Максим Соколов: «Прогулки по садам российской словесности» (творчество журналиста-аналитика Максима Соколова в аспекте лингвистической персонологии)

Раздел: Язык СМИ

Цель данной статьи заключается в анализе творчества известного журналиста-аналитика Максима Соколова через понятие «языковая личность» и определённые показатели в текстах. Лингвоперсонологический подход на материале его фельетонов и комментариев позволяет выявить новый параметр языковой личности – жанровую роль. Предполагается, что для Максима Соколова это роль иронического комментатора. Кроме того, в творчестве М.Соколова представлен целый ряд коммуникативных тактик и стратегий, которые заслуживают отдельного исследования.

Индивидуальное журналистское творчество можно изучать с помощью категорий и терминов различного уровня, таких, как идиостиль, авторская позиция, “речевой портрет”, “речевой па­спорт” и др., в том числе “языковая личность” как человек в его способности к порождению и пониманию речи. Языковая лич­ность сегодня становится объектом изучения комплекса интен­сивно развивающихся направлений науки о языке. Категория “языковая личность” пронизывает границы между этнокультурной, психолингвистической, социо-, прагмалингвистической и други­ми дисциплинами и одновременно разрушает их. В термин “язы­ковая личность” (Караулов, 1987) вложено представление о высо­ком уровне развития, и поэтому этот термин хорошо ложится на изучение творчества такого уникального журналиста-аналитика, как Максим Юрьевич Соколов.

Индивидуальную творческую манеру можно анализировать че­рез выявление различных ее аспектов. Мы пользуемся концепцией проф. В.И. Карасика (Карасик, 2004) — волгоградского исследова­теля, создателя школы изучения языковой личности. В социо­лингвистическом исследовании языковой личности он предложил социально-речевую типологию носителей языка в современной России, самые яркие из которых — “Братан”, “Новый русский” и “Телевизионный ведущий”. Последний выступает как представи­тель языковой элиты, более того — как коммуникатор-профес­сионал, обладающий большим словарным запасом и способный излагать свои мысли не просто связно, но красиво. Он отличается высокой степенью интеллекта, образован, его речь безупречна: он свободно владеет иностранным языком, нормами этикета, склонен к тонкому юмору и иронии. Эти характеристики можно отнести к Максиму Соколову.

Стиль Максима Соколова определяли как “забавный”, “вычур­ный”, “витиеватый”, “глумливый”, “гаерский”, “издевательский”, тогда как он, наверное, предпочел бы именоваться “идейно креп­ким речекряком” (Проскурин, 2000: 296). Нам же он представ­ляется путником, что бродит по садам российской словесности¹, собирая богатый урожай литературных параллелей и примеров.

Цель нашего исследования заключается в анализе творчества журналиста-аналитика М. Соколова в широкой теоретической пер­спективе — комплексной лингвоперсонологической методики, в центре которой понятие “языковая личность”, анализируемая через опре­деленные показатели в текстах. К творчеству журналиста Максима Соколова мы обратились, поскольку в профессиональном сообще­стве именно он признается главным создателем стилистической манеры новой, постсоветской русской журналистики. Мы можем назвать его “демиургом языка”, “мэтром речи” как выдающуюся личность, влияющую на стилистические вкусы аудитории и обога­щающую выразительные ресурсы русского языка.

По нашим наблюдениям, языковая личность М. Соколова со­вмещает в себе социальные роли гражданина, морального проповед­ника, беспристрастного исследователя и роли “мастера слова” (по­лемиста, рассказчика-психолога). Роль гражданина позволяет ему обратить внимание общества на социальные проблемы, обличить темные стороны русской действительности, дать характеристику современного общественного уклада России. При этом М. Соколов-гражданин не только информирует слушателей о том или ином явлении действительности, но и оценивает ее (обычно это нега­тивная, критичная оценка), а также воздействует на слушателей, стараясь пробудить в них гражданские чувства. Роль морального проповедника (надо сказать, что М. Соколов ею не злоупотребля­ет) помогает автору донести до аудитории свои нравственные воз­зрения, осуществлять моральное воспитание общества.

Для описания профессионального аспекта языковой личности мы предлагаем понятие жанровой роли. Понятие жанровой роли характеризует именно профессиональный аспект речепорождения, оставляя за скобками все остальные проявления языковой личности — бытовые, деловые, гендерные. Такое разделение ипо­стасей творческой личности представляется нам теоретически и практически полезным. Анализ разных типов текстов М. Соколо­ва, размещенных в газете “Известия”, журналах “Огонек”, “Экс­перт” и других, показал, что ведущей текстообразующей моделью является модель иронического комментария. Познавательная, рито­рическая и композиционная сила этой модели текста распростра­няется у Соколова на все жанры и форматы, в которых он пишет на протяжении уже более двадцати лет. Под это понятие подходят и тексты, в 90-х гг. публиковавшиеся под рубрикой “субботний фельетон”, и сочинения в сетевом ресурсе GlobalRus и, конечно, сегодняшние политические обозрения выпусков “Известий”. По­этому мы считаем, что жанровую роль Максима Соколова уместно назвать иронический комментатор.

Публицистике Соколова свойствен пронзительный колорит ироничности по отношению не только к миру, идеям, власти, но и к себе. В последнем случае ирония двунаправленна: нередко журна­лист высмеивает, скажем, некое качество, присущее народу, при­числяя к нему и себя. Объектом осмеяния, таким образом, стано­вится и предмет беседы, и сам автор, а это настраивает читателей на доброжелательный лад и заставляет благосклонно отнестись к критике. Пр.: “Помянув черта (хотя бы и цитатным образом) и мысленно посулив его и еще различным другим культовым фи­гурам сходного согласу), я затем устыдился своего брюзжания” (Ев­ростандарт // GlobalRus.ru. 2002. 5 марта).

Ироничность в большинстве текстов появляется оттого, что ав­тор и герой, о котором он пишет, придерживаются разной системы ценностей. См. у М. Соколова: “Так философ А.Г. Дугин маразмом маразм попрал и академикам-материалистам спасительную веру даровал” (3.08—09.08 // Известия. 2007. 10 авг.).

Творчество М. Соколова описывается филологом О. Проскури­ным с помощью термина ирои-комический модус. Для него харак­терно цитатное письмо — текстообразующий и стилистический прием, который помогает Максиму Соколову с опорой на извест­ные факты и тенденции доводить чужие идеи до абсурда. Напри­мер, упоминание Закона о государственном языке РФ приводит

Соколова к неожиданному выводу о том, что “диплом кандидата филологических наук станет хлебной карточкой высшей катего­рии — что-то вроде Visa Platinum, и лингвистическая наука про­цветет, — все благодаря неустанным стараниям Государственной Думы” (Субботнее обозрение // Известия. 2003. 8 февр.).

Для “гуманитария”, которым является Соколов, характерна языковая игра, другими словами, рефлексия над словом, намерен­ное его искажение, словесные каламбуры, обыгрывание его звуко­вого состава, внутренней формы, связей с другими словами и т.п. Яркий пример порой хлесткой игры “путем созвучия”: «Впрочем, упражнения в диалектике полезны для честолюбивой политизиро­ванной молодежи, и на следующем мероприятии “Местных” тов. Казаков может задать публике еще более хитрый вопрос: “Кем луч­ше быть — кремлядью или стерлядью?”» (18.05—24.05 // Известия. 2007. 25 мая).

Успешно Соколов осваивает и прием остранения (в самом ши­роком смысле остранение — это любое отступление от нормы). Характерными признаками остранения являются затрудненная форма и замедленное восприятие сообщения. Диалог с читателем устанавливается через хаос, алогичное отражение мира. Стереоти­пы восприятия снимаются, происходит десакрализация офици­альной версии реального и возникает индивидуальная, бытовая. Пр.: “Ельцин отдал всего себя созданию великого государства, зо­вущегося Россией. Давным-давно исчезнувшее с глобуса, оно вновь появилось на нем благодаря нему” (Сбереженная Россия // Огонек. 2000. № 1). Остранение в медиатексте создается и гиперболизацией реального. Гиперреальность — это по сути псевдореальность. Здесь она создается преувеличенной оценкой явно абсурдного тезиса.

Что касается лексики, то автор смело вводит в текст, казалось бы, совершенно несовместимые элементы. В одном и том же пред­ложении общественно-политического материала у Соколова могут соседствовать архаизмы и жаргонизмы, книжные слова и научная лексика, присутствовать выражения из речей советской номенкла­туры и просторечные формы. Все это отображает единство исто­рического опыта автора и читателей, иронически переосмысливает его и создает стилистическую специфику соколовского текста. Пр.: “Вперив очи в монитор своего таинственного ноутбука, Анатолий Борисович изучал косинус фи, капитализацию РАО и единство демо­кратических сил” (Пока мы едины, мы непобедимы. Святочный рассказ // Известия. 2003. 11 янв.). В тексте по авторской воле устаревшие “очи” соседствуют рядом с понятиями современной лексики; смешение стилей в пределах одной синтаксической еди­ницы не только привлекает читательское внимание, но и выдает позицию журналиста.

Кроме того, одной из примет фирменного стиля Соколова яв­ляется употребление иностранных заимствований, в том числе пока незнакомых российской аудитории: “Согласно немецким верова­ниям, Zwoelften, т.е. святки, двенадцать дней между Рождеством и Крещением — это период, когда разнуздывается бешено мчащееся по дорогам и полям дикое воинство, предводительствуемое Frau Perchte, демоническим существом женской природы” (Вместе с Аллой Борисовной! //GlobalRus.ru. 2004. 12 янв.).

А синтаксис текстов журналиста преимущественно книжный, демонстрирующий склонность к антипарцелляции, то есть к объе­динению нескольких предложений в одно. Автор предпочитает сложные сочиненно-подчиненные конструкции, распространенные предложения. См. пр.: “Довольно сдержанное (чтобы не сказать — негативное) отношение многих консерваторов к современной за­падной демократии объясняется не столько тем, что она является пагубным никонианским новшеством, бесчинно заменившим бо­лее традиционные и почтенные институты, сколько тем, что она на глазах пожирает и самое себя, и общественную ткань в целом, а потому не может считаться охранительным институтом” (Спаси и сохрани // Эксперт. 2002. № 28).

Журналист часто прибегает к помощи перифраза — тропа, опи­сательно выражающего одно понятие с помощью нескольких (происходит замена однословного наименования предмета или действия описательным многословным выражением) для усиления изобразительности и выразительности, а также предотвращения неоправданной тавтологии. Так, у М. Соколова: «В ответ на не­почтительные отзывы лидера о “Другой России” и на нежелание Г.А. Явлинского сливаться в радости одной с непримиримой оппо­зицией он был подвергнут ужасным проклятиям (вместо “его про­кляли”), как если бы неуступчивость Г.А. Явлинского была чрез­вычайным сюрпризом» (15.06—21.06 // Известия. 2007. 22 июня).

Однако в ряде случаев М. Соколов намеренно имитирует разго­ворные лексику и синтаксис, чтобы создавалось впечатление диалога, задушевной беседы, как будто два добрых приятеля обсуждают на кухне важнейшие политические вопросы — так автор добивается нужной экспрессивности, оценочности. Например: “Когда тянуть было уже невозможно, я поехал в деревню с коробкой из-под ксе­рокса, по приезде хорошо выпил и закусил, а утром с похмелья, проклиная все на свете, потащился на второй этаж, где до полуно­чи, как бобик, экспертировал” (Моя борьба // Огонек. 2002. № 6), где потащился — слово разговорное, а экспертировал — окказио­нальный глагол книжного типа.

Важным аналитическим понятием для анализа индивидуального творчества является “картина мира”, как о том на материале публи­цистики писал Г.Я. Солганик. Мы знаем, что традиционной рус­ской картине мира присуще соборное мышление, державность, в ней государство важнее, чем человек. Действительно, в своем творчестве публицист руководствуется государственническими ценностями. Так, у М. Соколова: «Разрушалось государство в своем базовом, первичном назначении — быть удерживающей силой, го­сударство, о котором сказано “нет власти, аще не от Бога”» (Разго­сударствление войны // Известия. 2001. № 173). Постулируется негативное отношение к тем, кто смеет расшатывать государствен­ные устои. В русском сознании утверждается христианский закон — добро от Бога (в том числе и верховная власть), зло от Дьявола, поэтому авторскую мысль здесь удачно дополняют слова апостола Павла (Послание Римлянам 13:1).

Отбирая события для разговора в публикации, М. Соколов по­нимает, что все происходящее находится в универсальной связи с миром в целом. Он идет по следам актуальных и наиболее нелепых или вредных действий различных деятелей и учреждений, прини­мающих решения на государственном уровне. Моделируя соб­ственную публицистическую картину мира, М. Соколов выбирает предметом своего внимания также и высказывания видных поли­тиков и чиновников, способные вызвать определенный обществен­ный резонанс. Часто колумнист цитирует их дословно: «С.П. Мав­роди отозвался на пожелание В.В. Путина и А.Л. Кудрина сделать Россию мировым финансовым центром и предложил свои услуги: “Дайте мне всего лишь $10 млн и предоставьте полную свободу действий, и я за три месяца свяжу денежную массу страны, оста­новлю инфляцию и сделаю российскую “валюту” действительно валютой...”» (20.02—26.02 // Известия. 2009. 27 февр.). Как прави­ло, цитата открывает истинный смысл намерений и обнажает ре­альную характеристику говорящего.

В картине мира журналиста россияне чаще всего добродушные, олигархи премудроискусные, сотрудники спецслужб именуются че­кистами, милиционеры предстают жандармами. Выборы или чье-то должностное назначение публицист нередко называет дивотворными. Так Соколов подчеркивает непрерывную связь времен, что тянется от царской России к России сегодняшней, намекая, что, по сути, в стране мало что меняется. “Русскость” языковой лично­сти Максима Соколова проявляется и в том, что он использует в своих текстах пословицы и поговорки, которые ярко и образно выражают отношение русского народа к разным жизненным об­стоятельствам, к другим людям, убедительно оценивают их дей­ствия, поведение и т.п. См. у М. Соколова: «Можно даже обойтись и без немецкого, поскольку в русском есть сходный афоризм на­счет открытия имени преемника, причем использующий сходные образы из животного мира — “Свинья скажет борову, а боров всему городу”» (06.07—12.07 // Известия. 2007. 13 июля).

Неотъемлемое свойство развитой языковой личности, по Ю.Н. Ка­раулову, — любовь к своему языку. Выпускник русского отделения филфака МГУ, Максим Соколов известен своей любовью к русскому языку и культуре. Это ярко проявляется в том предпочтении, которое он оказывает культурно-лингвистическому явлению прецедентности, что позволяет ему отыскивать редкие тексты и знакомить с ними читателей со страниц “Известий” и других СМИ.

Максим Соколов — специалист по русскому фольклору и рус­ской литературе XVIII—XIX вв. Языковая личность журналиста ха­рактеризуется обширным рядом различных коммуникативных стра­тегий и тактик. В его текстах современные события, ситуации и люди осмысляются посредством коммуникативной стратегии ана­логия через самые разнообразные прецедентные феномены — исторические события и реальные личности, законы природы и юриспруденции, произведения искусства и анекдоты. Например, таким образом: «В рекламном ролике нового фонда сжившийся с ролью Бендера владелец ресторана “Золотой Остап” артист Гомиашвили будет с чувством обращаться к телезрителям: “Храни вас Господь!”» (Субботнее обозрение // Русский телеграф. 1998.16 мая). Чаще всего журналист апеллирует к Священному Писанию, отече­ственной классике (Л.Н. Толстой, А.С. Пушкин, Н.С. Лесков и др.). Даже когда он обращается к чисто историческим аналогиям, они пропускаются сквозь призму литературности.

Также одна из излюбленных у М. Соколова как публициста — социального критика — стратегия дискредитации. Ее цель — раз­венчание “дутого имиджа” политика, а средства — создание ассоциаций, сравнений, ярких оценочных характеристик. Наиболее традиционным средством реализации этой задачи является ис­пользование метафор, в том числе развернутых метафорических об­разов. Основной смысл текста у Максима Соколова концентриру­ется в метафоре, нередко становящейся символом. Среди них немало индивидуальных авторских, таких, как: взяткоемкость (ха­рактеристика, отражающая потенциальный или существующий уровень взяточничества), яблочник (член партии “Яблоко” либо представитель фракции “Яблоко” в Государственной думе Феде­рального собрания РФ), европейские общечеловеки (представители стран Евросоюза, вмешивающиеся во внутреннюю политику Рос­сии), страсбургский чеченолог (лорд Джадд — председатель ПАСЕ по Чеченской республике), либеральное размягчение мозга (чрез­мерный гуманизм, ведущий к печальным последствиям), избира­тель-схимник (электорат в период ограничения на политагитацию накануне выборов).

Основной прием, обеспечивающий успех стратегии дискреди­тации, — это прием “навешивания ярлыков” — именований, не соответствующих статусу их объектов. Например: “...россияне смогут пережить этот трудный период, следуя гастрономическим рекомендациям санитара Г. Г. Онищенко. Санитар советует сооте­чественникам питаться просто, в скромной доле потребляя хлеб из муки грубого помола, каши из цельных зерен и картофель в мун­дирах” (20.02—26. 02 // Известия. 2009. 27 февр.).

Своим творчеством на основе прецедентных текстов Соколов предложил аудитории новый стиль потребления информации: теперь человек призван не пассивно поглощать сведения, а само­стоятельно искать их. На первом месте — индивидуальная актив­ность. Медиатекст, шлифуя возможности языковой игры, старает­ся приучить читателя к “потреблению” сообщения, пронизанного игровыми знаками. Постоянный читатель Соколова сам находит информацию для сравнения в других источниках, фондах библио­тек или Интернете, в своем же образовании и личной ментально­сти. М. Соколов с одинаковым успехом цитирует как российские, так и западные источники. Однако постоянные читатели М. Соко­лова замечают в его публикациях ряд фиксированных образов, пребывающих в текстах на протяжении длительного времени и пе­ретекающих на страницы различных СМИ, где публикуется жур­налист. Постепенно эти образы и ситуации приобретают характер дисфункциональных, “заезженных” экспрессем. Так, не оправда­вших доверие избирателей депутатов, а также прочих “врагов” чаще всего “злым ветром надувает”. Обличение, реплика, ругань и многие другие понятия нередко получают эпитет “дежурные” (см. дежурное обличение, дежурная реплика, дежурная ругань). Понятие “оптимизм” фигурирует во многих конструкциях, например благо­душный оптимизм, еврооптимизм, безоглядно оптимистическое представление и др. Революцию М. Соколов предпочитает назы­вать обвалом русской истории, лето 1914-го — коллективным само­убийством всей старой Европы.

Когда читаешь М. Соколова, начинаешь чувствовать настроение, которым пронизан Экклезиаст: “И это было, и это тоже было”, — другими словами, все, что когда-либо случалось, уже имело место быть прежде. В те времена некие события привели к серьезным последствиям, а сегодня этот автор с загадочной усмешкой следит за событиями в современной России, излагая свои мысли в тек­стах, наполненных бесчисленными аллюзиями и ретроспекциями.

Примечания

¹ “Прогулка по садам российской словесности” — загл. статьи Д.А. Писарева (1865). 165

Библиография

Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.

Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М.: Гнозис, 2004.

Проскурин О. Максим Соколов: генезис и функции “забавного слога” // Новое литературное обозрение. М., 2000.

Поступила в редакцию 20.10.2009