«Оскотиневший от злобы вражий лик»: леворадикальная эмигрантская и советская печать о речи И.А. Бунина «Миссия русской эмиграции»

Раздел: История журналистики

Статья посвящена проблеме общественного восприятия речи И.А. Бунина «Миссия русской эмиграции» (1924) по обе стороны советской границы. Предметом исследования являются соответствующие (большей частью малоизвестные) публикации в леворадикальных эмигрантских и советских периодических изданиях. Особое внимание уделяется характерной для этих изданий манере ведения дискуссии с политическими оппонентами. Все цитаты приводятся по первоисточникам.

Введение

Речь «Миссия русской эмиграции» — одно из самых известных, переиздаваемых и в то же время одно из наименее изученных пу­блицистических произведений И.А. Бунина. Литература об этой речи исчерпывается, как правило, весьма краткими упоминания­ми в исследовательских работах, посвященных жизни и творче­ству Бунина (см.: Андреева, 1998; Бабореко, 2004; Мальцев, 1994; Мочалова, 2001; Свалов, 2009; Скроботова, 2006; Трубицина, 2004), а также более или менее обстоятельными примечаниями к сбор­никам и собраниям сочинений писателя, в которые «Миссия...» включалась¹. Едва ли не в наименьшей степени исследователи ин­тересуются тем, как она была воспринята современниками Буни­на, жившими по обе стороны советской границы. Цель данной статьи — отчасти восполнить этот пробел. Предметом нашего рас­смотрения являются отклики леворадикальных эмигрантских и советских периодических изданий на знаменитую, «программную», как ее часто называют в научной литературе, речь Бунина.

За помощь, оказанную при подготовке этой статьи, автор бла­годарит сотрудников Отдела литературы русского зарубежья Рос­сийской государственной библиотеки, Государственной публичной исторической библиотеки России, а также лично С.Н. Морозова (ИМЛИ РАН) и Р. Дэвиса (РАЛ, Великобритания).

Тропа войны

С речью «Миссия русской эмиграции» будущий нобелевский лауреат выступил 16 февраля 1924 г. на одноименном вечере в париж­ском Salle de Geographic. Кроме Бунина, в этом вечере участвовали также политик и богослов А.В. Карташёв, писатели И.С. Шмелёв и Д.С. Мережковский, ученый-филолог Н.К. Кульман и студент, будущий публицист и общественный деятель И.Я. Савич. Полтора месяца спустя, 3 апреля, бунинская речь была опубликована в правоцентристской кадетской газете «Руль»².

У Бунина и его единомышленников не было намерения выска­зывать на вечере в Salle de Geographic какие-либо политические суждения — они хотели только выразить свое религиозное отноше­ние к современности, к тому, что происходило в России и в мире с февраля 1917 г. Разумеется, они не обошли молчанием и такие — еще «свежие» по тому времени — события, как смерть В.И. Улья­нова-Ленина, переименование Петрограда, начало официального признания «Советов» крупнейшими западными государствами, первые выступления представителей «сменовеховства» и других леворадикальных эмигрантских группировок с призывами возвра­щаться на родину и т.д. Поэтому, как ни старались участники вече­ра «Миссия русской эмиграции» (которые сами себя полуофици­ально называли «непримиримыми» — по отношению к советской власти) держаться в своих речах вне политики, их религиозный па­фос не мог не окраситься в некие политические тона, которые ле­выми кругами эмиграции были восприняты как откровенно пра­вые — «реакционные» и «реставраторские».

В «подведомственной» этим кругам периодической печати против Бунина и его единомышленников была развернута массированная идеологическая кампания. Ее зачинщиком и наиболее деятельным участником стала левокадетская газета «Последние новости». Уже 20 февраля издание, возглавляемое П.Н. Милюковым, обруши­лось на «непримиримых» с резкой, уничтожающей критикой. Им, в частности, были предъявлены обвинения в «реакционности», «аристократизме», «презрении к русскому народу», а сами их вы­ступления были названы «голосами из гроба»³.

После этого в эмигрантской прессе завязалась полемика, кото­рая продолжалась вплоть до начала мая 1924 г. В эту полемику ока­зались втянутыми, по меньшей мере, 13 периодических изданий, которые выражали взгляды самых разных политических сил эми­грации — от ультраправых до ультралевых. Точка зрения левых ра­дикалов в данном случае была отражена в публикациях сменове­ховской газеты «Накануне» (Берлин) и просоветского «Русского голоса» (Нью-Йорк). Не осталась в стороне от этих газетно-поли­тических баталий и советская печать: вечеру «Миссия русской эмиграции» и прозвучавшей на нем, а затем и опубликованной в «Руле» одноименной речи Бунина были посвящены материалы в «Известиях» (Москва), «Правде» (Москва), «Красной газете» (Ленинград).

В своих суждениях о высказанных «непримиримыми» идеях названные издания проявили исключительное единодушие. В этом нет ничего удивительного: все эти газеты либо своими словами пе- ресказывали-повторяли то, что о вечере «Миссия русской эмигра­ции» и одноименной речи Бунина писали «Последние новости» (которые, по существу, и формировали — или, по крайней мере, пытались формировать — общественное мнение русского зарубежья), либо попросту «списывали» друг у друга. Потому-то и тональность их откликов на выступления Бунина и других участников вечера «Миссия русской эмиграции» предсказуемо однотипна. Эти от­клики дышат острой ненавистью, их авторы не гнушаются откро­венной клеветы и площадной брани в адрес «непримиримых». Впрочем, подобная манера вести дискуссию с политическими оппонентами вообще была характерна для определенной части эмигрантской (причем не только ультралевой, но и ультраправой) печати, не говоря уже о печати советской. В плане этики у полити­ческих радикалов всех мастей, от черносотенцев до коммунистов, была налицо атрофия чувства меры и полемического такта.

«Анафема России»

Газета «Накануне» высказала свое мнение о вечере «Миссия русской эмиграции» 2 марта 1924 г. В сущности, она лишь на свой лад пересказала милюковскую передовицу «Голоса из гроба». Даже сам этот заголовок был позаимствован сменовеховской газетой — для собственной передовой.

В своей версии «Голосов из гроба» газета не пощадила ничьих репутаций, ниспровергла все возможные авторитеты. Весьма пока­зательно уже начало статьи: «Величественная картина: П.Н. Ми­люков, в тоге из “Последних новостей”, решительно заколачивает вход в склеп русской эмиграции. Из склепа несутся вопли мертвых душ Бунина, Мережковского, Шмелёва и некоторых других под­ручных». Далее «Накануне» с исключительным упорством доказы­вала принадлежность «трех с половиной корифеев (за половину идут Савич, Кульман и др.)» к «мракобесам» и «вурдалакам» русской эмиграции.

«С необычайной высоты своего великолепия и чистоты, — пи­сала газета, — они обрушили на современную Россию целое море помоев, сплетен, грубых выдумок. О существе мессианства они ничего не сказали, но выступали все с поражающим единством мыслей. Аристократизм и ненависть, вот два тезиса, преподнесен­ные ими эмиграции, как альфа и омега утверждения истины». В Бунине, по утверждению издания, «старый барин, помещик, крепостник возобладал над всем, что в нем предполагали раньше. Из последних в последние слова поносил он русский народ, в по­зиции, метко отмечаемой “Посл<едними> нов<остями>”: “я выше, я генеральская дочь, а там — только титулярные советники”, смерды, холопы презренного бесстыдного века».

«Революция, — говорилось далее, — рассеяла жизненный по­ток — один пошел по великому пути обновления, другой, ручеек, разлился в болото эмиграции. Но Бунин и другие не вода, не гли­на, а камни на пути потока революции. Они и впрямь сильнее многих других силой сопротивления. И поэтому их реакция — реак­ционность — должна была прорваться, сказаться особенно резко».

Статья заканчивалась словами: «Предоставим мертвым хоро­нить своих мертвецов, не будем тревожить их праха напоминанием, что гордая “генеральская дочь”, как известно, плохо кончила — продалась в розницу. Неумолимы законы жизни; чем ярче, чем полнее цветение новой жизни в России, чем ярче ее новый полно­кровный быт, чем смелее стучат молотки труда, строящего новую жизнь, тем жальче, безнадежнее в потемках эмигрантского склепа раздаются стуки костлявых рук в крышки гробов»⁴.

Еще дальше в шельмовании участников вечера «Миссия рус­ской эмиграции» пошла «самая распространенная в Соединенных Штатах и Канаде ежедневная кооперативная газета» «Русский го­лос», не скрывавшая своей просоветской ориентации⁵. Ее отклик на выступления «непримиримых» (о которых редакция могла судить только по публикациям в эмигрантских изданиях, присылаемых из Европы) был уже не чем иным, как злобным пасквилем.

Например, о Бунине — одном из трех, по выражению «Русско­го голоса», «бывших писателей» — было сказано, что он будто бы «взял на себя поручение “облаять” народ. По его словам, весь рус­ский народ — “сволочь” и все “несчастья России” произошли от­того, что она была населена русскими». Далее утверждалось: «Все три писателя [Бунин, Мережковский и Шмелёв] не скрыли (в этом, пожалуй, значение их “откровения”), что быть против советского правительства — значит, быть против России и всего русского на­рода. Но, по словам Бунина, для него “Бог” важнее, чем “Россия”. А посему, раз вся “Россия захвачена антихристом“, он, русский писатель Бунин, призывает всех, всех истреблять “антихриста” (т.е. истреблять русский народ). Приятно, что три писателя дого­ворились».

Вывод «Русского голоса» был таков: «Мережковский, Бунин и Шмелёв открыто призывают к уничтожению русского народа. Они высказали то, что лежит на сердце у каждого врага революции»⁶.

Спустя две недели «Русский голос» напомнил своим читателям «о “докладе”, прочитанном в Париже писателями Мережковским, Буниным, Шмелёвым». И опять газета клеветала на этих «трех пи­сателей», которые якобы «подвергли анафеме Россию, русскую молодежь»⁷.

«Эпигон крепостничества»

С середины марта 1924 г. полемика вокруг выступлений участ­ников первого вечера «Миссии русской эмиграции» выплеснулась за пределы эмигрантской среды: теперь в нее оказалась вовлечен­ной еще и советская печать.

Бунин в постскриптуме к тексту своей речи, опубликованному в «Руле», упоминает о московской «Правде», в которой 16 марта 1924 г. «появилась статья, почти слово в слово совпадающая со всем тем, что писалось о нас в “Последних новостях”»⁸. В Париж­ском архиве писателя сохранилась вырезка с этой статьей, которая озаглавлена «Маскарад мертвецов» и подписана инициалами Н.С. Однако место ее опубликования Бунин и на вырезке, и в пост­скриптуме указал неверно. Эту ошибку вслед за писателем не раз повторяли и его современники, и исследователи его жизни и твор­чества (см.: Мальцев, 1994: 268; Бабореко, 2004: 275; Трубицина, 2004: 101; Марченко, 2011: 63)⁹. В действительности статья «Маскарад мертвецов» была напечатана в «Известиях», а инициа­лы Н.С. принадлежали журналисту, писателю, критику, впослед­ствии также фольклористу и коллекционеру Н.П. Смирнову.

Бунин был прав: при написании своего полуграмотного опуса («Просматривая печать белой эмиграции, кажется, что попада­ешь на маскарад... мертвых»¹⁰) Смирнов, несомненно, пользовал­ся милюковскими «Голосами из гроба». Не исключено, что в его поле зрения были и другие «Голоса.» — в «Накануне». На это ука­зывает удивительное концептуальное, а местами и словесное сход­ство всех трех текстов. Однако цитаты московский критик брал только из «Последних новостей».

Очевидно, что в своей статье Смирнов пытался быть столь же остроумно-злоязычным, как его «коллеги»-эмигранты: «Маскарад мертвецов» написан бойко, «ловко», с претензией на литературность¹¹. Тем не менее явные пробелы в образовании не могли не сказаться на стиле молодого журналиста. Однако помимо стили­стических ошибок в его статье имеется и ряд фактических неточ­ностей.

Так, называя Бунина «старым белогвардейцем», Смирнов ут­верждал, что писатель «редактировал в Крыму газету деникинского “Освага”, приветствуя воинственных галлов позорнейшими вир­шами». Под «газетой деникинского “Освага”» автор «Маскарада мертвецов» имел в виду, несомненно, «Южное слово», но это изда­ние выходило не в Крыму, а в Одессе. К тому же «позорнейшими виршами», т.е. стихотворением «22 декабря 1918 г.» («И боль, и стыд, и радость. Он идет.») Бунин приветствовал «воинственных галлов» почти за год до того, как начал редактировать «Южное слово»¹².

Неверными были также представления Смирнова о характере отношений Бунина, Мережковского и Шмелёва с газетой «седень­кого профессора, гримирующегося под бравого артиллериста с дарданелльского форта», т.е. Милюкова. По словам журналиста, в «Последних новостях» они якобы печатались уже тогда, в первой половине 1920-х гг., однако это противоречит исторической прав­де. Обычно под словом «печататься» подразумевается полноцен­ное (пусть даже и не регулярное) сотрудничество с тем или иным периодическим изданием, а эти писатели только время от времени публиковали в газете «седенького профессора» отдельные и при­том, как правило, незначительные тексты (вроде «писем в редак­цию»), что, разумеется, вовсе не делало их ее сотрудниками¹³.

Вольно или невольно (т.е. по незнанию) Смирнов в своей статье фальсифицировал и знаменитую «дружескую пародию» Куприна на Бунина «Пироги с груздями (Из кислых рассказов)»¹⁴.

А заявляя, что в сравнении с выступлениями участников вечера «Миссия русской эмиграции» «даже “Вехи” кажутся безвинной елочной хлопушкой», автор «Маскарада мертвецов» неверно указал дату первого издания этого сборника: 1907 г., тогда как на самом деле сборник вышел в 1909 г.

И уж совсем нелепая ошибка: говоря о том, что Бунин «мечтает, как и Мережковский, о железном шлеме крестоносца», Смирнов напоминал, что писатель «во время своих скитаний по востоку» носил «пробочный (!) шлем», имея в виду, конечно, шлем пробковый.

Подобно анонимному автору из «Накануне», московский жур­налист признавал за Буниным только его дореволюционные заслу­ги и достижения. «Бунин, тот самый Иван Бунин, новый рассказ которого был когда-то для читающей России подарком, Ив. Бунин, печатавшийся до “Освага” в горьковской “Летописи”», теперь, по словам Смирнова, «позировал под библейского Иоканаана», вы­ступал в его «черном плаще» (?). «Он “религиозен”, — саркастиче­ски замечал журналист. — Он — правовернейший христианин, хотя и писал когда-то в своей автобиографии: “никакой ортодок­сальной веры не держусь”». С таким же сарказмом автор статьи приводил слова писателя о том, что он «от роду не был» помещи­ком (что было чистой правдой), «опровергая» это утверждение, по примеру «Последних новостей», цитатами из бунинских «Семи стихотворений»¹⁵ и рассказа «Несрочная весна»¹⁶. «Теперь, — пи­сал Смирнов, — православнейший писатель выступает как пред­ставитель и защитник своего, разбитого революцией класса. Это особенно ярко сказывается в его позднейших произведениях. <...> Здесь уже не только помещик, но помещик-мракобес, дворянин- крепостник.

— Эпигон крепостничества»¹⁷.

Ключевые тезисы «Маскарада мертвецов» Смирнов воспроиз­вел в другой своей статье — «Солнце мертвых», напечатанной в том же 1924 г. в литературно-художественном и общественно-по­литическом журнале «Красная новь»¹⁸.

«Человечья жуть»

На страницах советской прессы имя Бунина появлялось не так часто, как имена политических и военных лидеров эмиграции: П.Н. Милюкова, А.Ф. Керенского, А.В. Карташева, П.Н. Врангеля, великого князя Николая Николаевича, Н.Е. Маркова II. В этом нет ничего удивительного: как «политик» для советской власти Бунин был не опасен и не слишком интересен. О его полити­ческой ориентации (мнимом «тяготении» к монархизму) писали большей частью вскользь, как о досадном заблуждении прекрас­ного прежде, до революции, писателя. Но так продолжалось лишь до выступления Бунина на вечере «Миссия русской эмиграции». Печатный же текст его одноименной речи и вовсе заставил совет­ских публицистов внимательнее присмотреться к писателю-«бе- лоэмигранту». Один из них — М.Е. Кольцов — 24 апреля 1924 г. изложил итоги своих наблюдений в «Правде».

Свой антибунинский памфлет Кольцов начинал издалека, с об­личений «добродетельных слюнтяев», которые любят «обвинять большевизм в раздувании “кровожадных страстей” народа, в раз­жигании ненависти трудовых низов к капиталистам и помещикам», и с осанны народу, сорвавшему «узду и путы на руках» и давшему «волю своим истинным чувствам к классу угнетателей».

По мнению Кольцова, в том, что «карающей рукой пролетария и мужика водило не холодное классовое побуждение, но стихия созревшего во тьме и пробужденного инстинкта», русская интел­лигенция (включая «некоторых маститых литераторов») должна была, по крайней мере отчасти, винить и себя. Говоря при этом о Бунине, публицист прибег к испытанному пропагандистскому средству, третируя писателя его помещичьим происхождением. «Темен народ русский, — писал Кольцов. — Откуда ему быть просвещенному? В усадьбе дворянина Бунина университета для крестьян не водилось. Сам Бунин, ученый, культурный и изыс­канный человек, отстоявшись с молодости строгим стильным нар­циссом, подарил нескольким тысячам российской интеллигенции десяток отличных по красоте стиля, по аристократическому изяще­ству книг. Шутка сказать — почетный академик по разряду изящной словесности. Но у крестьян бунинских, если собрать их воедино, не нашлось бы, у всех вместе, понятия, чтобы разобрать хоть одну главу из бунинской изящной словесности».

Подобно «известинцу» Смирнову, «правдинец» Кольцов исполь­зовал и другой стилистический шаблон советской публицистики: сталкивать — по принципу контраста — в одной характеристике похвалу дореволюционной деятельности имярек с хулой его поре­волюционных поступков и высказываний. У Кольцова Бунин — одновременно «жемчужина российской литературы» и «один из духовных вождей бывшей русской интеллигенции» (курсив наш). Бунинская речь, опубликованная в «Руле», будто бы не столько разгневала советского публициста, сколько внушила ему чувство жалости к озлобленному из-за своего бессилия противнику. «Мож­но как угодно торжествовать над поверженным врагом, — рассуж­дал Кольцов. — Но есть минуты, когда, взглянув на искаженный отчаянием, не человечий, оскотиневший от злобы вражий лик, за­хочешь отвернуться. Когда, видя его в последнем градусе безумия ползающим на четвереньках и кажущим осклизлый бешеный язык, потупишь в брезгливом испуге глаза. Сплюнешь, уйдешь, чтобы не видеть обнаженной человечьей жути».

С тем же высокомерием «победителя» Кольцов разбирал и текст бунинской «Миссии русской эмиграции».

«Вы не знаете этой миссии? — с нарочитой едкостью вопрошал он. — Не чувствуют ее и полтора миллиона неудачливых белогвар­дейцев и буржуа, выброшенных революцией за борт страны. Но Бунин, русский писатель, в изгнании став общественником, зовет эмиграцию блюсти свою миссию. Уполномоченный божеским образом безработных губернаторов и исправников, божеским по­добием помещиков и спекулянтов, Бунин проклинает безбожное “попустительство” всего мира, который уже давно должен был бы крестовым походом идти на Москву. Идти на Москву надо, обяза­тельно, безысходно необходимо, ибо описать творящееся там не в силах заплетающийся в ярости бунинский язык, проклясть его задыхающийся голос.»¹⁹

Кольцов не обошел вниманием и то место в бунинской речи, где, со ссылкой на записки «одного из недавних русских бежен­цев», рассказывалось о некоей «худой собачонке», хозяина кото­рой, «какого-то нищего старика», убили красноармейцы. «Ах, го­ворится в записках, как ужасно металась и выла эта собачонка вокруг трупа и какую лютую ненависть приобрела она после этого ко всем красноармейцам: лишь только завидит вдали красноар­мейскую шинель, тотчас же вихрем несется, захлебываясь от яростного лая! Я прочел это с ужасом и восторгом, и вот молю Бога, чтобы Он до моего последнего издыхания продлил во мне подобную же собачью святую ненависть к русскому Каину. А моя любовь к русскому Авелю не нуждается даже в молитвах о поддержании ее.»²⁰

Эти строки Кольцов прокомментировал так: «Бунин бессилен. Он не дает в своей речи никакого рецепта действия русского эми­гранта. Но как клокочет его ненависть, как переливается она через края человечьего образа, “божьего подобия”, заставляя это подо­бие открыто становиться на одну доску с животным! Голоса не хва­тает, нужен уже собачий лай. <...> Мужик из бунинской усадьбы и из великого множества других усадеб необъятной равнины, вос­ставший вместе с рабочими из городов против веков рабства у Бу­нина и Буниных, стомиллионный истинный хозяин страны — вот кого клянет Каином свергнутый хозяин. И хулитель знает это. Но не смущен. <...> Старый барин покинут. Ненависть душит его. Та­кой душной апоплексической ненависти, сгибающей человека, бросающей на четвереньки, сменяющей голос на лай, — такой злобы не найти у самого темного лесного из бунинских крестьян».

В заключение Кольцов, уже окончательно переступая черту по­лемического такта, желал Бунину «приобщиться святых тайн» для «облегчения от астматической злобы».

«Низины, пугающие ямы человеческой психики. Из них несет смрадом догорания, шевеля брезгливую тоску и жалость»²¹, — подводил итог своим социолого-психологическим «наблюдениям» Кольцов.

«Репутация скромного существа»

Над бунинской «мольбой» о «собачьей святой ненависти к рус­скому Каину» глумился не только Кольцов. Например, М. Горь­кий еще в марте 1924 г. писал М.Ф. Андреевой из Мариенбада: «.А в Париже И.А. Бунин проповедует “собачью ненависть” к большевикам. Так и говорит: собачью. Совершенно обезумели со зла эти ребята»²². Но если Кольцов и Горький высказывались насчет этой «мольбы» как бы между прочим, то их единомышлен­ники из «Накануне» и «Красной газеты» целиком посвятили свои материалы сюжету о возненавидевшей красноармейцев собачонке. Поводом для этого послужило «Письмо в редакцию» газеты «Руль», которое было опубликовано 12 апреля 1924 г. за подписью некоего «пережившего послереволюционные режимы всяких цветов, рос­сийского гражданина N.N.»²³.

Как объяснял N.N., в редакцию газеты, напечатавшей за девять дней до того «пламенную речь» Бунина, он обратился «для восста­новления репутации скромного существа», за которое он счел «долгом заступиться». Суть этого «заступничества» состояла в сле­дующем.

Автор «Письма.» высказывал предположение, что Бунин, го­воря о собаке убитого красноармейцами старика-нищего, имел в виду происшествие, «описанное просто, трогательно и ярко» в мемуарах русского литературоведа, поэта, переводчика В.М. Фи­шера. Эти мемуары были опубликованы в 1923 г. в журнале «На чужой стороне»²⁴. Правда, у Фишера старик был вовсе не нищим, а ростовщиком в одном украинском местечке, носил фамилию Янковский. Убили его не красноармейцы, а петлюровцы — как де­никинского «шпиона», каковым он на самом деле не являлся, — на глазах у его собаки (как писал Фишер, «такой же старой, как он сам») по кличке Шек. Собака после этого убийства пришла жить к Фишеру. «Шек усердно стерег дом, — цитировал N.N. мемуари­ста, — усердно лаял, но в его собачьей душе был надрыв. Во время пальбы он дрожал и выл жалобно и тихо. Он не мог забыть вы­стрела, уложившего его господина. Солдат он ненавидел, к какой бы армии они ни принадлежали, и я разделял с ним это чувство»²⁵. Автор «Письма в редакцию» подчеркивал: «В мемуарах В.М. Фи­шера описаны зверства и безобразия и белых казаков, и блакитно- желтых петлюровцев, и красных большевиков».

Таким образом, выходило, что в своей интерпретации проис­шествия с собакой Бунин значительно исказил факты ради своих — в сущности, чисто пропагандистских — целей, превратив обычную собаку, напуганную зрелищем убийства собственного хозяина, в яркий символ непримиримости к большевизму. Этим, по мнению N.N., писатель будто бы запятнал «репутацию честного Шека». Но, каким бы убедительным ни выглядело подобное «обвинение», ни подтвердить, ни опровергнуть гипотезу автора «Письма в ре­дакцию» не представляется возможным: мы не знаем точно, был ли Бунин знаком с мемуарами Фишера и пользовался ли он ими во время работы над «Миссией русской эмиграции».

Так или иначе, загадочный N.N. своим «Письмом в редакцию» вольно или невольно дал бунинским недоброхотам материал для «разоблачительных» публикаций, направленных против «зарвав­шегося клеветника».

«Эмигрантский Иеремия»

«Накануне» 18 апреля поместила «маленький фельетон» под за­главием «Разоблаченный пророк». Автор, скрывшийся за псевдо­нимом К. Треплев, опираясь на сведения, изложенные в «Пись­ме.» N.N., обвинил Бунина в дезинформации. Однако при этом сам фельетонист не брезговал подтасовками и искажением фак­тов. В частности, он ставил знак равенства между петлюровцами и «белыми ратниками», что исторически было неверно, а цитируя пресловутое «Письмо в редакцию» «остроумного российского гражданина», выпустил из его заключительной фразы упоминание о «красных большевиках» (точно так же с этим текстом поступил его коллега из «Красной газеты» А. Меньшой).

В своем «маленьком фельетоне» К. Треплев на все лады обы­грывал бунинскую мольбу о «собачьей святой ненависти к русскому Каину». «Право же, — ерничал двойник чеховского персонажа, — это не случайно, что Бунин сопоставил себя с собакой и заговорил о святой собачьей ненависти — к революции, к русскому народу, к новой России. Ненависть свою он разбавил поповским елеем и мистикой, взятой напрокат у Карташева. <...> С одной стороны — крест, с другой — нагайка. И посредине — в виде господа бога — Кутеп-паша²⁶. Галлиполийский палач. И грозный оклик:

— Будем сечь».

Умышленно извращая смысл бунинской «мольбы», К. Треплев интерпретировал ее как абсурдное «пожелание» писателя («в пылу библейского гнева») «превратиться в собаку. Не в собаку даже, а — в “худую собачонку”.»

«Так трогательно рассказывает и так возвышенно мечтает Бу­нин, — язвил автор «Разоблаченного пророка». — “Святая собачья ненависть.” В этом слышится железный голос пророка Иеремии. В этом есть пророческий пафос. Но. На всякого мудреца доволь­но простоты. Собачонку Бунина, с которой он хотел брать при­мер, разоблачили, и с лица эмигрантского Иеремии сошли румяна пророческого гнева».

Указав на три «нестыковки» в бунинской версии происшествия с собакой («Во-первых, старик был убит не красноармейцами, а петлюровцами. По терминологии Бунина, “белыми ратниками”. Во-вторых, собака ненавидела солдат всех армий, и главным обра­зом тех армий, которые, к великому неудовольствию Бунина, “не приняла Россия”. В-третьих, в записках, на которые ссылается Бу­нин, описываются грабежи “белых ратников”: казаков и украин­ских партизан»), автор «маленького фельетона» резюмировал: «От великого до смешного — один шаг: и пророческая трагедия пре­вращается в старый, затасканный анекдот.»

Заканчивалась статья на той же глумливой ноте: «Право, можно порадоваться за Бунина: его молитва не была услышана Богом, и чудо не совершилось. Веселенькая была бы картина, если бы Бу­нин вдруг превратился, да еще до последнего своего “издыхания”, в собачонку Шек: пришлось бы ему яростно лаять на присутство­вавших в зале великих князей, митрополита Евлогия, славных ге­нералов и на товарищей своих: на Мережковского, на Карташе­ва. Оказывается, что нельзя положиться не только на человека, но даже и на собаку: подведет. И если Бунину так уж хочется пола­ять по-собачьи, отошлем его к блоковской собаке: “.а рядом жмется шерстью жесткой, поджавши хвост, паршивый пес”. Этот не подведет»²⁷.

«Передержка. Подтасовка. Наглая ложь»

В том же духе была написана статья некоего А. Меньшого «Оклеветанная собака», опубликованная 3 мая в вечернем выпуске «Красной газеты».

Вслед за К. Треплевым А. Меньшой тоже потешался над тем, что «обнаружилось духовное родство между Шеком и великим русским писателем Иваном Алексеевичем Буниным». И, подобно Кольцову, он эксплуатировал пропагандистский шаблон советской печати и зашел в этом гораздо дальше Кольцова, демонстрируя — то ли по простодушию, то ли из каких-то особых соображений — полное невежество в вопросе о политическом «ландшафте» эмигра­ции. Так, и беспартийный Бунин, и даже кадетская (т.е. демократи­ческая) газета «Руль» были записаны А. Меньшим «в монархисты».

Трудно сказать, в каком издании А. Меньшой почерпнул сведе­ния для своей статьи. Не исключено, что автор «Оклеветанной со­баки» обращался к первоисточнику — «Письму в редакцию» N.N. Однако более вероятным представляется, что он воспользовался «маленьким фельетоном» К. Треплева, — на это указывает опреде­ленное стилистическое сходство текстов. Вместе с тем А. Мень­шой, безусловно, привнес и нечто от себя. Центральной темой его статьи стала бунинская «клевета» на собаку по кличке Шек.

По словам А. Меньшого, Бунин, «великий писатель», «оклеветал эту ни в чем не повинную, честно исполнившую свой долг собаку. Оклеветал в печати. Оклеветал подлейшим образом. Оклеветал под видом похвалы, — это самый худший вид клеветы.»

«Иван Бунин, — писал далее А. Меньшой, — крайний монар­хист. разоренный революцией мелкопоместный дворянчик, озлоб­ленный и желчный, — он принципиально не подает руки евреям и лицам податных сословий, — Иван Бунин, более чем наполовину выживший уже из ума, — Иван Бунин вдруг почувствовал влече­ние, род недуга к еврейской собачке, у которой в душе надрыв, — заметьте: чисто еврейский надрыв. Иван Бунин произнес в Париже на монархическом собрании пламенную монархическую речь — и закончил ее. цитатой из мемуаров В.М. Фишера. Только он по­зволил <себе> эту цитату несколько “исправить”: вместо петлю­ровцев он поставил красноармейцев, — т.е. погром устроили крас­ноармейцы, старика-еврея Янковского убили красноармейцы, собака Шек лаяла только на красноармейцев. Передержка. Подта­совка. Наглая ложь».

Трафаретно, по К. Треплеву и Кольцову, автор статьи истолко­вывал и бунинскую мольбу о продлении «собачьей святой ненави­сти к русскому Каину»: «.Иван Бунин тоже хочет вихрем носиться, захлебываясь от яростного лая. Но пока что он облаял собаку. Как будто у еврейской собаки могут быть дворянские, вернопод­даннические, православные чувства. Такая явная клевета, такая диффамация, что даже “Руль” (газета правокадетская и тоже мо­нархическая) не удержался и обратил внимание великого писателя на недопустимость такого вольного обращения с собачьей честью.»

«Так живет и работает белая эмиграция; такие вот у нее интере­сы; такие вот занимают ее вопросы; так вот выродились некогда талантливые люди.»²⁸ — резонерствовал в конце своей статьи А. Меньшой.

Заключение

Резко негативная реакция леворадикальной эмигрантской и советской печати на речь Бунина «Миссия русской эмиграции» была предсказуема и закономерна. Главной причиной этого было, несомненно, само содержание бунинской речи, в том числе выра­женная в ней непримиримость к советскому режиму и его полити­ко-культурным инициативам, а также негодование в адрес запад­ных держав, не только не желавших вмешиваться во внутренние дела охваченной революцией России, но и с 1924 г. начавших при­знавать с точки зрения международного права ее новую власть.

Полемические приемы, к которым прибегали леворадикальные эмигрантские и советские публицисты, не отличались большим разнообразием и изобретательностью. Все авторы пользовались примерно одним и тем же набором публицистических шаблонов, имея целью дискредитировать Бунина и его позицию в глазах своих читателей. В эффективности подобной стратегии и тактики сомне­ваться не приходится. Однако эффективность эта, безусловно, но­сила в большей или меньшей степени «локальный» характер. Если «Известия», «Правда», «Красная газета» могли воздействовать на общественное сознание целой огромной страны, то влияние «На­кануне» и «Русского голоса» было куда более скромным: «целевая» аудитория этих газет была несопоставима по своим размерам с ауди­торией советских официозов. При этом в глазах большей части русской эмиграции значение и тех и других изданий было одинако­во ничтожным, соответственно и их мнение — в частности, о Бу­нине и его речи — не могло иметь особого веса. Кстати, похоже, что и сам Бунин либо проигнорировал направленные против него выступления леворадикальной эмигрантской и советской печати (разумеется, за вычетом статьи «Маскарад мертвецов»), либо вовсе о них не знал. По крайней мере, в Парижском архиве писателя эти публикации не обнаружены.

Тем не менее само по себе их появление представляет определен­ный интерес не только как «косвенный» факт биографии писателя, но и как яркий эпизод в истории отечественной печати 1920-х гг.

Примечания 

¹ См.: Бунин И.А. Под серпом и молотом: Сб. рассказов, воспоминаний, сти­хотворений / Вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. С.П. Крыжицкого. Лондон [Канада], 1975; 2-е изд. 1982; Он же. Окаянные дни. Воспоминания. Статьи / Сост., предисл., подгот. текста и примеч. А.К. Бабореко. М., 1990; Он же. Окаянные

² См.: Бунин Ив. Миссия русской эмиграции (Речь, произнесенная в Париже 16 февраля) // Руль (Берлин). 1924. 3 апр. № 1013. С. 5—6.

³ См.: <Б.п.> Голоса из гроба // Последние новости (Париж). 1924. 20 февр. № 1174. С. 1.

⁴ <Б.п.> Голоса из гроба // Накануне. 1924. 2 марта. № 52. С. 1.

⁵ Редактор «Русского голоса» А. Ветлугин (наст. имя и фам. Владимир Ильич Рындзюн; 1897—1953) писал 2 января 1925 года А.В. Луначарскому: «В продолже­нии двух лет я состою редактором нью-йоркской газеты “Русский голос”, стоя­щей на советской платформе. О характере “Русского голоса” Вы можете судить по тому факту, что весной прошлого года нами было собрано и переслано Н.К. Лени­ной (т.е. Крупской. — А.Б.) 2000 долларов в фонд Живого Памятника Ленину...» (цит. по: Николаев Д.Д., 2008: 306).

⁶ <Б.п.> Договорились // Русский голос. 1924. 9 марта. № 2968. С. 2.

⁷ <Б.п.> Как они работают // Там же. 25 марта. № 2984. С. 2.

⁸ Бунин Ив. Миссия русской эмиграции. С. 6.

⁹ См. также: Даватц В. Миссия эмиграции: I. Лампады св. Сергия // Новое время (Белград). 1924. 10 апр. № 887. С. 2; Крыжицкий С.П. Примечания // Бунин ПА. Под серпом и молотом. С. 229; Морозов С.Н., Николаев Д.Д., Трубилова Е.М. Ком­ментарии // Бунин И.А. Публицистика 1918—1953 годов. С. 541.

¹⁰ Н.С. <Смирнов Н.П.> Маскарад мертвецов // Известия. 1924. 16 марта. № 63. С. 2. Курсив наш. Показательно, что, цитируя эту же фразу в своем постскриптуме, Бунин не удержался от едкого замечания: «.какой прекрасный русский язык!» (Бунин Ив. Миссия русской эмиграции. С. 6).

¹¹ В 1920-х гг. эта претензия давала о себе знать постоянно, едва ли не во всех публикациях Смирнова. На одну из них — предисловие к сборнику рассказов С.П. Подъячева «Разлад» (М., 1925) — в свое время обратил внимание Г.В. Адамович (см.: Адамович Г. Литературные беседы // Звено (Париж). 1925. 31 авг. № 135. С. 2).

¹² Это стихотворение, написанное ко дню официального вступления в Одессу союзнических войск, было опубликовано 9 (22) декабря 1918 г. на первой полосе «Одесского листка» (№ 279).

¹³ К тому же из этой «троицы» только Бунин — да и то лишь с конца 1927 г. — был полноценным сотрудником «Последних новостей». Его взаимоотношения с редакцией и лично с Милюковым были непростыми и неровными, а само участие в газете — далеко не регулярным. Тем не менее за 10 с лишним лет писатель напе­чатал в ней целый ряд произведений: стихи, прозу, воспоминания.

¹⁴ Аутентичный текст «Пирогов с груздями» А.И. Куприна см.: Жупел (СПб.). 1906. № 3. С. 7.

¹⁵ См.: Бунин Ив. Семь стихотворений: I. Сон епископа Игнатия Ростовского («Сон лютый снился мне: в полночь, в соборном храме.»); II. «Хозяин умер, дом забит.»; III. «Едем бором, черными лесами.»; IV. «Наполовину вырубленный лес.»; V. «Душа навеки лишена.»; VI. «Зарос крапивой и бурьяном.»; VII. «Все снится мне заросшая травой.» // Русская мысль (Прага). 1923. Кн. VI—VIII. С. 3—7.

¹⁶ См.: Бунин Ив. Несрочная весна // Современные записки (Париж). 1924. Кн. XVIII. С. 5—18.

¹⁷ Н.С. Маскарад мертвецов. С. 2. Мечты о восстановлении крепостного права Бунину приписывали и до революции.

¹⁸ См.: Смирнов Н. Солнце мертвых: Заметки об эмигрантской литературе // Красная новь (Москва). 1924. Кн. 3. С. 253—254.

¹⁹ Кольцов М. Голос Бунина // Правда. 1924. 24 апр. № 94. С. 1.

²⁰ Бунин Ив. Миссия русской эмиграции. С. 5.

²¹ Кольцов М. Голос Бунина. С. 1.

²² Горький М. Полн. собр. соч. Письма: В 24 т. М., 2009. Т. 14. С. 310. Спустя два года «великий пролетарский писатель» развил свою мысль: «Моралистам Бунин дал хороший повод говорить о слепоте ненависти. Остроумные люди, вероятно, очень посмеются над мольбою культурного человека и прекрасного писателя, ко­торый дожил до того, что вот, — предпочитает собачье бешенство человеческим чувствам» (Горький М. Из дневника // Красная газета. Вечерний выпуск. 1926. 30 июля. № 176. С. 2; То же // Огонек (Москва). 1926. № 31. С. 6).

²³ N.N. Письмо в редакцию // Руль. 1924. 12 апр. № 1021. С. 4.

²⁴  См.: Фишер В.М. Записки из местечка // На чужой стороне (Прага). 1923. Кн. III. С. 35—64.

²⁵ N.N. Письмо в редакцию. С. 4; Фишер В.М. Записки из местечка. С. 60. Кур­сив N.N.

²⁶ Имеется в виду генерал А.П. Кутепов. В эмиграции стала притчею во языцех исключительная суровость дисциплины, которую он установил в русском воен­ном лагере в Галлиполи. Об этом, например, писал Г.Н. Раковский в своей книге «Конец белых: От Днепра до Босфора (Вырождение, агония и ликвидация)» (Пра­га, 1921). Однако в то же время сами галлиполийцы строгость порядков, введен­ных Кутеповым, оправдывали необходимостью сохранять в эвакуированных из Крыма частях боевой дух и воинскую выправку. См. об этом: <Б.п .> Генерал Алек­сандр Павлович Кутепов // Русские в Галлиполи: Сб. статей, посвященный пре­быванию 1-го армейского корпуса Русской армии в Галлиполи. Берлин, 1923. С. 54—60; Ряснянский С. Галлиполи: Из Владимирского календаря на 1971 г. Б.м., б.г. С. 4—5; и др.

²⁷ Треплев К. Разоблаченный пророк // Накануне. 1924. 18 апр. № 89. С. 4.

²⁸ Меньшой А. Оклеветанная собака // Красная газета. Вечерний выпуск. 1924. 3 мая. № 98. С. 2.

Библиография

Андреева С.Л. Библейские реминисценции как фактор текстообразо- вания (На материале произведений И.А. Бунина «Тень птицы», «Окаян­ные дни», «Миссия русской эмиграции»): дис. . канд. филол. наук. М., 1998.

Бабореко А.К. Бунин: Жизнеописание. М., 2004.

Мальцев Ю. Иван Бунин. 1970—1953. Frankfurf am Main; М., 1994.

Марченко Т.В. «.Мало бунинской атмосферы, нужна и блоковская»: Поэма А.А. Блока «Двенадцать» в художественном сознании И.А. Бунина // Ежегодник Дома русского зарубежья им. А. Солженицына. 2011. М., 2011.

Мочалова Н.В. Проблема революции и культуры в публицистике И.А. Бу­нина. 1918—1953 гг.: Дисс. . канд. филол. наук. М., 2001.

Николаев Д.Д. Ветлугин // Литература русского зарубежья. 1920—1940 / под общ. ред. О.Н. Михайлова. М., 2008. Вып. 4.

Свалов А.Н. Бунин // Общественная мысль Русского зарубежья: Энцикло­педия / под общ. ред. В.В. Журавлёва. М., 2009.

Скроботова О.В. Жанрово-тематическое разнообразие «внехудожественного» творчества И.А. Бунина 1917—1923 годов: дневники, публицистика: дис. ... канд. филол. наук. Елец, 2006.

Трубицина Н.А. Библейские мотивы в речи И.А. Бунина «Миссия рус­ской эмиграции» // Творческое наследие Ивана Бунина на рубеже тысяче­летий: Материалы Международной научной конференции, посвященной 70-летию вручения Нобелевской премии и 50-летию со дня смерти писа­теля. Елец, 2004.

Поступила в редакцию 08.06.2014