Слово в мифологизированной модели мира
Скачать статьюкандидат филологических наук, доцент кафедры стилистики русского языка факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, г. Москва, Россия
e-mail: journ.stilist@yandex.raРаздел: Язык СМИ
Статья посвящена рассмотрению современных политических мифов, которые, как отмечается в статье, по-прежнему играют важнейшую роль в создании масс-медийной картины мира. Описываются те вербальные средства, с помощью которых формируются новые мифы. Выявляются языковые механизмы реконструкции и трансформации мифов, уже существовавших.
В периоды посткризисной нестабильности в обществе возникает потребность в интерпретации происходящего и усиливается поиск эталонных поведенческих моделей, которые обеспечат эту интерпретацию и помогут самоидентифицироваться. Удобными схемами интерпретации и поведенческими образцами продолжают оставаться социальные и политические мифы, то есть «преувеличенные или искаженные представления о действительности»1, которые, как известно, «обычно воспринимаются обществом не как вымысел, а как естественное положение вещей»2. Поэтому мифологизированное объяснение истории и современности по-прежнему одна из ярчайших черт политического дискурса сегодняшней России. А выявление языковых механизмов современного мифотворчества — одна из важнейших задач коммуникативистики.
Некоторые теоретические предпосылки изложенного ниже исследования:
1. Формирование мифа происходит с опорой на:
а) архетипические реакции, заложенные в общенациональной ментальности;
б) предзнания, заключенные в когнитивной базе — семантическом ядре культурного пространства. Например, названия молодежных движений «Молодая гвардия», «Наши» связаны с представлениями и знаниями, которые сложились в советские военные годы, — позитивный миф. А дериват нашизм (созвучное — нацизм) выражает, соответственно, резко отрицательное отношение к движению и — опосредованно — к власти, которая его поддерживает.
2. Рецептивные установки (т.е. исходные позиции восприятия)3 массовой аудитории и «успешность», вживляемость мифа обусловлены психологическими потребностями общества в данный момент (например, миф о «плохой власти», который время от времени возобновляется в российских СМИ первого десятилетия XXI века, обусловлен обычным для большинства людей «поиском врага» в некомфортной ситуации; миф об СССР как о самой доброй и справедливой стране нет-нет да и возвращается в последние годы вследствие недовольства сложившейся картиной материального неравенства).
3. Мифологическая модель, перенесенная на современные ситуации, воздействует «на подсознательный уровень» (Почепцов, 2004: 148) массовой аудитории и программирует ее реакции. Этими реакциями могут быть: а) согласие с информацией, принятие ее; б) обновление восприятия; в) эмоционально-психическое подавление, подчинение чужому мнению.
Способы, которыми осуществляется такое программирование:
— сообщение новой информации, которая чем-то привлекательна для реципиентов (чаще всего она облечена в гиперболические формы), и акцентированное повторение ее — приводит к принятию мифа;
— шоковое воздействие, которое приводит реципиента в состояние когнитивного диссонанса4 — так можно добиться и обновления восприятия, и подчинения;
— загруженность (и перегруженность) однотипной эмоциональной, аффективной информацией — приводит к подавлению. Суггестивность (внушаемость) в результате возрастает.
Все три способа следует отнести к «аргументам ad hominem» [лат. ‘к человеку’] — риторическим приемам, которые используются для «психологического давления на оппонента в процессе аргументации»5.
4. Очевидно, что, исследуя миф, нужно принимать во внимание две его стороны: план содержания и план выражения. Средства выражения — это прежде всего вербальные элементы: любой миф оформлен словесно. Вербально миф может конструироваться по-разному. Два основных способа: 1) пересказ, изложение мифа в его сюжетно-композиционном развертывании (у Е.И. Шейгал это миф-нарратив (Шейгал, 2004: 141)) с помощью обычных средств языка (так излагаются, например, мифы в книге Н. А. Куна «Легенды и мифы Древней Греции»); 2) вербальные «сгустки» мифа. Это тем или иным способом акцентируемые отдельные слова, сочетания слов или целые фразы, в которых концентрируется основной смысл мифа. Например: «.певцеубийца Царь Николай (анжанбеман. — В.С.) / Первый» (М. Цветаева) — об императоре Николае I — акцентирующая оценочная метафора; Николай Кровавый — об императоре Николае II после расстрела демонстрации 9 января 1905 г. — постоянный эпитет, включавшийся даже в учебники истории советских времен. «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны», «Коммунизм — это молодость мира, и его возводить молодым» (каждая из фраз отражает одну из основных сторон мифа о коммунизме) — акцентировалось многократным повторением.
Такие семантически наиболее значимые вербальные единицы назовем вербальными конструктами мифа.
Помимо вербальных, существуют конструкты невербальные: артефактно-вещные (казненный колокол — разбитый или с вырванным языком), скульптурно-монументальные (например, «Медный всадник» Фальконе в Санкт-Петербурге. Раздавленный змей под копытами коня вводит эту скульптурную метафору в иконографический ряд Всадник-драконоборец (Соболева, 2006: 151— 153), Всадник-победитель) и некоторые другие.
5. Каждый миф имеет смысловое ядро, и вербальные и невербальные конструкты, с одной стороны, устремлены к этому ядру, формируют его, являясь его оболочкой. А с другой стороны, они служат сигналами, вызывающими в сознании реципиента представление о мифе. Иллюстрацией этого может служить м и ф о Лужкове, бывшем на протяжении 17 лет мэром Москвы.
Смысловым ядром мифа о Лужкове явились понятия: «добросовестный труженик», «работяга» и «хозяйственник», вообще «рачительный хозяин». В российской коллективной ментальности эти понятия всегда были социально одобряемыми и соотносились с представлением «свой» (вспомним: оппозиция «свой/чужой» — это одна из основных оппозиций для знаков политического дискурса (Шейгал, 2004: 112—113). Вербальными средствами создания и поддержания этих представлений стали: 1) способ номинации: всяческое обыгрывание фамилии, но всегда — с положительными эмоциональными коннотациями: Лужок (шутливое прозвище); лужковские (почтительное) — ежемесячные доплаты пенсионерам из фонда г. Москвы; «Больше лужков, парков и скверов!» — лозунг в связи с мероприятиями по озеленению и благоустройству Москвы; «Папаша Лу и дедушка Зю» — заголовок МК — о Лужкове и Зюганове и некоторые другие. Здесь вольность в обращении с фамилией в сочетании с коннотацией дружелюбной шутливости — свидетельство отсутствия официальности в отношениях — это сигнал «с в о й»; 2) обыгрывание тех средств языка, которые акцентируют, что деятельность осуществляется для народа. Например, атрибутивный компонент «народный» в одной из последних акций «Народный гараж». Одно из значений прилагательного народный — ‘тот, который для народа’ (см. прежние: Народный университет миллионов, Народный артист. Или современное: Народный адвокат (‘адвокат для народа’) — название программы на радио «Русская служба новостей» — 17.01.11);
3) на миф «работало» и апеллирование к дореволюционным и потому воспринимающимся теперь как содержащие положительную сему номинациям. Таково градоначальник, которое активизировалось в СМИ именно в последнее десятилетие правления Лужкова (интересно, что Большой толковый словарь русского языка пока что дает его как обозначение дореволюционной России6). Ироничная почтительность, сопровождавшая номинацию, подчеркивала, что так назван тот, кто печется о городе, заботится о его жителях: опосредованно — сигнал «свой».
На представления «труженик», «работяга», то есть «свой», работали и элементы невербальных семиотических рядов: а) одеждно-костюмного — пресловутая кепка — символ простоты (не шляпа!) и отсылка к Ленину. И шутливая вербализация этой детали в названиях: «Царь-кепка» (газета Московское Яблоко, 1999, октябрь, № 7); «Дело в кепке» — публицистический ТВ-фильм (НТВ, октябрь 2010); б) скульптурно-монументального, где некоторые атрибуты акцентировали эти же представления — памятник Ю. Лужкову работы З. Церетели: в дворницком фартуке, с дворницкой метлой. Дворник в российской ментальности — также слово-сигнал. Для советских интеллигентов 70—80-х гг. это одно из проявлений диссидентства, независимости неординарной личности от общепринятых стандартных норм поведения. Одновременно это опять-таки свидетельство демократизма: интеллигент, ушедший «в дворники», не гнушается никаким физическим трудом, то есть труженик, работяга, т.е. «свой». Забавно, что, согласно данным СМИ, шутливым прозвищем нынешнего мэра Москвы С. Собянина в его бытность губернатором Тюменской области, было «Сережа-дворник» — в напоминание о том, что при нем тюменские улицы стали стремительно преображаться (Новые Известия, 16.11.05).
Именно выбор в качестве смыслового ядра мифа о Лужкове как о хорошем главе города понятия «свой» сделал миф уязвимым: вся та информация, которая показала: «чужой», способствовала очень быстрому опровержению мифа в сознании массовой аудитории.
* * *
Политическая борьба и политические дискуссии последнего десятилетия не столько конструировали новые политические мифы, сколько опирались на мифы, уже существовавшие, сводясь к их восстановлению, либо к их опровержению. Таковы, например, попытки возродить миф о Сталине — великом вожде, об СССР как самой справедливой стране, миф о Ельцине-демократе, активизировавшийся сразу после его смерти в 2007 году и в феврале 2011 года, в дни празднования его 80-летия. В этом проявляются особенности политической коммуникации: «Эффективная коммуникация не столько задает новые сообщения, сколько подключается к уже имеющимся в массовом сознании представлениям» (Почепцов, 2004: 148). Это же и одна из особенностей человеческой познавательной деятельности вообще: новая информация легче воспринимается и усваивается на фоне старой, в сопоставлении с ней. Слова являются сигналами, пробуждающими или высвобождающими необходимые для восприятия мифа или его переосмысления реакции. Остановимся на некоторых из наиболее распространенных в последнее десятилетие способов вербальной реконструкции/переработки мифа.
1. Апеллирование к прецедентному имени, которое всем кругом своих семантических и ассоциативных связей опровергает прежний миф. Например: «Павел I — русский Гамлет» (название ТВ-документального фильма — ТВ-Культура, 23.06.10); «Самодержавный Дон Кихот» — название выставки в Историческом музее, посвященной 180-летию коронации императора Николая I (ноябрь 2006 — январь 2007 года).
В русской исторической традиции, особенно XX века, и Павел I, и Николай I трактуются в координатах негативных мифов, в которых акцентируется внимание только на отрицательных сторонах их деятельности. Николай I — палач декабристов, гонитель Пушкина («певцеубийца»), махровый консерватор, насаждавший цензуру, жесткую дисциплину, душитель свобод. Павел I — полусумасшедший самодур, вводил муштру на прусский манер, пытался строго регламентировать жизнь дворян и горожан (например, императорским указом определялось, в какое время жители города должны гасить свет, запрещалось ночью перемещаться по городу всем, кроме врачей и повивальных бабок (Кулюгин, 2004: 378), ввел цензуру и запреты на многие издания, жестоко расправлялся с инакомыслием. Прецедентные имена: Гамлет, Дон Кихот — взламывают рамки этих мифов. Они имеют круг безусловно положительных ассоциативных связей и в русском, и в мировом культурном пространстве. К обоим именам можно отнести определение «рыцарь печального образа»: в одиночку вступает в борьбу с реальным (Гамлет) или кажущимся (Дон Кихот) злом; обречен на непонимание и насмешки, но побеждает всех возвышенностью своей борьбы. В концептосфере российской лингвокультуры восстание против зла, правдоискательство и бескорыстие всегда были приоритетны. Русский человек — «человек совести» (Колесов, 2007: 503); для русского человека стремление к справедливости, совесть — внутренние регуляторы должного отношения к другим людям (там же: 503). Правда и праведность —родственные понятия и входят в число константных концептов7. И эти архетипические реакции оказываются влиятельней, чем прежние мифы о Николае I и Павле I. Через шоковое воздействие происходит опровержение прежнего мифа, создается новый миф, правда, такой же односторонний, как и прежний. Теперь это возвышенная интерпретация образов данных исторических личностей.
2. Шоковое воздействие, приводящее опять-таки к переосмыслению мифа, осуществляется за счет акцентированного использования и других вербальных средств, вступающих в семантический конфликт с предзнанием и семантико-стилистическим узусом реципиента. Таковы, например, окказионализмы, вводящие старый миф в новые и противоречащие прежним связи. Например: «Крепостные герои» — название документального ТВ-фильма Алексея Пивоварова о защитниках Брестской крепости. Название семантически и произносительно соположено прецедентному феномену Брестская крепость (прецедентная ситуация, инвариант восприятия которой (Красных, 2002: 72) у всех одинаков: оценочное ядро мифа заключено в слове герой. Крепостной в российской концептосфере также занимает особое место: является символическим обозначением несправедливости и бесправия человеческой личности вообще. Столкновение этих представлений привносит в семантическую структуру мифа новые компоненты: герои — объект восхищения, безмерного уважения; крепостные — модально-оценочное (Солганик, 1981: 56) слово, оно не только высказывает сочувствие воинам, но и косвенно выражает осуждение тех советских руководителей, которые обрекли защитников крепости на страшную участь. Произошло расширение прежнего мифа, раньше — оценочно однонаправленного. Миф модифицировался в сторону большей объективности.
3. Такой же семантический конфликт создается, когда новейшие, отмеченные «престижностью» на данном синхронном срезе оценки и характеристики применены по отношению к какому-либо лицу, событию из прошлого (при вторичной мифологизации). Например, эффективный менеджер — о Сталине (в СМИ и в Интернете 2009—2010 годов). Затем — о Берии — в программе Антона Хрекова «НТВшники» («Верните Берию!» — НТВ, 26.11.10). Неожиданность характеристики, ее явственно ощущаемая анахроничность производят шоковое воздействие и обновляют восприятие.
4. Приведенные выше примеры иллюстрируют тезис о том, что миф чаще строится с опорой на эмоции, а не на разум (Шейгал, 2004: 136).
Еще один способ — нагнетание эмоций — амплификация (приводит к суггестивности и автоматическому принятию мифа). Она осуществляется при насыщении текста:
а) словами, семантика которых вызывает однотипные эмоции;
б) словами, выражающими однотипные (в плане оценки) эмоции;
в) лексикой элятивной семантики.
С помощью приема амплификации организован, например, очерк А. Колесниченко «Тайны поместья Сталина»8, направленный против попыток возродить миф о Сталине как о мудром и великом руководителе страны:
«57 лет назад Иосифа Сталина хватил удар. 5 марта вождь скончался — там же, на “Ближней даче”, в Подмосковье. Это было его логово, его любимый “домик с огородом” и второй, после кремлевского, рабочий кабинет. Здесь отец народов в узком кругу обсуждал и принимал решения, от которых зависела жизнь миллионов советских людей и судьбы мира.» и т.д.
Вербальными средствами, концентрирующими негативный смысл, рисующими негативный образ и опровергающими миф, здесь являются:
1) нарочитая грубость фразы, которой начинается публикация: «57лет назад Иосифа Сталина хватил удар» (заявлено отвращение автора материала к тому, кого снова пытаются возвеличить);
2) обозначения с коннотацией пренебрежительности: логово, палил по воронам, выписывать... непредвиденные кренделя, болтовня с плоскими шуточками (косвенная отрицательная оценка);
3) детализирующая лексика семантики уничижения. Она выражает нижний уровень тимиологической оценки, то есть «оценочного ранжирования» (Шейгал, 2004: 121): опасавшийся засад и покушений (трусость), любимые заношенные тапки вождя, мыться. предпочитал.., сидя в ванной с низкими бортиками на подвесной скамеечке (убожество). Здесь «умаление значимости превращается в принижение и унижение, что в свою очередь оборачивается отстранением и отчуждением» (там же: 122);
4) детализирующая лексика дискредитирующей семантики; указывает на негативные черты характера: .за любимыми заношенными тапками вождя, в спешке забытыми во время одной из поездок на Кавказ, запросто могли сгонять самолет (самодурство); а вот споить соратников и гостей было его любимой забавой (самодурство, жестокость); был там и американский винчестер. Именно из него Сталин чаще всего палил по воронам, чьи крики мешали ему работать (жестокость); с его подачи был заведен обычай: проигравшие [в бильярд. — В.С.] лезут под стол (садизм);
5) злая ирония: социальные обозначения дореволюционной, царской России употреблены по отношению к партийносоветскому руководителю: поместье Сталина, советская знать, советский самодержец;
6) Хвалебные номинации, которые со времен разоблачения культа личности не приняты в СМИ: отец народов, вождь — несобственно-авторская речь. Оценочность существительного вождь в постперестроечных СМИ переосмыслена и употребляется с коннотацией насмешливости и даже издевки. И в очерке вкрапления чужой речи опосредованно отражают авторское язвительное отношение и опосредованно же указывают на качества характера (непомерное тщеславие, самолюбование);
7) номинация Хозяин — обозначение, принятое в криминальных сферах (преступность действий);
8) диктатор, тиран — негативная точка зрения автора статьи.
5. Насыщение текста лексикой элятивной семантики, во-первых, создает эффект гиперболичности (это одна из стилеобразующих черт мифа). Во-вторых, оно подавляет реципиента, особенно при ограниченности его предзнания и лишает его возможности критически оценивать информацию (фидеистичность, то есть примат веры над разумом, — один из системообразующих признаков политического дискурса (там же: 55). С помощью лексики элятивной семантики чаще всего строятся мифы, героизирующие того, кто делается объектом мифологизации. Типичный пример — радиограмма, посланная Сталину советскими летчиками М.В. Водопьяновым, И.Д. Папаниным, О.Ю. Шмидтом и другими, когда они совершили посадку в районе Северного полюса 25 мая 1937 года (публикация «Новой газеты»):
«С непередаваемыми радостью и гордостью выслушали мы слова приветствия руководителей партии и правительства. Это советский период исследования и освоения Арктики, это тот период, когда вы лично, товарищ Сталин, выдвинули задачу освоения Севера, когда вы лично указали план и средства и тем неизменно продолжаете поддерживать полярников руководством и вниманием. Нет большего счастья, чем быть в своей области исполнителем ваших великих идей, нет большей радости и гордости, чем получить ваше одобрение, наш дорогой вождь и учитель»9.
Выделенные в тексте слова, а также дважды акцентирующее «вы лично», создают свойственный мифу гиперболический эффект («одним из важнейших лингвистических механизмов мифообразования. является гиперболизация» (там же: 135)). Пример показателен еще в одном отношении. Аффективность выражения, гипнотически действующая на сознание воспринимающего, способна легко изменить смысл обозначенного и переставить акценты. Подвиг совершен покорителями Севера, а лексика предельной семантики называет Сталина. Получается, что покорение Северного полюса — личный подвиг Сталина. Аффективность языковых средств отодвигает реальность, фальсифицирует ее.
6. Еще один способ фиксации мифа — многократное повторение в одном и том же или разных, но параллельно создаваемых текстах одних и тех же вербальных единиц, представляющих собой «смысловые сгустки» мифа (коммуникативный результат — суггестивность восприятия).
Так, в публикациях СМИ, сообщающих о смерти Б.Н. Ельцина (четыре года назад), и в недавних выступлениях, акциях (конец января — начало февраля 2011 года), связанных с празднованием его 80-летия, акцентированно употреблялось прилагательное «первый»: «Умер Борис Николаевич Ельцин — первый президент России» (Газета, 24.04.08); «Прощание с первым президентом России пройдет в Храме Христа Спасителя» (там же); «Первый президент России уходит в вечность» (Аргументы недел^ 2007, № 17, 26.04— 07.05); «Уральский государственный университет имени первого президента России» (название); «Концерт, посвященный 80-летию со дня рождения первого президента России. Сегодня — на канале Россия» (ТВ-Россия-1, 01.02.11); «В Екатеринбурге открывается памятник первому президенту России Борису Ельцину» (радио Вести-FM, 01.02.11); «Борис Ельцин. Первый» (название документального фильма — ТВ, Первый канал, 01.02.11) и т.п.
Первый в вербально-ассоциативной сети русской лексики связано причинно-следственными отношениями с представлениями: а) ‘первооткрыватель’, ‘первопроходец’, а потому: ‘наиболее трудный’, ‘самый опасный’ (см.: ‘первый полет человека в космос’; б) ‘достойный наибольшего уважения’. Кроме того, семантическая близость с первый в значении ‘лучший’ (в спорте — первое место — у лучших спортсменов) наделяет порядковое прилагательное дополнительными положительнооценочными коннотациями. На фоне широко представленных в этих же текстах других позитивнооценочных характеристик, в первую очередь — лексики элятивного значения (великий сын своей страны; большой реформатор; многократно талантливый; базовые фундаментальные принципы нынешней политики, заложенные еще Ельциным; его величие останется в истории России и т.п. — Газета, 24.04.07) словосочетание первый президент России обретает патетическое, торжественное звучание и становится одним из вербальных конструктов мифа.
7. Слова-фетиши и слова-жупелы — это по-прежнему средства гипнотизации массового сознания. Это также вербальные конструкты мифа.
Фетиш — «то, что является предметом слепого поклонения»10. В рецептивном плане фетишизированной лексикой следует считать слова, которые вызывают в людях безусловное доверие. Доверие — результат длительного функционирования слова в данном лингвокультурном сообществе в качестве обозначения какого-то высокого, идеального или идеализированного понятия. Например, слово свобода. Оно входит в круг основных концептов русского сознания и связано со многими героическими страницами истории нашей страны. Фетишем слово становится тогда, когда оно оказывается оторванным от ситуации, им обозначенной, и утрачивает связь с реальным денотатом. От слова остается его внешняя — звуковая — оболочка и представление (сигнификат). Так слова входят в круг средств политической демагогии. Е.И. Шейгал называет это «фантомностью» политического дискурса (Шейгал, 2004: 53).
Жупел — «нечто, внушающее страх, отвращение; пугало»11. И далее: «первоначально — горящая сера или смола уготованная в аду грешникам»12.
Жупелами могут стать обозначения: а) того, что вызывает всеобщий страх: тоталитаризм, авторитаризм, тюрьмы и т.д.; б) того, что вызывает всеобщую ненависть (как сейчас: спецсигналы и спецномера на машинах госслужащих. См.: «Человек с мигалкой хуже обезьяны с гранатой» (плакат, выставленный обществом «Синие ведерки» во время пикета на Украинском бульваре. — Радио СИТИ FM, 29.01.11).
Использование слов этих двух групп имеет двоякий коммуникативный результат.
1. Эмоциональная насыщенность речи повышается: то, что названо, например авторитаризм, режим, тюрьма, обычно связано с предельным проявлением какого-либо признака — гиперболизм, присущий мифу;
2. Реакция реципиента спонтанна (срабатывает архетип) и аффективна (названо то, что вызывает наиболее сильные чувства).
И слова-жупелы, и фетишизированная лексика легко становятся средством создания мифа. Мифологизируется то лицо, в семантическое пространство которого включается слово-фетиш, или же лицо, вступающее в борьбу с тем, что названо жупелом. Так, миф о Ельцине-демократе в конце 80-х годов рождался с помощью неизменно фетишизируемого в российской ментальности борьба (борьба за, борьба с/против) и актуальных тогда слов-жупелов: привилегии, партийная номенклатура, административно-командная система, КГБ и некоторых других. И словосочетания борьба с партноменклатурой, борьба с привилегиями стали ключевыми вербальными конструктами в формировании мифа, который помог Ельцину стать во главе государства13.
8. Сигнификативная сторона значения. Этнолингвокультуремы.
Современные исследователи говорят о существовании слов, которые, по высказыванию В.Г. Костомарова, «значат больше, чем они значат», то есть тех, «которые, наряду или даже вместо своего первоначального “предметного” значения, развили в своей семантической структуре некий особый “культурный” смысл» (Костомаров, 2005: 56). Такие вербальные единицы обозначаются и трактуются с точки зрения сферы их применения по-разному.
В. Г. Костомаров, Е.М. Верещагин называют их логоэпистемами. Исследователи знаков политического дискурса выделяют «знак и-к онденсаты», которые, помимо обозначения реалии, аккумулируют в себе комплекс историко-культурных и эмоциональных ассоциаций (социальный прогресс, репрессии и т.д.) (Шейгал, 2004: 106), слова-лозунги (там же). Н.И. Формановская, применительно к имени собственному, употребляет термин «лингвокультурема», называя так известное имя, которое «само по себе оказывается достоянием культуры» и вбирает «национально-культурный компонент в комплекс элементов значения» (Фармановская, 2004: 48).
Мы использовали последний термин, дополнив его: этнолингвокультурема и расширив применение и на те нарицательные слова, которые в данном лингвосоциуме обрели символический смысл, стали суммарными знаками каких-то особо важных для данного лингвокультурного сообщества представлений. Таковы для российской ментальности, например: мужик, баба, крепостной, разночинец, интеллигенция, двоевластие, коммунист, перестройка и многое другое. Их лаконизм (в одном слове сконцентрирована информация о целом комплексе значимых в данном лингвоэтносе качеств), их предикативно-характеризующие возможности (способность характеризовать и давать оценку), актуализированные сильной позицией в тексте (название, заголовок; в предложении — предикат), помогают таким словам и укрупненно обозначить названное, и произвести его категоризацию (сигнификат не называет, а категоризует). То есть приближают их к мифу: миф есть один из специфических способов категоризации явлений в политическом дискурсе (Шейгал, 2004: 97, 113).
Так, в выступлениях в связи со смертью Б.Н. Ельцина несколько раз прозвучало: «Он был мужик». Эта же фраза была позднее, в 2010 году, употреблена в прощании с В.С. Черномырдиным. Мужик в российском общественном сознании в одном из значений — оценочный синоним к ‘настоящий мужчина’, то есть ‘внутренне сильный, волевой, крепкий, самостоятельный человек’ (ср.: «Русский мужик. Михаил Ульянов». Авторская программа С. Соловьева «Те, с которыми я.» — ТВ-Культура, 13.01.11). Не все мужчины подходят под это определение. Это этнолингвокультурема, вошедшая в набор других вербальных средств, конструировавших миф о Ельцине — реформаторе-первопроходце, основателе новой России.
Коммунист — идеологическая этнолингвокультурема советского вермени, которая в те годы сопрягалась с представлениями: ‘верность долгу’, ‘беззаветность и бескорыстность служения’, ‘мужество и бесстрашие’. И миф о коммунисте как идеальной героической личности в сознании послевоенного поколения в значительной степени сформировался под влиянием знаменитого фильма «Коммунист» с Евгением Урбанским в главной роли, где ставшее названием слово сконцентрировало в себе всю сущность мифа. (В разрушении этого мифа в начале 90-х годов участвовали в том числе и вербальные средства — десакрализующие дериваты-инвективы, коммуняки, например, и некоторые другие.)
«Адмиралъ» — название фильма режиссера Андрея Кравчука. Это существительное ассоциируется с представлениями о: а) героическом; б) возвышенно-романтическом (море). Оценочно-ассоциативные связи делают и сигнификат положительнооценочным. В названии фильма заявлено опровержение сложившегося в советские годы негативного мифа о Колчаке. Адмирал (то есть ‘бесстрашный воин’, ‘неизменный и мужественный командир’, ‘романтик’) — ключевое слово к новой интерпретации образа главного героя.
«Поп» — название художественного фильма Владимира Хотиненко. Поп — инвективная номинация с коннотацией пренебрежительности. Это презрительное обозначение, которое отражало отношение к священству, особенно распространившееся в советские годы. Вынесенное в название фильма, слово своей некорректностью производит шоковой эффект, стимулирует зрителя к полемике. Но этой полемикой и опровержением атеистического мифа становится весь фильм: смысл сюжета, диалогов, семантика и символика видеоряда. Кроме того, эмоциональное напряжение, необходимое для опровержения мифа, обеспечивается эффектом «обманутого ожидания»: чужая, несобственно-авторская речь воспринимается вначале как факт авторской речи и авторской оценки (столкновение разных «точек зрения» (Успенский, 1995: 9—10)).
* * *
Таковы, на наш взгляд основные вербальные конструкты мифотворчества, задействованные в отечественных СМИ первого десятилетия XXI века. Любопытно будет пронаблюдать, какие языковые средства будут привлекаться в предвыборной кампании 2011—2012 гг. И какие политические мифы будут с их помощью создаваться?
Принятые сокращения
АиФ — Аргументы и факты
загол. — заголовок
МК — Московский комсомолец
назв. — название
ТВ — телевидение, телевизионный
Примечания
1 Крысько В.Г. Словарь-справочник по социальной психологии. СПб.: Питер, 2003. С. 149.
2 Там же.
3 Борев Ю.Б. Эстетика. Теория литературы: энциклопедический словарь терминов. М.: Астрель: АСТ, 2003. С. 362.
4 Крысько В.Г. Указ. соч. С. 101.
5 Москвин В.П. Выразительные средства современной русской речи. Тропы и фигуры. Терминологический словарь. 3-е изд., исправл. и доп. Ростов-н/Д: Феникс, 2007. С. 140.
6 Градоначальник — ‘В России до 1917 года: должностное лицо с правами губернатора, управляющее каким-либо городом, выделенным из губернского подчинения в особую административную единицу’ // Большой толковый словарь русского языка / под ред. С.А. Кузнецова. СПб.: Норинт, 2001. С. 224.
7 Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. 3-е изд., испр. и доп. М.: Академический проект, 2004. С. 466, 877.
8 Колесниченко А. Тайны поместья Сталина // АиФ. 2010. № 9. С. 48—49.
9 МеленбергА. Бульонные кубики им. тов. Сталина // Новая газета. 2007. № 19.
10 Большой толковый словарь русского языка / под ред. С.А. Кузнецова. СПб.: Норинт, 2001. С. 1420.
11 Там же. С. 208.
12 Там же.
13 См.: Профиль. 2009. № 14. С. 12—15.
Библиография
Колесов В.В. Русская ментальность в языке и тексте. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2007.
Костомаров В.Г. Наш язык в действии. Очерки современной русской стилистики. М.: Гардарики, 2005.
Красных В.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология. М.: Гнозис, 2002.
Кулюгин А.И. Правители России. 3-е изд., испр. М.: Фирма СТД: Славянский дом книги, 2004.
ПочепцовГ.Г. Имиджелогия. 4-е изд., испр. и доп. М.: Рефл-бук: Ваклер, 2004.
Соболева Н.А. Очерки истории русской символики. От тамги до символов государственного суверенитета. М.: Языки славянских культур, 2006.
Солганик Г.Я. Лексика газеты (функциональный аспект). М.: Высшая школа, 1981.
Успенский Б.А. Поэтика композиции // Успенский Б.А. Семиотика искусства. М.: Языки русской культуры, 1995.
Формановская Н.И. Контекст и выбор личного имени // Журналистика и культура русской речи. 2004. № 1.
Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. М.: Гнозис, 2004.
Поступила в редакцию 26.12.2011