвра­щении храма, и вот, когда забрезжил свет в конце туннеля, здание непостижимым образом оказалось в руках у православных»²³.

С похожими трудностями сталкиваются и протестанты, и иные религиозные меньшинства в России, образ которых в сознании россиян создается в основном средствами массовой информации.

Однако осознание этой ответственности за социальные послед­ствия своей деятельности в рефлексии журналистского сообще­ства, к сожалению, практически не обнаруживается.

«Ложь, признанная социально полезной, сейчас достигает в мифе столь небывалых размеров и настолько деформирует созна­ние, что ставится вопрос о радикальном изменении отношения к истине и лжи, об исчезновении самого критерия истины» — эти строки Н.А. Бердяев написал в 1939 г.²⁴ (Бердяев, 1939: 272). Од­нако представляется очевидной их актуальность и для профессио­нального «испытания совести» современных журналистов. Если, разумеется, они действительно считают, что познают мир и помога­ют познавать его другим — своим читателям, слушателям, зрителям.

Примечания 

¹ Ryan P. C. The Proto-Religion. Режим доступа: http://www.mega.nu:8080/protolanguage/proto-religion/indexR.litml

² См.: Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994; Дюркгейм Э. Элементарные формы религиозной жизни // Мистика. Религия. Наука. Классики мирового религиоведения. Антология. М., 1998; Юнг К.-Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс: 1991; Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке. М., 1995; Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994; Леви-Стросс К. Струк­турная антропология. М., 1985; Фрейд 3. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1992; Фрэзер Дж. Золотая ветвь. Исследование магии и религии. М.: Политиздат, 1980; Фуко М. Жизнь: опыт и наука // Вопросы философии. 1993. № 5. С. 44—53.

³ Словарные значения взяты на сайте «Академик». Режим доступа: http://dic.academic.ru/die.nsf/ogegova/107994

⁴ Webster Dictionary. Режим доступа: http://www.merriam-webster.com/dictionary/myth

⁵ Цит. по: Мифы современности. Режим доступа: http://tenet.narod.ru/mythdef.litm

⁶ Кофанова Е., Мчедлова М. Религиозность россиян и европейцев. Режим доступа: http://www.perspektivy.info/rus/nashe/religioznost_rossijan_i_jevropejcev_2010-05-20.htm

⁷ Опрос был проведен 16—19 марта 2012 г. по репрезентативной всероссийской выборке городского и сельского населения среди 1633 человек в возрасте 18 лет и старше в 130 населенных пунктах 45 регионов страны. Распределение ответов при- водится в процентах от общего числа опрошенных вместе с данными предыдущих опросов. Статистическая погрешность данных этих исследований не превышает 3,4%. Режим доступа: http://www.levada.ru/13-04-2012/prazdnik-paskhi

⁸ Бедная религия. Режим доступа: http://www.svoboda.org/content/transcript/24647441.html

⁹ См.: Гудков Л.,Д. «Доверие» в России: смысл, функции, структура. Режим доступа: http://www.cogita.m/kolonM/andrei-alekseev-l/abdoveriebb-v-rossii-smysl-funkcii-stmktura

¹⁰ Там же.

¹¹ Там же.

¹² Там же.

¹³ См.: Топорков A. Л. Мифы и мифология XX века: традиция и современное восприятие. Режим доступа: http://www.rathenia.ru/folklore/toporkovl.htm

¹⁴ Митрофанов С. PR-технологии как способ рационального конструирован™ мифа (цит. по: Топорков A. Л. Мифы и мифология XX века: традиция и соврeменное восприятие. Режим доступа: http://www.rathenia.ra/folklore/toporkovl.htm).

¹⁵ Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика. Режим доступа: http://www.rathenia.ru/folklore/neckludov4.htm

¹⁶ Русская народная линия. Режим доступа: http://mskline.m/monitoring_smi/2011/7/29/sily_i_slabosti_rpc_kak_obwestvo_otnositsya_k_cerkvi/ 

¹⁷ Хруль В. М. СМИ как фактор маргинализации Католической Церкви в Рос­сии. Портал «Религия и СМИ». Режим доступа: http://www.religare.ru/2_21235.html

¹⁸ Ватикан обескуражен убийством католического священника в Турции // 2010. 4 июня. Режим доступа: http://www.panarmenian.net/ras/world/news/49549/

¹⁹ Синодальный информационный отдел создал коллектор ошибок массмедиа, освещающих деятельность Православной Церкви. Официальный сайт Русской Православной Церкви // 2011. 11 августа. Режим доступа: http://www.patriarchia.ra/db/text/1596277.html 

²⁰ Массмедиа путают клириков со святыми, а кадило с люстрой // РПЦ. РИА Новости. 2011. 16 августа. Режим доступа: http://ria.m/religion/20110816/418530537.html

²¹ Толковый словарь русского языка / под ред. Д.Н. Ушакова. М., 1935—1940. Режим доступа: http://slovari.yandex.ra/dict/usliakov/

²² Ожегов.ру. Режим доступа: http://www.ozhegov.ru/slovo/47585.html

²³ Фаликов Б. Испытание реституцией // Газетами. 22.11.10. Режим доступа: http://www.gazeta.ru/comments/2010/11/22_а_3442461.slitml

²⁴ Бердяев Н.А. Парадокс лжи // Современные записки. Париж, 1939. Т. 69. С. 212. 

Библиография

Аникина М.Е., Хруль В.М. Аргументация в текстах массового сознания // Открывая Грушина. Т. 3 / Ред.-сост. М.Е. Аникина, В.М. Хруль. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2012.

Воеводина Л.Н. Мифотворчество как феномен современной культуры: дис. ... докт. филос. наук. М., 2002.

Кантеров И.Я. Религиозные меньшинства как объект серьезного изуче­ния, а не стигматизации // Независимый психиатрический журнал. 2004. №4.

Кассирер Э. Техника современных политических мифов // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 7. Философия. 1990. № 2.

Лазутина Г.В. Журналистика и качество массово-информационных потоков: этический аспект // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10. Журналистика. 2004. № 1.

Лазутина Г.В. Термины — хранилище концепций // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10. Журналистика. 2012. № 1.

Лосева М.А. Мифологическое в смысловом контексте современной культуры: дис. ... канд. филос. наук. Пермь, 2005.

Малиновский Б. Миф в примитивной психологии // Магия, наука и ре­лигия. М., 1998.

Мансурова В.Д. Журналистская картина мира как фактор социальной детерминации. Барнаул, 2002.

Мифы и мифология в современной России / под ред. К. Аймермахера, Ф. Бомсдорфа, Г. Бордюкова. М.: АИРО-ХХ, 2000.

Неклюдов С.Ю. Структура и функция мифа // Мифы и мифология в современной России / под ред. К. Аймермахера, Ф. Бомсдорфа, Г. Бор­дюкова. М.: АИРО-ХХ, 2000.

Петров А.В. Платоновское понятие мифа в интерпретации афинского неоплатонизма // Универсум платоновской мысли: метафизика или недо­сказанный миф? СПб., 1995.

Раздьяконова Е.В. Миф как реальность и реальность как миф: мифоло­гические основания современной культуры: дис. ... канд. филос. наук. Томск, 2009.

Структурализм: «за» и «против». М., 1975.

Фурман Д.Е., Каариайнен К. Религиозность в России в 90-е годы XX — начале XXI века. М., 2006.

Хруль В.М. Религия в информационном поле российских агентств // Информационное поле современной России: практика и эффекты. Казань, 2008.

Хруль В.М. Медиатизация сакрального в сетевой коммуникации: пред­ставления о Боге в текстах самовыражения массы // Социология и обще­ство: глобальные вызовы и региональное развитие [Электронный ресурс]: Материалы IV Очередного Всероссийского социологического конгресса / РОС, ИС РАН, АН РБ, ИСППИ. М.: РОС, 2012. 1 CD ROM.

Хруль В.М. Религия и СМИ в социальном пространстве: конкуренты или партнеры // Теория и социология СМИ. Ежегодник 2011. М.: Ф-т журн. МГУ, 2012.

Хруль В.М. Религия, массмедиа и представления о Боге в современной России. Опыт междисциплинарного исследования. Saarbriicken, LAP Lambert Academic Publishing, 2012.

Яровенко C.A. Мировоззренческие основания современной филосо­фии мифа: дис. ... канд. филос. наук. Красноярск: 2000.

Khroul V. (2012) Religion and Media in Russia: Functional and Ethical Perspec­tives. Saarbriicken: LAP Lambert Academic Publishing.

Поступила в редакцию 07.12.2012