Новый историзм и репрезентации истории в цифровой среде

Раздел: Современная журналистика: тематика и проблематика

В статье анализируются новые формы репрезентации исторического знания в современном цифровом медиапространстве. Вводится понятие «виртуализация истории» — прибавление дополнительных смыслов к фактическому историческому материалу. Рассматриваются различные варианты проявления виртуализации: ироническое переосмысление исторического события, его мифологизация и символизация, интерактивные и игровые репрезентации истории, а также потеря связи между символом и исторической реальностью.

DOI: 10.30547/vestnik.journ.4.2018.2654

Как научный, так и медиадискурс в настоящее время объединя­ет общая проблема объективности предоставляемого знания о мире. «Через научную объективность проходит линия разлома, именуемая языком», - так обозначил проблему Л. Дэстон (2007: 37) в работе «Научная объективность со словами и без слов». Язык, то есть система знаков, которая позволяет автору сообщать информацию, является своеобразной линзой, вставленной между реальностью и текстом (научным, литературным, журналист­ским). Проблема развивалась в русле историографии: термин лин­гвистический поворот связан с именами Х. Уайта (2002), Р. Рорти (1967). На границе исторического и филологического знания в на­чале 1980-х гг. возникло направление новый историзм: все виды текстов были уравнены между собой. Представители этой амери­канской литературоведческой школы используют термин репре­зентация для обозначения текста, в котором историческая реаль­ность интерпретирована автором и в котором проявились властные отношения эпохи. «Циркуляция репрезентаций <...> ли­тературных и нелитературных, текстуальных, визуальных, архи­тектурных и т. д. (изучаемых в качестве проводника) - являются объектом исследований нового историзма», - отмечает Дж. Брэнниган (Brannigan, 1998: 62). Для новых историков единственный путь к историческому - и другому - знанию лежит через репре­зентацию. При этом любая репрезентация - это добавление субъективного, авторского элемента (в форме интерпретации, вымы­сла, особого структурирования, способа подачи).

Журналист также использует язык как инструмент для отра­жения общественной реальности. Именно с понятием репрезен­тации связан механизм возникновения фальсификаций, манипу­ляций, упрощений, вольных интерпретаций - тех проблем, с которыми сталкивается современная журналистика. В предыду­щей нашей статье (Соловьева, 2016) мы показали, как примат субъективного видения над объективной реальностью, авторской позиции над фактом, репрезентации над действительностью приводит к допустимости возникновения в информационном поле самых разных (иногда ложных и даже фантастичных) вер­сий событий. Однако журналистики без языка быть не может. Возникает противоречие, сформулированное Дэстоном относи­тельно научной объективности: «Как могут слова одновременно быть непременным условием объективности и подрывать ее?» (Дэстон, 2007: 43).

Существование журналистики в реалиях цифровой эпохи до­бавляет к проблеме дополнительные аспекты. На первый взгляд, пространство Интернета открывает возможности для объективной журналистики: пользователю доступны разные виды источников, он вовлечен в процесс создания контента, может ознакомиться с международными ресурсами. Однако цифровое поле способствует и появлению бесчисленного количества репрезентаций истории, создателями которых могут быть не только профессионалы. Таким образом, ключевой проблемой становится противоречие между возникающими в современном медиапространстве тенденциями прибавления дополнительных смыслов к историческому материа­лу и необходимой для качественной журналистики характеристи­кой - быть достоверной и точной в предоставляемом знании.

Актуальность исследования заключается в описании и анализе новых явлений интернет-среды и их влияния на освещение исто­рических вопросов в СМИ. Журналистика в пространстве всемир­ной паутины может развиваться разными путями: как в сторону объективности и прозрачности для аудитории, так и в сторону идеологических манипуляций, упрощения и стереотипизации знания, усиления развлекательной и визуально привлекающей со­ставляющей материалов и, как следствие, отвлечения от реального исторического процесса. Все эти явления нуждаются в осмысле­нии - со стороны потребителей, производителей контента и ме­диаисследователей.

Новизна данного исследования состоит в концептуальном изу­чении новых форм репрезентации исторического знания в циф­ровой среде в контексте их взаимосвязи с принципами нового историзма.

В интернет-пространстве текстовые формы репрезентации истории дополняются визуальными, интерактивными, инфографическими. Поэтому для анализа выбраны не только традицион­ные материалы СМИ, связанные с исторической тематикой, но и мультимедийные медиапроекты, документальные фильмы, кото­рые сами по себе являются репрезентациями истории. Для иллю­страции универсального характера описываемых процессов при­влечены как российские, так и англоязычные источники.

Нашей целью станет выявление того, как методы и теоретиче­ские аспекты нового историзма проявляются в современной циф­ровой среде, а также описание новейших явлений в медиапро­странстве Интернета, связанных с проблемами репрезентации истории и исторической памяти.

Отказ от «макроисторизма». Новые формы репрезентации истории

Книги Стивена Гринблатта, одного из лидеров школы нового историзма, часто начинаются с пересказа исторического эпизода, в котором в сжатом виде заключены все дальнейшие выводы. Подход ученого, как и подход нового историзма в целом, заклю­чается в компиляции исторических анекдотов, вокруг которых и выстраивается логика научного труда: «Ни у кого, кто читает эту книгу, не ускользнет из вида, что главы в основном выстроены во­круг анекдота - того, что французы называют “petites histories”, в отличие от “grand recit” - тотализирующей, интегрирующей, про­грессирующей истории, истории, которая знает, куда она движет­ся» (Greenblatt, 1991: 2).

Обращение новых историков к форме анекдота имеет под со­бой как минимум два основания. Одно из них описывает Джоел Файнман (Fineman, 1989): анекдот, по его словам, является исторемой - минимальной, но важной единицей историографии. Осо­бое значение анекдота для новых историков заключается в том, что его одновременно характеризует литературность (принадлеж­ность к литературному жанру) и референтность (отсылка к широ­кому историческому и социальному контексту). Анекдот, в таком случае, является литературной формой, описывающей частное со­бытие, но открывающей выход к общему историческому процессу¹.

Есть и вторая причина интереса новых историков к анекдоту. Вслед за постмодернизмом новый историзм утверждает отказ от метанарратива, конкретнее - отказ от макроисторизма, то есть по­иска в истории объективных закономерностей. Как справедливо отмечает И. П. Смирнов (2001), «если историк не пытается уста­новить, каким общим закономерностям подчинена большая диа­хроническая система, то он вынужден иметь дело лишь с тем, что «может случиться, а может и не случиться» в ее, по выражению Гринблатта, «символическом хозяйстве», в ее внутренней социо­культурной жизни». Формула Гринблатта there is no escape from con­tingency (нет способа избежать случайности) означает принятие спонтанного характера истории. Минимальные единицы историо­графии (исторические анекдоты) оказываются связанными друг с другом случайным образом. А значит, и сам обозначенный выше переход от частного к общему (от анекдота к общему историческо­му процессу) случаен.

Такой подход полностью укладывается в постмодернистскую картину мира. История представлена не как цепь - то есть рацио­нальная система, имеющая причинно-следственные связи, а как мозаика - набор фрагментов, которые в целом образуют социо­культурное историческое полотно.

Современные средства массовой информации в большинстве своем демонстрируют переход к такой мозаичной форме репрезен­тации истории. Меняется роль историка: от рассказчика - к дизай­неру, продюсеру²; меняется сама форма исторического знания - возникает понятие цифровой истории (digital history): «Цифровая история — это новая форма исторического знания, не линейный нарратив, а сайт, карта или база данных, которые позволяют не только максимально полно и достоверно представить исторические источники, но и найти неиерархическую визуальную форму репре­зентации разных точек зрения, приватного и публичного, докумен­тов и воспоминаний»³.

Действительно, важная особенность постмодернистской мо­заики - неиерархичность, то есть равное доверие (или как мини­мум внимание) как к разным историческим источникам, так и к разным точкам зрения. Подобная форма репрезентации истории в СМИ может иметь преимущества: наглядный пример - раздел ВВС History⁴.

Вышедший в 2015 г., в год семидесятилетия со дня атомной бомбардировки Хиросимы, материал Дэна Сноу «Правильно ли было бомбить Хиросиму?»⁵ имеет целый ряд особенностей подачи исторического знания. Сам материал представляет собой интерак­тивную схему, которая позволяет взглянуть на событие 1945 г. с разных углов зрения. Выбрана визуальная форма репрезентации: текст сведен к минимуму и выполняет вспомогательную роль в раскрытии концептуального замысла.

Этический вопрос, вынесенный в заголовок статьи, до сих пор является предметом полемики во всем мире. Споры ведутся и в средствах массовой информации США (пример консервативной точки зрения, согласно которой бомбардировка была необходи­ма, - материал в Washington Post⁶; пример либеральной позиции, призывающей попросить прощения у японского народа, - статья в The Nation¹). Дискуссии ведутся и в Великобритании: интересный материал в форме читательской полемики (две позиции совмещены в одном тексте) опубликован на сайте BBC History Magazine?.

Материал Дэна Сноу (BBC) принципиально отличается от вы­шеперечисленных: его задача - не убедить читателя в собственной точке зрения, а познакомить с разными версиями и, более того, предложить читателю принять участие в историческом процессе, то есть самому решить, как следовало поступить в августе 1945 г Предложено четыре варианта: попытаться заключить мир, про­должить войну, сбросить атомную бомбу, устроить демонстрацию действия атомного оружия. Выбрав тот или иной вариант, пользо­ватель получает контраргумент, и лишь в случае выбора варианта сбросить атомную бомбу - реальные последствия: 80 тысяч япон­цев, погибших мгновенно, и 120 тысяч - в течение последующих десятилетий.

Материал Сноу, осваивающий новые формы репрезентации истории, демонстрирует целый ряд тенденций. Помимо очевид­ных процессов дигитализации и демократизации исторического знания, уже упомянутых процессов визуализации и сегментирова­ния, можно отметить и еще несколько интересных явлений - ин­терактивность (то есть вовлечение читателя в процесс создания и освоения истории) и виртуализация истории. Остановимся под­робнее на каждом из них.

Виртуализация истории

«Строго говоря, в человеческих делах существуют только две эмпирические реальности: тела и тексты. Все огромное простран­ство между текстами и телами заполнено нашими спекуляциями (которые в свою очередь воплощаются в тексты)», - пишет А. Эткинд (2001) в статье «Новый историзм, русская версия». Развивая эту мысль в заданном нами направлении, можно сказать, что про­исходит разрыв между реально произошедшим историческим фактом и его дальнейшим бытованием в различных текстовых, ви­зуальных и других репрезентациях.

Под понятием виртуализации истории мы подразумеваем ши­рокий круг явлений в медиасфере, характеризующийся прибавле­нием дополнительных смыслов к фактическому историческому знанию. Для виртуализации характерно использование логики виртуальной реальности: создание нового варианта реальности (ее репрезентации), искусственность конструкции, а также наличие возможности задавать и изменять ее параметры⁹. Так, реальность, в том числе историческую реальность, можно дополнить или усечь, усложнить или упростить и даже создать совершенно новую ее версию - альтернативную историю.

Рассмотрим некоторые формы виртуализации, присутствующие в современном медиапространстве, - ироническое переосмысление исторического события, его мифологизация и символизация.

Ироническое переосмысление. Исторические мемы

Ирония, среди прочего, является одной из ключевых характе­ристик постмодернистской картины мира. Она выполняет, с од­ной стороны, функцию деструктивную (отрицание правды, перво­начального смысла, традиции), с другой стороны, она самоценна, так как рождает новую смысловую коннотацию. Формы ирониче­ского переосмысления прошлого стали неотъемлемой частью культурной реальности нашего времени, вышли за пределы науч­ного дискурса и сферы искусства и укрепились в среде массовой коммуникации. Всего один пример: обложка журнала The Spectator от 22 октября 2016 г. - аллюзия на известный советский плакат «Родина-мать зовет», где в центральной фигуре узнается В. Путин, в руке которого вместо военной присяги планшет с логотипом RT. Под плакатом размещена подпись: «Путин против мира. Он побе­ждает - и в пропаганде, и в делах». Статья Пола Вуда «Опасные игры Путина в Балтии»¹⁰, к которой отсылает обложка, по сути яв­ляется размышлением о методах российской пропаганды, цель ко­торой, по мнению автора, создать впечатление угрозы. Во второй статье номера¹¹ рассматривается реакция западного общества, по мнению журналиста преувеличенная. Раскрывается смысл облож­ки журнала: с одной стороны, аналогия - намек на советскую историю (присоединение Прибалтики к СССР - инфоповод ста­тьи, период холодной войны, информационного противостояния СССР и Запада); с другой стороны, акцент на пропагандистский характер плаката (транслируется тезис о том, что В. Путин - успешный пропагандист). В то же время именно этот тезис иро­нически обыгрывается в изображении: гипертрофированно демо­нический и масштабный образ президента указывает на пре­увеличенную реакцию западного общества, что и раскрывается в содержании журнала.

Ироническое переосмысление широко известного, закреплен­ного в исторической и культурной памяти визуального образа, по сути, является одним из вариантов создания интернет-мема.

Термин мем был изначально предложен Р. Доукинсом в значе­нии «наименьшей единицы культурной наследственности» (Репи­на (ред.), 2008: 36). Для Доукинса, работавшего в русле эволю­ционной биологии, важно было показать, что ген - не единствен­ный передатчик наследственной информации. На культурно­историческом уровне также происходит передача знания из поко­ления в поколение: мемом была названа «единица смысла, единица трансляции культурного наследия» (Репина (ред.), 2008: 36). «Мемами могут быть идеи, лозунги, стереотипы, литератур­ные клише, мода, алфавиты, музыкальные фразы и т. п. Мемы-репликаторы, стремящиеся к бесконечному самовоспроизводству» (Репина (ред.), 2008: 36).

Мем как современное явление интернет-среды заимствовал многие ключевые характеристики термина, предложенного Доукинсом, - идею передачи и распространения за счет самовоспроизводства, создание общего культурного (информационного) поля.

Однако если мем Доукинса определяется как единица смысла, то интернет-мем таковым является не всегда. М. Ноубел и К. Ланкшер (2006: 209) выделяют три характеристики, которые способст­вуют популярности интернет-мема: наличие юмора, интертексту­альность и нестандартное сопоставление (наложение). Все три компонента отсылают нас к постмодернистским установкам: 1) ирония, 2) взгляд на культуру как на палимпсест, а на мир - как на набор разнообразных текстов, 3) столкновение разных типов текста для создания новых смыслов. Само интернет-сообщество, анализируя различные типы мемов, отмечает переход от доироничных мемов к ироничным и далее - к постироничным и метаироничным¹². Распространение так называемых простых мемов дополняется более сложными вариациями: мем, иронизирующий над простыми мемами; мем, иронизирующий вообще над созда­нием мема. Развитие мемов как одного из жанров народного твор­чества происходит в постмодернистских культурных реалиях и не может избежать их влияния.

Так, одним из вариантов создания мема является принцип иро­нического переосмысления. Он заключается в том, что изначаль­ное содержание текста (плаката, картины, скульптуры, сцены из фильма и т. д.) травестируется, остается лишь форма, которую за­полняют новым - чаще упрощенным - содержанием. Новый смысл рождается за счет столкновения различных типов текста (в широком смысле слова), порой из совершенно разных обла­стей. Например, плакат «Родина-мать зовет» может полностью утратить свое первичное значение, скажем, в вызвавшей скандал рекламе «Родина-мать зовет танцевать», где центральная женская фигура представлена танцующей фламенко¹³. Недаром С. Гринблатт (1999), описывая механизм утраты у «символической струк­туры» изначального значения и привнесения в нее новых смыслов и точек зрения, замечает, что «теперь процедура эта нам знакома как одна из самых пошлых коммерческих хитростей». Содержа­ние мема зависит от сообщества, в котором он создается и распро­страняется: используя один и тот же шаблон, можно создать и ин­теллектуальный мем, и примитивный, проиллюстрировать как одну точку зрения, так и другую. Нивелируется (как и в постмо­дернистских текстах) понятие ценности и истины: ценно то, что популярно.

Интернет-мем имеет еще одну (казалось бы, парадоксальную) особенность: он не может быть новаторским. Мем не рождает но­вого содержания, а лишь закрепляет стереотипы, существующие убеждения, популярные мнения, которые уже присутствуют в том или ином сообществе или обществе в целом. Как отмечает в своем исследовании об интернет-мемах П. В. Колозариди, проводя па­раллель с традиционным типом рассказчика, описанным Лиота­ром, мем «рассказывает не о чем-то новом, а, наоборот, о старом, которое подтверждено множеством предшествующих рассказов» (Колозариди, 2016). Сравним этот тезис с размышлениями пред­ставителей нового историзма. Стивен Гринблатт в своей моногра­фии, посвященной Шекспиру, иллюстрирует эту мысль, используя своеобразную метафору. Он начинает книгу с признания: его всег­да преследовало желание поговорить с мертвыми. Однако, как он считает, ошибочно было бы воображать, будто он «услышит» при этом один-единственный голос - того, с кем ему хотелось бы по­говорить. «Если я хочу услышать голос одного, я должен услышать голоса многих мертвых. Если я хочу услышать голос другого, я услышу и мой собственный голос. Речь умершего, так же как и моя речь, не является частной собственностью» (Greenblatt, 1988: 20). История, таким образом, предстает перед нами как наслоения различных текстов и их трактовок друг на друга. Мем незримо суммирует в себе предшествующие тексты и представления, и в итоге мы получаем наиболее обобщенный стереотип на задан­ную тему¹⁴.

Интернет-мем, таким образом, совмещает в себе сразу не­сколько характеристик. Мем, как и анекдот новых историков, - это фрагмент исторической мозаики, не привязанный к причине и следствию, оторванный от контекста, случайный элемент истори­ческого процесса, при этом многократно растиражированный фрагмент. Большой охват аудитории обеспечивается социальными сетями и достигается благодаря смеховой составляющей (без нее мем не будет считаться удачным) и действующему в цифровой среде тренду (как сложно избегать моды, покупая одежду в мага­зине, так сложно и избегать мемов, находясь в пространстве Ин­тернета). В то же время он может, с одной стороны, быть пустой формой, в которой изначальный смысл поглощается иронической игрой, с другой стороны, выражать наиболее распространенное и общепринятое в сообществе представление. Это также является условием популярности мема: он неудачен, если не принят и не одобрен большинством. Таким образом, мем можно назвать объ­ектом для изучения социальной психологии определенной группы людей, вариантом саморепрезентации определенного сообщества. Однако может ли мем, как и анекдот в случае нового историзма, быть минимальной единицей историографии?

На наш взгляд, в приписывании ему такого статуса есть боль­шая опасность. Несмотря на очевидное присутствие и значение в современной культуре, мем не имеет ничего общего с историче­ской реальностью. Он фиксирует не исторический факт и даже не историческую версию, а добавочную ироническую интерпретацию и некий, часто ложный стереотип.

Тем не менее современные медиа демонстрируют, насколько возрастает роль мемов в информационном пространстве. Общест­во откликается серией мемов на события разного уровня значимо­сти. Средства массовой информации многих стран фиксируют, а порой и интерпретируют этот процесс¹⁵. При этом жизненный цикл мемов, как правило, недолговечен: выплеснув реакцию на событие в Интернет, аудитория довольно быстро теряет интерес и к мему, и к самому событию.

История творится средствами массовой информации сию ми­нуту. Исторический процесс в современном мире значительно ускорился, события сжались, и сегодняшняя повестка дня очень быстро становится историей. Характерной особенностью повест­ки является восприятие информационного мира как серии курье­зов. Показательный пример - президентские выборы в США в 2016 г. и избрание Дональда Трампа. «В самом деле, мы избрали мем в президенты»¹⁶, - так верно отмечена реакция общества на это событие в The Guardian. Популярность Трампа в Интернете (не так уж важно со знаком плюс или минус), вероятно, сыграла не последнюю роль в его избрании: провокационная и местами анек­дотическая линия поведения Трампа являлась лучшим материалом для создания мемов в Сети. Дальнейшие события: инагурация, ви­зит к Папе Римскому Франциску¹⁷, активность президента в соци­альных сетях¹⁸ - также становятся поводом для серии мемов. Ста­тья The Guardian ¹⁹ с заголовком «100 дней президентства Трампа в мемах» доказывает, что мем стал условной единицей, которой можно измерить политику в историческом процессе.

Нельзя отрицать, что в данном случае мемы являются еще и ча­стью смеховой культуры, причем всего мирового сообщества. Буду­чи средством мгновенной массовой реакции на события современ­ности, они выполняют функцию снижения официальной повестки дня, политических процессов и ритуалов. Вместе с тем нельзя не поставить вопрос: насколько это явление поможет нам в осмысле­нии исторического процесса, не заслоняет ли глобальное смеховое опустошение событий (вспомним популярное в Интернете слово хайп) некие значимые, реально происходящие события?

Мифологизация истории

Немецкий историк Ян Ассман в работе «Культурная память» (Ассман, 2004), описывая формы и механизмы формирования культурной памяти в обществе, использует понятие интериоризированного (то есть вспомненного) прошлого. Такое прошлое - всегда некий обосновывающий рассказ. Подобный рассказ мы на­зываем мифом. «Это понятие обычно противопоставляют «истории», имея в виду двоякую противоположность: фикция (миф) против реальности (история) и ценностно нагруженное це­левое задание (миф) против не связанной с целями объективности (история)» (Ассман, 2004: 80).

По мнению Ассмана, от такого разделения стоит отказаться. Как форма памяти о прошлом история и миф неразделимы и не­различимы. Подобное уравнение всех форм изучения прошлого, как и утверждение невозможности познать историю вне ее репре­зентации, - программный тезис сторонников нарративистского подхода к изучению истории и представителей нового историзма. Новые историки настаивают на равнозначности всех видов текс­тов, а значит, миф встает на один уровень с научным историче­ским знанием.

Однако миф, как отмечает сам Ассман, отличается тем, что он «всегда функционален». Его функцией может быть «обоснование преемственности» или он может служить «движущей силой разви­тия». «Но ни в том, ни в другом случае прошлое не вспоминается «ради него самого» (Ассман, 2004: 80).

Рассмотрим механизм виртуализации истории в данном слу­чае. Миф - это не только дополненная вымыслом истори­ческая реальность, но еще и история с заданным значением. Зада­ча власти или другой социальной силы заключается не только в создании и поддержании мифа, но и в том, чтобы закрепить опре­деленное отношение к этому мифу. В этом процессе важна роль средств массовой информации: они являются инструментом со­здания мифа и формирования его восприятия обществом.

В 2015-2016 гг. активные дискуссии в российских СМИ вызва­ла история о подвиге 28 панфиловцев. Инфоповодом стала съемка и выход в прокат (24 ноября 2016 г.) фильма «28 панфиловцев», сперва финансируемого за счет краудфандинга, а позднее полу­чившего финансовую и информационную поддержку от Мини­стерства культуры РФ и Казахстана.

Дискуссия связана с достоверностью исторического события: в апреле 2015 г. директор Государственного архива РФ Сергей Мироненко назвал подвиг 28 панфиловцев вымыслом, ссылаясь на справку-доклад, которая была подготовлена по материалам рас­следования и подписана 10 мая 1948 г. главным военным прокуро­ром вооруженных сил СССР Николаем Афанасьевым²⁰. 13 июля 2015 г. этот документ был опубликован на официальном сайте Госархива²¹.

5 октября 2016 г. в «Российской газете» появилась программная статья²² министра культуры РФ Владимира Мединского о том, что «означает бренд «28 панфиловцев», в чем причина всех этих спе­куляций вокруг него». Интересно, что Мединский в своей статье тоже использует справку-доклад от 10 мая 1948 г., однако интер­претирует выдержки из этого документа с собственной идеологи­ческой позиции. Например, случайное возникновение числа 28 в этой истории Мединский комментирует следующим образом: «Конечно, любой пропагандист знает, насколько выигрышны в этом деле цифры и яркие образы. А советские спецы не глупее ны­нешних были - и легенда о «28 панфиловцах», основанная на ре­альных событиях, стала во время войны мощным мобилизацион­ным фактором, а позже и ярким символом массового героизма советского солдата»²³. В заключительной части статьи с подзаго­ловком «Где правда» Мединский приходит к выводу, что за слова­ми «сегодняшних ниспровергателей» стоит тонкий расчет «поста­вить под сомнение не только нашу пропаганду в годы Великой Отечественной, но и весь смысл жертвенной борьбы советского народа за свою Родину»²⁴. Здесь прослеживается официальная установка - как правильно относиться к определенному историче­скому событию, и установка эта транслируется через средства мас­совой информации.

Что касается вынесенного в подзаголовок вопроса «Где прав­да», то на него министром дан следующий ответ: «Правда в том, что в тот самый миг, когда упал, сраженный пулей или осколком, первый боец, держащий в своем сердце, как пример - как надо Родину защищать, - подвиг 28 панфиловцев, эта красивая легенда перестала быть легендой. И правда в том, что все ее ниспроверга­тели стали врагами и этого бойца, и миллионов других погибших, для которых память 28 была свята»²⁵. В статье неоднократно под­черкивается пропагандистский характер легенды (как называет ее сам Мединский) о 28 панфиловцах. И, по сути, министр в статье отстаивает не истинность исторического события, а важность при­сутствия в коллективной памяти народа героической, патриотиче­ской легенды. За историческим спором скрыт вопрос о методах пропаганды и ее политических функциях.

Фильм «28 панфиловцев» - не только продукт художественно­го творчества, он является полноценным медиапродуктом. Доста­точно обратиться к сайту картины²⁶, на котором собрано множест­во ссылок на материалы о «28 панфиловцах» в СМИ, фото- и видеоотчетов с привлечением зрителей, аккаунтов фильма в раз­ных социальных сетях (причем контент каждого аккаунта различа­ется и адаптирован для целевой аудитории социальной сети), есть даже возможность загрузить изображение для печати на футбол­ках. Упомянутая выше статья министра культуры выступает в ка­честве информационной поддержки со стороны власти. Проблема исторического мифотворчества в данном случае заключается не в создании фильма, а в сопровождающем его информационном поле. Выступление Мединского приобретает реальную силу толь­ко благодаря тому, что оно растиражировано в СМИ. Через сред­ства массовой информации миф транслируется в качестве правды. Как писал Ф. Кафка, «ложь возводится в систему»²⁷.

Обессмысленный символ. Забвение

Рассматривая проблему дополнения исторической реальности добавочными значениями, мы неизбежно столкнемся еще с одной проблемой - проблемой памяти и забвения. Всякое историческое событие, отдаляясь от современности на существенную времен­ную дистанцию, все менее воспринимается ныне живущими как реальность - оно проходит этап символизации. Чем больше собы­тие удалено от нас, тем более схематично или даже иллюзорно, мифологично оно представлено в нашем сознании. Для того что­бы понять механизм этого постепенного забывания, обратимся к работе Я. Ассмана (2004), в которой немецкий исследователь ут­верждает, что, хотя носителем памяти является отдельный чело­век, его память является частью коллективной памяти и зависит от «референциальных рамок», которые ее организуют. Сохранение памяти осуществляется за счет участия человека в процессах ком­муникации. Именно в коммуникации и оформляются эти «рам­ки». Соответственно процесс забвения связан с прекращением коммуникации или изменением референциальных рамок комму­никативной реальности. «Забвение или искажение определенных воспоминаний объясняется тем фактом, что рамки эти меняются от одной эпохи к другой. Таким образом, не только память, но и забвение есть социальное явление» (Ассман, 2004: 38).

На наш взгляд, средства массовой информации являются од­ним из каналов, обеспечивающих формирование референциаль­ных рамок. Характерно, что используется само понятие референциальности, то есть отношений между словом и вещью, языком и реальностью. Иными словами, медиа - это то, что актуализирует память, облекая ее языковую форму. В таком случае, перед нами встает вопрос, каким образом происходит изменение референци­альных рамок и как это связано с процессом забвения.

Примером иллюстрации проблемы может послужить вышед­ший в 2016 г. документальный фильм Сергея Лозницы «Аустер­лиц» и реакция всех мировых СМИ на эту картину²⁸. Фильм снят на территории бывших нацистских концлагерей. Особенность картины в том, что в центре внимания находится не история ла­геря, а туристы, приезжающие туда с семьей или друзьями в вос­кресный день и праздно разгуливающие по территории лагеря смерти.

В фильме есть несколько показательных сцен, все они по­строены на соотнесении исторических сведений и картины се­годняшнего дня. После слов о страшных способах казни посети­тели фотографируются на фоне крематория. После рассказа о страшном голоде, который испытывали заключенные, смонти­рован эпизод, где туристы жуют сэндвичи. Экскурсовод просит отложить это занятие, уверяя, что «это не последняя их возмож­ность поесть». Тем не менее, как заметил в интервью сам режиссер²⁹, это не фильм о «глупых туристах»³⁰. Проблема может быть поставлена по-другому: в местах, созданных для сохранения па­мяти, она, напротив, теряется. Хотя временная дистанция для такого забвения еще недостаточно велика. Почему это происхо­дит? Возможно, потому что пространство памяти (или простран­ство истории) дополнено другим - пространством туристическо­го объекта. Люди в кадре заняты всем тем, чем заняты туристы в любой точке мира: сверяются с маршрутом, слушают гида и аудиогид, разговаривают друг с другом, фотографируют и фото­графируются. Добавочное значение будто бы перекрыло значе­ние реальное, историческое.

Для теоретиков постмодернизма идея потери связи между сим­волом и реальностью - одна из основных. Ф. Уэбстер, говоря о Бодрийяре, так описывает его теорию симулятивности знаков: «Ужасно глупо отправляться вместе с идеологами Нового времени на поиск «реальности»: ее нет ни в лондонском Тауэре, ни в блэкпульском Тауэре, потому что за обоими знаками не кроется ничего аутентичного. Это гиперреальность, «построенная по образцам ре­ального мира, но не возникшая из реального мира» (Уэбстер, 2004: 340). Специалист в области исторической памяти Пьер Нора сход­ным образом описывает места памяти - символический элемент коллективной памяти: «Они сами являются своей собственной ре­ференцией, знаками, которые не отсылают ни к чему, кроме самих себя, знаками в чистом виде» (Нора, 1999). Однако, несмотря на словесные ухищрения постмодернизма, как Тауэр, так и лагерь Аушвиц возникли из реального мира. И феномен забвения, на наш взгляд, обусловлен именно этим механизмом - оторванно­стью референциальных рамок, обеспечивающих сохранение памя­ти, от реального исторического содержания, иными словами, по­терей связи между символом и тем, из чего он возник. Например, фраза «Труд освобождает» после периода правления НСДАП при­обрела резко негативное значение, а теперь, как показывает фильм «Аустерлиц», это значение потеряла. Люди беспрепятствен­но фотографируются на фоне этой надписи на воротах лагеря. Для них она - символ, но уже без значения, символ с туристического экспоната.

Еще одним примером того же явления может послужить ин­тернет-проект израильского сатирика Yolocaust³¹, в котором автор собрал фотографии из социальных сетей, где люди позируют и делают сэлфи на фоне мемориала жертвам Холокоста в Берлине. В интервью BBC исполнительный директор Holocaust Education Trust Карен Поллок заметила, что при просмотре этих фотогра­фий она думает не о том, что эти люди ужасны, а о том, что «это молодые люди, которые по-другому переживают опыт предыду­щих поколений»³². Образовавшуюся лакуну между реальной исторической трагедией - Холокостом и местом памяти - мемо­риалом цифровое поколение заполняет привычными для себя формами взаимодействия с действительностью (фотографии, со­циальные сети). Например, одна из современных игровых форм взаимодействия с историей - создание аккаунтов в Instagram для исторических личностей³³ (по сути, жанр альтернативной исто­рии). Характерно и то, что реакция на это явление отражается в том же поле цифровой среды: проект Yolocaust вызвал широкий резонанс, был распространен по всем мировым социальным се­тям, набрал более 2,5 миллионов просмотров и благодаря этому сработал.

В цифровой медиасреде скорость возникновения забвения только увеличивается: огромные потоки информации, потребляе­мые пользователем Интернета, не позволяют ему долго останавли­ваться на восприятии и оценке каждого события. В условиях не­прерывного обновления и наслоения инфоповодов усвоение информации рискует превратиться в потребление знаков. Собы­тия, воспринимаемые таким образом, вероятно, будут исчезать из индивидуальной и коллективной памяти все быстрее.

Интерактивность. Читатель как соавтор и участник исторического процессаКонцепция читателя-соавтора или читателя-интерпретатора является ключевой для всех видов постмодернистских текстов. Представитель постмодернизма Джон Фаулз в программной 13 главе романа «Женщина французского лейтенанта» отвергает идею всеведущего автора метанарратива, утверждая, что совре­менные писатели - это «боги нового теологического образца, чей первый принцип - свобода, а не власть»³⁴. Так, Фаулз как бы пре­доставляет читателю возможность соучастия в процессе создания текста, например в выборе финала романа, подразумевая, что каждый читатель наделен свободой выбора и свободой творить собственный, равнозначный авторскому нарратив.

Для теории нового историзма такой подход имеет значение, так как перед читателем любого текста стоит задача выявить контекст и социальные условия, в которых этот текст создавался, - в тер­минологии новых историков, властные отношения эпохи. В то же время читатель является носителем собственной идеологии, кото­рую он привносит в читаемый текст. Утверждается новый тип не­пассивного читателя - интерпретатора и соавтора.

Цифровая среда создает оптимальные условия для вовлечения читателя в процесс интерпретации. Проект новых историков (в том числе и Стивена Гринблатта) «Нортоновская антология ан­глийской литературы»³⁵ предоставляет читателю возможность провести исследование или просто ознакомление (степень погру­женности в материал каждый определяет сам), используя методо­логию нового историзма. Материал разбит на исторические эпохи, в каждом разделе тексты собраны вокруг поставленной проблемы, пользователю задано определенное направление изучения. На­пример, одна из представленных тем XVI в. - «Исследования и пу­тешествия Ренессанса и мир за пределами Европы». Ключевой во­прос, определяющий вектор чтения и изучения текстов, - «как елизаветинцы использовали столкновения с другими культурами как способ самоопределения»³⁶. Интересно, что в заключение чи­тателю предлагается сравнить экспедиции XVI в. с космическими исследованиями XX в., для того чтобы лучше понять побуждения путешественников елизаветинской эпохи. Подобный анахронизм вписывается в теорию нового историзма, согласно которой чита­тель всегда привносит в прошлое настоящее и оценивает историю с позиций современности.

В настоящее время в медиапространстве можно найти множе­ство примеров использования интерактивной истории. Активно работает в этом направлении BBC. Как и в случае нового историз­ма, исторические сюжеты сравниваются с явлениями современ­ной культуры: например, читателю предлагается узнать, что свя­зывает Шекспира с Железным человеком или Джеймсом Бондом³⁷. Был запущен масштабный интерактивный проект, по сути компьютерная онлайн-игра, по событиям Первой мировой войны³⁸. Пользователь может принять решение, от которого зави­сит ход военных действий. Еще один из вариантов интерактива - предложение для читателя самостоятельно изучить историю чер­нокожих Великобритании³⁹. В материале дано несколько историй для вдохновения, а также рекомендации по поиску информации. Такой род интерактивности важен тем, что выходит за пределы виртуальности и предполагает, что читатель СМИ, потребляющий информацию, превратится в исследователя истории повседневно­сти, ищущего информацию.

В российской медиасреде интересен проект «1917»⁴⁰. Историче­ский материал здесь адаптирован к современной цифровой фор­ме. Воспоминания очевидцев событий 1917 г., мемуары известных исторических личностей, статьи из газет того времени представле­ны в виде постов в социальной сети и обновляются каждый день. Пользователь имеет возможность подписаться на страницу проек­та в социальной сети и читать исторические воспоминания в сво­ей ленте новостей, среди новостей знакомых и актуальной инфор­мации.

Сами медиа реагируют на интерактивные формы подачи мате­риала по-разному. В Великобритании выпуск BBC интерактивной игры, посвященной проблеме сирийских беженцев, вызвал неод­нозначную реакцию СМИ. The Daily Mail и The Sun сочли матери­ал аморальным по причине превращения «человеческой трагедии в игру». В статье The Guardian⁴¹ же отмечено, что игра - это всего лишь способ привлечь внимание к серьезным проблемам, отвеча­ющий реалиям цифровой эпохи. Стоит признать, что появление в медиасфере интерактивных репрезентаций исторических событий является данностью цифровой реальности. Сами медиа неизбежно должны и будут адаптироваться к развитию новых технологий и появлению интерактивных и визуальных форм подачи материала. Успешность медиапроекта у массовой аудитории - а это одно из главных условий существования медиапродукта, в отличие, на­пример, от литературного или научного труда, - требует от редак­ции перехода к новым, понятным и популярным у интернет-ауди­тории формам. Проект «1917» - подтверждение этого.

Однако существует одна проблема. Участвуя в интерактивных проектах или осуществляя выбор в виртуальной игре, пользова­тель должен отдавать себе отчет в том, что он совершает символи­ческий выбор. Авторы, по Фаулзу, «нового теологического образ­ца» предоставляют иллюзорную свободу выбора. Читатель романа «Женщина французского лейтенанта» понимает, что именно ав­тор, несмотря на декларируемую непричастность к управлению ходом повествования и героями, выстраивает нарратив и выбор уже заключен в тексте⁴².

На сайте проекта «1917» пользователю предложены развлека­тельные онлайн-игры на исторические темы. Правило одной из них - не пустить Ленина к границе Петрограда. В описании игры - частая в таких случаях фраза «Ты можешь изменить ход истории». Принять решение исторического масштаба предлагается читателю и в упомянутом выше материале, посвященном бомбардировке Хиросимы. В каждом случае читатель совершает игровой выбор - в вымысле, в интерпретации.

Отмеченные нами репрезентации истории, существующие в современной медиасреде: мем, миф, мозаика, интерактивная игра, - объединяет добавление к историческому факту виртуаль­ного пространства интерпретации или вымысла. Участвуя в интер­активной игре, читатель вносит изменения в репрезентацию. Воз­можность виртуально принять решение исторического масштаба скрывает под собой невозможность принять такое решение в на­стоящем - в реальности. Важно пояснить: речь идет не о потере грани между виртуальностью и реальностью. Как верно заметил Ф. Уэбстер (2004), «людям не так уж трудно отличить образ от факта». Однако сам развлекательный характер контента (несмотря на то что создатели таких проектов могут действовать и из лучших побуждений - логики инфотейнмента) подразумевает отказ поль­зователя от реального участия в социальных процессах в пользу бесплодной игры на историческую тематику. Средства массовой информации выполняют названную Р. Мертоном и П. Лазарсфельдом (1948) наркотизирующую функцию. Как получение боль­шого количества сообщений от СМИ и широкая информирован­ность о проблемах общества не заменяют участия в решении этих проблем, так и интерактивные игры не заменяют реального кон­такта с миром. И нужно согласиться с учеными: оба явления явля­ются проявлениями массовой апатии в отношении актуальных по­литических и социальных процессов.

Взаимодействие СМИ и аудитории, реальных политических сил и рядовых участников истории характеризуется асимметрич­ностью влияния. Поэтому виртуальный выбор, доступный читате­лю, в каком-то смысле может служить инструментом поддержания рамок демократии. Пользователь, конечно, отдает себе отчет в том, что он не делает реальный выбор, решающий судьбу Хироси­мы, но ведь и у жителей Хиросимы, и у большинства жителей США этого выбора не было.

Заключение

Рассмотрев формы репрезентации исторического знания в сов­ременной цифровой медиасреде, мы обозначили проблемы, с ко­торыми сталкиваются современные СМИ при работе с историческим материалом. Анализ отдельных кейсов наметил основные тенденции, которые требуют дальнейшей разработки. На данном этапе исследования мы можем сделать следующие выводы.

• Существование медиа в пространстве цифровой реальности открывает возможности для создания новых форм репрезентации исторического знания. Прослеживается тенденция отказа от ли­нейного нарратива в пользу визуальной мозаики, интерактивных материалов. Процесс имеет свои преимущества: облегчается до­ступ к историческому материалу, появляется широта взгляда - возможность познакомиться с разными существующими версия­ми исторических событий.

• Подобная открытость к любым интерпретациям истории имеет и свою обратную сторону. А. Визер пишет: «Никакой дискурс, ни вымышленный, ни архивный, не дает доступа к неизменным ис­тинам.» (tit. ex: Brannigan, 1998: 61-62), описывая таким обра­зом общий принцип нового историзма - любое знание есть репре­зентация. А это значит, что историческую истину можно ме­нять, ссылаясь на равное доверие к разным версиям событий. Такая установка делает возможным явление мифологизации исто­рии. Исторические события могут интерпретироваться, допол­няться (с идеологической целью), а сама интерпретация - заме­нять истину.

• Визуальная форма репрезентации, ироническое переосмы­сление и присутствие множества равнозначных точек зрения в цифровом пространстве являются условиями для появления интернет-мемов. Исторический мем, хоть и является смеховой реак­цией массовой аудитории на общественные события, характеризу­ется примитивизацией и стереотипизацией истории. В меме реальное содержание исторического события может исчезать, оставляя пустую форму: смех ради смеха, рекламы, коммерции, политики и т. д.

• Опустошенная форма, то есть репрезентация без содержания, знак, который не отсылает к исторической реальности, рождает в обществе забвение, потерю исторической памяти.

• Нарушение связи между реальностью и репрезентацией ха­рактерно и для интерактивных форм подачи исторического мате­риала. В интерактивных играх у пользователя есть возможность принять решение только в репрезентации, а значит, его участие в историческом процессе виртуально. Средства массовой информа­ции выполняют в данном случае наркотизирующую функцию: оби­лие возможностей виртуального взаимодействия с историческим, политическим или социальным материалом может заменять или уменьшать долю реального участия в актуальном общественном процессе.

Примечания

¹ Такой угол зрения в целом характерен для литературной критики нового историзма: например, само литературное произведение рассматривается ими как единичная форма, являющаяся отражением социального контекста и отсылкой к нему.

² Лапина-Кратасюк Е. Г. Как цифровые медиа изменили подход к истории // Forbes. 2015. Авг., 03. Режим доступа: http://www.forbes.ru/mneniya-column/295707-kak-tsifrovye-media-izmenili-podkhod-k-istorii (дата обращения: 01.08.17).

³ Там же.

⁴ http://www.bbc.co.uk/history

⁵ Snow D. (2015) Was it right to bomb Hiroshima? BBC. Available at: http://www.bbc.co.uk/guides/zq7yg82 (aссessed: 01.08.17).

⁶ Cohen R. (2015) Truman was right to use the bomb on Japan. The Washington Post 17 August. Available at: https://www.washingtonpost.com/opinions/no-apologies-necessary/2015/08/17/a0899906-450a-11e5-8e7d-9c... (accessed: 01.08.17).

⁷ Appy C. (2015) 70 Years Later, We Still Haven’t Apologized for Bombing Japan. The Nation 4 August. Available at: https://www.thenation.com/article/70-years-later-we-stffl-havent-apologized-for-bombing-japan/ (accessed: 01.08.17).

⁸ Was the US justified in dropping atomic bombs on Hiroshima and Nagasaki during the Second World War? You debate (2015) Historyextra. 6 August. Available at: http://www.historyextra.com/feature/second-world-war/was-us-justified-droppmg-atomic-bombs-hiroshima... (accessed: 01.08.17).

⁹ При этом необязательно с использованием технологий.

¹⁰ Wood P. (2016) Putin‘s dangerous games in the Baltic. The Spectator 22 October. Available at: http://www.spectator.co.uk/2016/10/putins-dangerous-games-in-the-baltic/ (accessed: 01.08.17).

¹¹ Liddle R. (2016) Stop this stupid sabre-rattling against Russia. The Spectator 22 October. Available at: http://www.spectator.co.uk/2016/10/stop-this-stupid-sabre-rattling-against-russia/ (accessed: 01.08.17).

¹² http://thephilosophersmeme.com/2016/01/18/glossary-1-dot-0/

¹³ Призывающая танцевать Родина-мать рассердила жителей Тосно // Lenta. ru. 2016. Апр., 19. Режим доступа: https://lenta.ru/news/2016/04/19/justdance/ (дата обращения: 01.08.17).

¹⁴ Характерный пример: мемы countryballs, в виде комиксов фиксирующие на­циональные стереотипы, иронически обыгрывают разные сюжеты международ­ных отношений, точнее - массовых представлений о них.

¹⁵ Реакция британцев на Brexit отразилась в подборках, например, BBC (Estatia L. (2017) The best of Brexit trigger day memes. BBC News, 29 March. Available at: http://www.bbc.com/news/blogs-trending-39430319 (accessed: 01.08.17)) и The Sun (Richardson H. (2017) Brexiteers have flooded Twitter with triumphant (and hilarious) memes to celebrate Britain finally quitting the EU. The Sun, 29 March. Available at: https://www.thesun.co.uk/living/3205863/its-brexit-day-and-people-are-summing-up-their-feelings-in-t... (accessed: 01.08.17)); мемы, касающиеся акций протеста в России 26 марта 2017 г., собрала Meduza (Акции протеста против коррупции. Только мемы // Meduza. 2017. Март, 26. Режим досту­па: https://meduza.io/shapito/2017/03/26/aktsii-protesta-protiv-korruptsii-tolko-memy (дата обращения: 22.09.2017); многие российские СМИ пытались осмыслить резо­нансную историю Дианы Шурыгиной и целую волну мемов, отражающих реак­цию общества на эту историю - интерпретация «МК» (Героиня Диана Шурыгина: в чем ужас интернет-мема// МК. 2017. Март, 10. Режим доступа: http://www.mk.ru/zloba-dnya/2017/03/10/geroinya-diana-shurygina-v-chem-uzhas-internetmema.html (дата обращения: 22.09.2017), Meduza (Что происходит с Дианой Шурыгиной и почему ее не оставляют в покое // Meduza. 2017. Февр., 20. Режим доступа: https://meduza.io/feature/2017/02/20/chto-proishodit-s-dianoy-shuryginoy-i-poche-mu-ee-ne-ostavlyayu... (дата обращения: 22.09.2017).

¹⁶ Cresci E. (2017) Spicer facts‘ and weird handshakes: 100 days of Trump in memes. The Guardian 29 April. Available at: https://www.theguardian.com/technology/2017/apr/29/best-donald-trump-memes-100-days-presidency (accessed: 01.08.17).

¹⁷ Molloy M. (2017) Donald Trump meets Pope Francis: 22 of the funniest memes. The Telegraph 25 May. Available at: http://www.telegraph.co.uk/news/2017/05/25/do-nald-trump-meets-pope-francis-22-funniest-memes/ (accessed: 01.08.17).

¹⁸ Трамп запутался в слове, когда писал твит. Получилось «covfefe». Теперь это мем // Meduza. 2017. Май, 31. Режим доступа: https://meduza.io/shapi-to/2017/05/31/tramp-zaputalsya-v-slove-kogda-pisal-tvit-poluchilos-covfefe-t... (дата обращения: 01.08.17).

¹⁹ Cresci E. (2017) Spicer facts‘ and weird handshakes: 100 days of Trump in memes. The Guardian 29 April. Available at: https://www.theguardian.com/technology/2017/apr/29/best-donald-trump-memes-100-days-presidency (accessed: 01.08.17).

²⁰ «Разоблачение фальсификатора и изготовленной им фальшивки неизбеж­но» // Коммерсантъ. 2015. Апр., 20. Режим доступа: http://kommersant.ru/doc/2712788 (дата обращения: 01.08.17).

²¹ http://statearchive.ru/607

²² Мединский В. 28! // Российская газета. 2016. Окт., 5. Режим доступа: https://rg.ru/2016/10/05/medinskij-im-28-panfilovcam-my-segodnia-obiazany-nashej-zhizniu.html (дата обращения: 01.08.17).

²³ Там же.

²⁴ Там же.

²⁵ Там же.

²⁶ http://28panfilovcev.com/index.php

²⁷ Кафка Ф. Процесс. СПб: Издательская Группа «Азбука-классика», 2010. С. 262.

²⁸ Фильм «Аустрелиц» осмысляют журналисты всех ведущих мировых СМИ: «Гардиан» (Bradshaw P. (2016) Austerlitz review - a thoughtful look at Holocaust tour­ism. The Guardian, 21 November. Available at: https://www.theguardian.com/film/2016/nov/21/austerlitz-review-holocaust-tourism-documentary-sergei-... (accessed: 01.08.17), «Нью-Йорк Таймс» (Rapold N. (2016) Sergei Loznitsa’s Movie ‘Austerlitz’ Observes Tourists in Concentration Camps. The New York Times, 31 August. Available at: https://www.nytimes.com/2016/08/31/arts/international/sergei-loznitsa-movie-austerlitz-tourists-conc... (accessed: 01.08.17), «Шпигель» (Pilarczyk H. (2016) Sind Selfies im KZ okay? Spiegel online, 16.12. Available at: http://www.spiegel.de/kultur/kino/austerlitz-dokumentarfilm-zu-tourismus-in-kz-gedenks-taetten-a-112... (accessed: 01.08.17)). А также и российские издания: Фильм «Аустерлиц»: зачем люди делают селфи на фоне крематориев // MK.RU. 2017. Апр., 4. Режим доступа: http://www.mk.ru/culture/2017/04/04/film-austerlic-zachem-lyudi-delayut-selfi-na-fone-krematoriev.ht... (дата обращения: 01.08.17).

²⁹ Венецианский кинофестиваль: Сергей Лозница. Интервью. Режим доступа: http://kinochannel.ru/news/venetsianskiy-kinofestival-sergey-loznitsa-intervyu-/ (дата обращения: 01.08.17).

³⁰ Там же.

³¹ На сегодняшний день проект закрыт - http://yolocaust.de . Прочитать о про­екте можно здесь - http://www.bbc.com/news/world-europe-38675835

³² Gunter J. (2017) ,Yolocaust‘: How should you behave at a Holocaust memorial? BBC News 20 January. Available at: http://www.bbc.com/news/world-europe-38675835 (accessed: 01.08.17).

³³ Linning S. (2015) Hilarious Histagrams: What might have happened if famous figures from the past including The Beatles, Fidel Castro and Darth Vader had INSTAGRAM. Mail Online 28 February. Available at: http://www.dailymail.co.uk/news/article-2973295/Hilarious-Histagrams-happened-famous-figures-past-in... (accessed: 01.08.17).

³⁴ Фаулз Дж. Любовница французского лейтенанта / пер. с англ. М.: АСТ, 2007. С. 118.

³⁵ The Norton Anthology of English Literature. Available at: https://www.wwnorton.com/college/english/nael/welcome.htm (accessed: 01.08.17).

³⁶ https://www.wwnorton.com/college/english/nael/16century/topic_2/explorations.htm

³⁷ Murray A. How did Shakespeare shape our sense of history? BBC iWonder. Avail­able at: http://www.bbc.co.uk/guides/zqq3mnb (accessed: 01.08.17).

^{38 http://wwwbbc.co.uk/programmes/articles/1kW;QcfTPFjfz9sdxfTGFhC/our-world-war-interactive-episode}

³⁹ Olusoga D. How do you find hidden stories from Britain‘s black history? BBC iWonder. Available at: http://www.bbc.co.uk/guides/z8g2xsg (accessed: 01.08.17).

⁴⁰ 1917. Свободная история. Режим доступа: https://project1917.ru/ (дата обра­щения: 01.08.17).

⁴¹ Stuart K. (2015) Syrian Journey: why the BBC is right to make a game about the refugee crisis. The Guardian 6 April. Available at: https://www.theguardian.com/technology/2015/apr/06/syrian-journey-bbc-game-refugee-crisis (accessed: 01.08.17).

⁴² Например, предоставляя читателю возможность выбрать финал романа, автор все равно неявно указывает, какой из финалов истинный, согласно его за­мыслу.

Библиография

Ассман Я. Культурная память: письмо, память о прошлом и политиче­ская идентичность в высоких культурах древности / пер. с нем. М.: Языки славянской культуры, 2004.

Васильев А. Г. Современные memory studies и трансформация класси­ческого наследия // Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории / под ред. Л. П. Репиной. М.: Кругъ, 2008.

Гринблатт С. Формирование «я» в эпоху Ренессанса: от Мора до Шекспира»: главы из книги / пер. с англ. Г. Дашевского // Нов. лит. обо­зрение. 1999. № 35. С. 34-77. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/1999/35/grinblat.html

Дэстон Л. Научная объективность со словами и без слов // Наука и на­учность в исторической перспективе / под ред. Д. Александрова, М. Хагнера. СПб: Алетейя, 2007.

Колозариди П. В. Мем о бесславии // Логос. 2016. Т. 26. № 6. Режим до­ступа: http://www.logosjoumal.ru/arch/90/115_12.pdf

Нора П. Между памятью и историей // Франция-память. СПб: Изд-во СПбГУ, 1999. С. 17-50. Режим доступа: http://ec-dejavu.ru/m-2/Memory-Nora.html

Смирнов И. П. Новый историзм как момент истории. НЛО, 2001. № 47. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2001/47/smir.html

Соловьева Д. Ю. Отражение принципов нового историзма в совре­менных СМИ // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10. Журналистика. 2016. № 5. С. 98–120.

Уайт Х. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века / пер. с англ.; под ред. Е. Г. Трубиной и В. В. Харитонова. Екатеринбург: Изд-во Уральск. ун-та, 2002.

Уэбстер Ф. Теории информационного общества. М.: Аспект Пресс, 2004.

Эткинд А. Новый историзм, русская версия // Нов. лит. обозрение. 2001. № 47. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2001/47/edkin.html

Brannigan J. (1998) New Historicism and Cultural Materialism. New York: St. Martin's Press.

Fineman J. (1989) The History of the Anecdote: Fiction and Fiction. In H. A. Veeser (ed.) The New Historicism. London: Routledge.

Greenblatt S. (1988) Shakespearean negotiations: The circulation of social energy in Renaissance England. Berkeley, Los Angeles: University of California Press.

Greenblatt S. (1991) Marvelous Possessions: The Wonder of the New World. Chicago: The University of Chicago Press.

Knobel M., & Lankshear C. (2007) Online memes, affinities, and cultural production. In M. Knobel & C. Lankshear (eds.) A new literacies sampler. New York: Peter Lang. Pp. 199–227.

Lazarsfeld P., Merton R. (1948) Mass Communication, popular taste and organized social action. In Bryson (ed.) The Communication of Ideas. New York: Harper and Brothers.

Rorty R. (ed.) (1967) The Linguistic Turn: Recent Essays in Philosophical Method. Chicago: The University of Chicago Press.

Поступила в редакцию 14.12.2017