Публицистика в эпоху Интернета

Раздел: Дискуссия

Статья посвящена феномену, который можно определить как возрождение публицистики в век Интернета. Основная идея: те, кого мы именуем публицистами, получили новые богатые возможности для обращения к своей аудитории, включая и коммуникации поверх корпоративных (редакционных) барьеров: личные блоги и сайты, социальные сети и другие. Такая профессиональная активность востребована в сегодняшней России.

От первого лица

Намерение говорить о публицистике упирается в то, что само слово это ушло из активного профессионального словаря. К тому же не годится и калька с английского, где публицистом называют и агента по рекламе и пиару, и эксперта по международному праву, ну и того, кто пишет на текущие темы политики. Слова «публи­цист» и «публицистика», например, ни разу не встречаются в наи­более обширной коллективной монографии по новым медиа (Lievrouw, Livingstone, 2007). В объемнейшей монографии Д. Маккуэйла (McQuail, 2009) по массовым коммуникациям — также ни разу. Это само по себе — особая тема для компаративных исследований, поскольку в отечественной традиции указанные понятия всегда если не в центре, то хотя бы на периферии внимания исследовате­лей все-таки существуют¹.

Историк западной прессы Р. Парк (Park, 1960: 15) в свое время писал, что газеты США наследовали ход развития прессы в Англии, где газеты резко изменились с тех пор, как парламентские деятели стали использовать их в качестве рупора, обращаясь ко всей стра­не. Пресса пришла и к формату «журналов мнений», редакторы которых прежде всего и стали таким рупором. Еще в XVII в. в про­цессе борьбы за свободу высказываний появились авторы-«памфлетисты» (pamphleteer). Р. Парк считал, что когда мы встречаем в политической литературе прошлого упоминания о власти прессы, то должны понимать: именно о редакторах с их колонками, а не о репортерах с их новостями шла речь. «Даже сейчас, когда мы го­ворим о свободе прессы — то это скорее о свободе выражения мне­ний, чем о свободе находить и публиковать факты».

«“Я” — это организующее начало произведения», писал отече­ственный исследователь, характеризуя наиболее выпуклую особен­ность того, что мы в России называем публицистикой (Прохоров, 1984: 307). Поскольку публицистике свойственно быть персона­лизированной, то и индивидуальные особенности авторов здесь особенно выпуклы. Так, Л. Радзиховский позиционирует себя в «Жи­вом журнале» как публицист. Но вряд ли его всегдашняя и демон­стративная отстраненность, подчеркнутая позиция «над схваткой» (что особенно заметно в выступлениях в эфире «Эха Москвы») ха­рактерна для публицистики. С. Пархоменко, напротив, не просто предъявляет свою индивидуальную позицию, но с открытым забра­лом обращается к аудитории, «задирается», ищет способ ее расшеве­лить. «Вы тут все очумели, что ль?», — восклицает он в конце одно­го из своих постов². В другом: «Похоже, что 90 процентов из вас опять кликнуло — и удовлетворенно осталось дома, дрыхнуть. Нехорошо»³. Он же в ответ на пессимистические прогнозы и рассужде­ния: «Слышь, гребцы протестные. Вы мужайтесь, что ли. Набирай­тесь терпения. Всего только год прошел. Всем нелегко. И дальше будет, несомненно, только труднее»⁴. На сайте журнала «Большой город» библеист А. Десницкий, имеющий и свой личный сайт, пи­шет «от себя» в связи с показом документального фильма «Не верю»: «За всю эту лажу придется когда-нибудь платить.<...> Пла­тить православной церкви, которой больше тысячи лет и к которой принадлежит великое множество очень разных людей, в том числе и я сам»⁵.

Теоретик писал об этом: «Искусство публицистики не огра­ничивается умением дать читателю картину жизни, панораму со­временной действительности. От публициста требуется нечто большее — понять происходящее. Определить свое отношение и передать свое суждение, приговор, мнение читателю. А это доступ­но только тогда, когда есть ясная, четкая позиция» (Прохоров, 1984: 151). То есть здесь явно ожидаются «вьюз», а не «ньюз», «ИМХО» на сегодняшнем языке граждан Сети. Если искать харак­терные для языка публицистики глагольные формы, это — един­ственное число первого лица.

В персонализированности усматривается сила публицистиче­ского воздействия: вообще персонализированные контакты эффек­тивнее массовых, что было замечено еще в 1940-х гг. американским обществоведом Б. Берельсоном (Berelson, 1960: 531). С появлени­ем Интернета возможности индивидуализации оказываются неиз­меримо большими, чем раньше. В своем стремлении персонализи­ровать общение с аудиторией через Сеть журналисты совершают переход от работы с массовой аудиторией к взаимодействиям с со­обществами (прежде всего, думается, в коммерческих целях, но не только — а и в связи с возможностью формирования новых более тесно связанных между собой социальных общностей)⁶. При этом в Интернете разворачивается интересное переплетение тенденций: с одной стороны, обезличивание сообщений — преобладание тек­стов без подписи авторов, анонимность или скрывание участни­ков обмена информацией за «никами», а с другой — повышение уровня персонализации общения с обеих сторон, увеличение числа высказываний «от себя».

Последняя из указанных тенденций не так просто пробивает себе путь. В посте у И. Петровской в Фейсбуке обнаруживаем очеред­ное тому свидетельство: выдержки из письма, присланного про­винциальным журналистом, который уволен из редакции с устной формулировкой «за статусы в официальных сетях»: «Мне популяр­но объяснили, что наш журналист не имеет права на личное мне­ние, на личное пространство, на гражданскую позицию.<...> Я уже забил на то, чтобы получать кайф от работы, рыть, искать, я мимикрировал, приспособился. Нам внушили, что наша задача “очеловечивать власть”, и мы не особенно сопротивлялись». Автору внушали, что личные странички сотрудников — часть корпоратив­ной этики⁷. На это другой журналист как бы невольно отвечает: «Как гражданин России, личный дневничок которого по загадочным причинам читают более 10 000 человек, все-таки считаю своим долгом иногда комментировать свое видение (курсив мой. — И.Ф.) политической ситуации»⁸.

На другом полюсе медийной иерархии — желание избежать тяги к «особому мнению». Главный редактор «Комсомольской правды» В. Сунгоркин: «Нет у этой газеты никакого курса. Это я вам гово­рю как главный редактор. Я тут работаю с 1975 года. И я имею полное моральное право сказать: никогда никакого курса у этой газеты не было, нет и, я надеюсь, не будет»⁹. Главный редактор «Московского комсомольца» П. Гусев: «По-моему, главный редак­тор массовой федеральной газеты должен быть вне политических пристрастий»¹⁰.

Во время и после Первой мировой войны сохранялся устойчи­вый интерес к процессу и эффектам пропаганды. При этом зачастую все, что исходило от журналистов, стало называться пропагандой. Публика не отличала дискуссионность (deliberate propaganda) или сознательные намерения закрепить/изменить отношение к чему- либо от распространения фактов в духе объективности. Но публи­ка должна различать, настаивал автор, разные функции журнали­ста и пропагандиста. Пропагандисты, люди, занятые в публичной сфере, — это заинтересованные информаторы, а репортеры и ре­дакторы — нет (Casey, 1960: 264). Вряд ли с этим утверждением легко согласиться, но отметим, что издавна была и такая точка зрения: журналистика и пропаганда — вещи разные.

Работу по влиянию на аудиторию в одних случаях честно от­крывают, в других — скрывают. Рассуждая об этом, французский обществовед П. Шампань писал: « Свободная политическая кон­куренция, характерная для режимов демократии, стремится зату­шевать работу по внушению, которая существует также и в этих режимах и объектом которой является создание консенсуса на предмет возможных разногласий. В авторитарных режимах более наглядны усилия, направленные на внушение одного и единствен­ного видения мира» (Шампань, 1997: 27).

Объект нашего внимания в данном случае — та часть журнали­стики, которая характеризуется высказываниями от своего имени, с явным или скрываемым расчетом влияния на мнения, а в каких-то случаях — и на поведение аудитории.

Теоретический и методологический багаж

Обращаясь к теме публицистики в наши дни, есть на что опе­реться. Ей уделяли внимание многие исследователи. Наиболее полный и всесторонний анализ публицистики был в свое время проведен Е.П. Прохоровым в докторской диссертации и двух мо­нографиях (Прохоров, 1973, 1984).

«Методологический нерв» его концепции — утверждение непре­ложной связи, взаимообусловленности функций/предназначения дан­ного вида деятельности, ее целей и, соответственно, ожидаемых и ре­альных эффектов с ее объектом, предметом, методом деятельности и детерминированной всеми этими факторами формой «продукта».

В сжатом виде представления Е.П. Прохорова о содержании каждой из категорий, описывающих публицистику, таковы: функция — формирование общественного мнения; цель/эффект — формирование общественного мнения (доба­вим: его активизация, выражение) относительно определенной со­циальной ситуации: «Главный эффект, на который рассчитывает публицист, — актуальное и прочное формирование общественного мнения и затем в связи с формированием мнения и как его резуль­тат — участие в формировании других блоков сознания» (Прохо­ров, 1973: 101). И еще: «Практический результат в публицистике обеспечивается таким анализом ситуаций жизни, когда оказывается отмобилизованным общественное мнение, решительно влияющее на принятие решений» (Прохоров, 1984: 185). То есть под публи­цистическим прицелом могут быть два вида эффектов. Назовем их когнитивно-аффективными (информированность и отношение) и организационно-практическими (активизация общественности, ор­ганизация взаимодействий между ее представителями, между ними и лицами, принимающими решения);

объект — «современная социальная действительность, а также те события прошлого и то предвидимое будущее, которое имеет актуальное современное значение» (там же);

предмет — явление/ситуация, взятая всесторонне: «Публицист видит “кусок жизни” не с точки зрения узкого специалиста <....> Он обязан именно своей профессией увидеть и понять явление во всех его сторонах и связях» (там же);

метод — а) понятийно-образное отражение действительности: «Публицистика как тип творчества соответствует формам повсе­дневного мышления людей, в котором запечатлевается окружаю­щий их мир в его целостности, в богатстве событий, отношений, проблем, суждений, оценок, настроений, мыслей, картин» (там же: 39);

б) открытая демонстрация личной позиции, «особого мнения», предъявление «Я» публициста (там же);

содержание и форма продукта — анализ конкретных ситуаций через многообразие жанров, в соответствии с формой реакции об­щественного мнения на происходящее: «Мнение всегда есть мне­ние о чем-то конкретном и актуальном. Важным кажется и то, что слово это позволяет точно передать суть суждений общественно­сти в их многогранности: ведь во мнении переплетаются рацио­нально-понятийные, эмоционально-образные, волевые моменты» (там же: 33).

Поскольку все элементы рассматриваемой деятельности, их сущностные свойства обусловлены, стянуты в узел назначением публицистической деятельности — влиять на состояние обществен­ного мнения¹¹, то важно обратиться к содержанию данного поня­тия. Словосочетание это часто и поныне употребляется вместо обозначения субъекта, поскольку сохраняются еще трудности в ответе на вопрос «чье мнение — общественное?». Калькирование «публики», «публичного», перевод «публики» как «общественность» само по себе дела не меняет. Законченное определение найти труд­но, поскольку здесь недостаточно разработана концепция особых — неклассических — общностей: массы, публики, аудитории, общественности¹².

Отечественный социологический словарь связывает семантику понятия «публика» лишь с функцией зрителя или отсылает к идее Ю. Хабермаса о том, что это общность людей, образованная под влиянием СМИ и имеющая свое социальное пространство. Опре­деления общественности здесь не дается¹³.

Английский социологический словарь определение понятия «публика» также не дает, а в статье «общественное мнение» (public opinion) определяет его как внешне выраженное мнение, которое выявляется в современном мире через опросы¹⁴.

Немецкий специалист в области теории и измерения обще­ственного мнения Э. Ноэль-Нойман неоднократно подчеркивала в своих работах связь этой категории с публичностью и с той частью общества, которая неравнодушна к происходящему или к кон­кретной проблеме (добавим: с теми, кому не «все равно». — И.Ф.) (например, Ноэль-Нойман, 1996: 277—278). Именно с ними пуб­лицист встречается в публичной сфере — пространстве, «которое существует в обществе за пределами приватной жизни и перегоро­док вокруг институтов и организаций, преследующих собственные цели. В этом пространстве создается возможность для публичных объединений и дебатов, ведущих к формированию общественного мнения, политических движений и партий. Медиа сегодня явля­ются ключевым институтом этой сферы, определяют ее состояние» (McQuail, 2009: 569). В этом пространстве и разворачивается вы­ражение и воздействие позиции публициста.

Есть ли запрос на публицистический контент?

И сегодня высказывается уверенность в том, что без «реагирова­ния на актуальные общественно-значимые процессы и проблемы путем их документального отображения, идейно-политического осмысления и эмоционально-художественной оценки» не обойтись хотя бы потому, что «без политики нет публицистики, как без пуб­лицистики не бывает цивилизованной политики»¹⁵.

«В эпоху социальных сетей любой обыватель с компьютером или смартфоном может составить конкуренцию традиционным СМИ. Однако «золотые перья» стали цениться еще больше», — утверждают авторы коллективного журнального обзора трендов в медиа¹⁶. Запрос на индивидуализированное профессиональное слово не умирает и не умрет, потому что есть соответствующая по­требность общества, с одной стороны, и готовность журналистов в меру их понимания отвечать на нее — с другой. Есть, кстати, и площадки, где предмет освещения и обсуждения — соотношение факта и мнения¹⁷.

Современная наука также, кажется, подтверждает объективную востребованность публицистики. Сегодня она (наука) ставит под сомнение адекватность категории истины как единственной фор­мы интерпретации мира и бытия современному многополярному, мультикультурному, плюралистическому миру. «Может быть, надо говорить о необходимости служения журналистики и средств мас­совой коммуникации правде (курсив автора. — И.Ф.) как субъек­тивированной истине?» (Петренко, 2011: 179).

Меняются потребности общества, меняются и тренды в журнали­стике. Один из авторов журнала «Форбс» анализирует характерные превращения журналистских намерений в деловой прессе. С появ­лением рынка в начале 1990-х гг. главным из них было просвещать формирующийся слой деловых людей, начиная с самого словаря бизнеса («Коммерсант-Daily», затем «Финансовые известия» и другие издания). Но с середины 1990-х гг., обучившись, многие бывшие неофиты от бизнеса стали грамотными в своем деле, и «поучать их было странно», назидательность стала уходить из из­даний. Поэтому ряд изданий (например, «Русский телеграф», «Ве­домости») декларировали только отстраненное информирование. В 1995—2005 гг. оказался востребованным формат делового неспе­циализированного информирования. К середине нулевых, когда для пользователей появилась возможность свободного (а не по вы­бору сотрудников редакций) поиска информации необходимой глубины, снова пришлось искать новое. «Кто бы мог подумать, к примеру, что спустя 15 лет после того, как журналисты перестали поучать деловую аудиторию, возникнет спрос на так называемую “журналистику мнений” или “журналистику эмоций”, когда даже факты начнут отходить на задний план»¹⁸. Сказанное характерно не только для деловой журналистики.

Есть целый ряд противоречий в развитии как общества, так и медиасистемы, преодоление которых обусловливает объективную нужду в публицистическом участии. Назовем некоторые из них.

России необходимо пройти очередные этапы процесса модер­низации в самых разных сферах и способах жизнедеятельности¹⁹, а запас прочности для мобилизационных рывков сильно истощен перипетиями истории страны в ХХ в. Объективно требуется подъем профессиональной и гражданской активности, цивилизованная борьба за принятие оптимальных решений, а усталое общество пред­почитает стабильность и покой по принципу «лишь бы не хуже». Разве не нужно в этом случае умение «глаголом жечь сердца людей»?

Налицо доминирование преимущественно визуализированной модели медиапотребления, отсюда — пропаганда в ее наиболее примитивных формах, с одной стороны, и нарастающая значимость новых медиа, их способности создавать социальные общности, предоставлять возможности для различных форм участия аудито­рии в коммуникации, для преодоления классической односторон­ности, для умножения субъектов независимых мнений на профес­сиональном и непрофессиональном полюсах — с другой. Кто, как не публицисты, должны оказаться в центре таких процессов?

С одной стороны, имеет место явная деполитизация интересов складывающегося общества потребления, а с другой — подъем внимания к ней, рост гражданской активности у некоторой части общества. Не публицист ли та фигура, в которой объективно нуж­дается общество в этом случае?

Потеря лидирующих позиций печатной прессой, с одной сто­роны, но сохранение позиций отдельными изданиями (примеры — «Новая газета», «МК», «Ведомости»), формирование вокруг них сообществ, настроенных на изменения в экономической, полити­ческой, социальной сферах — с другой. Кто, как не публицист, в первую очередь становится участником, а возможно, и центром таких сообществ?

Сохранение среднего уровня доверия населения к СМИ в целом²⁰, с одной стороны, но возрастающее внимание, благораспо­ложение к отдельными медиаперсонам — с другой (например, вы­боры в Координационный совет оппозиции и в Совет по правам человека повторили ход выборов в Верховный Совет в начале пе­рестроечного периода, когда журналисты составили серьезную часть членов выборных органов). Разве не публицисты образуют ядро среди популярных у общественности персон?

Ожидание индивидуализированного, «штучного» контента на фоне роста доли стандартизированных по формату и структуре пуб­ликаций в новых медиа — на площадках, рассчитанных на интел­лектуальное общение (Colta.ru, Slon.ru, Gefter.ru и др.) и не только на них. И на этот запрос способен ответить прежде всего публицист.

Летом 2012 г. журнал «Афиша» разместил ряд «парных» бесед о журналистике. Содержание их показывает, как сами журналисты осознают свою миссию.

Г. Ревзин — Ю. Сапрыкину: «Мы оказались в довольно счаст­ливой ситуации. Нашим непосредственным предшественникам не повезло, потому что общество было отравлено советской колумнистикой, порядочный человек просто не мог этим заниматься. Парадигма 1990-х годов — вместо мнений давать информацию. Но Интернет снял эту тему. Поиск информации сегодня — это не фо­кус. Навигация, формирование авторитетного канала, поиск угла зрения — все это стало востребованным, потому что информации слишком много. И из-за того, что ты транслируешь свои воззрения через медиа, начинаешь выполнять миссионерскую функцию»²¹.

А. Лошак — Д. Ольшанскому: «До декабря 2011 все было до­вольно сонно — и мне казалось, что моя миссия состоит в пробуж­дении общественного организма. А сейчас он уже пробудился, нет необходимости поддерживать этот градус. Мне, наверное, придется придумать себе новую миссию». Д. Ольшанский — А. Лошаку: «Вы в хорошем смысле народник, вы выполняете какую-то нравствен­но-политическую миссию. А я по большей части просто разгова­риваю сам с собою»²².

О. Кашин в интервью на челябинском сайте в октябре 2012 г. также доказывает востребованность публицистической деятельно­сти: «Глупо продолжать традиции 1990-х, когда журналист гордился тем, что он беспристрастен. Наверное, по гамбургскому счету, это плохо, но мы не выбираем, в каких условиях приходится существовать»²³. Он же в статье на «Кольта. Ру»: «Колонки считаются у нас более низким жанром, вторичным по отношению к репорта­жам, и это гнусное противоречие будет определяющим в моей про­фессиональной деятельности в обозримом будущем. Мне было бы лестно думать, что это именно такой тренд (ведение своих коло­нок. — И.Ф.), который станет определяющим для остальных через год-два»²⁴. Это понимают и контрагенты — пользователи: один из участников обсуждения поста С. Пархоменко на Фейсбуке: «Вы ведь взяли на себя эту тяжелую ношу отвечать всем, вразумлять всех и объяснять все».

Востребованность публицистики прямо связана с развитием «ме­дийной самодеятельности». Участники самых разных по темам и формату интернет-обсуждений объективно нуждаются в модера­торе. Не только в том, кто следит за порядком — пресекает употреб­ление ненормативной лексики и оскорбления, офтопик и т.п., но и кто активизирует участие, призывает к установлению норм об­щения, демонстрирует такие умения сам, «итожит и множит» ска­занное и т.п.

Взывая к чувствам и разуму людей, публицист, в отличие от хроникера, аналитика или обозревателя, вряд ли может остаться равнодушным к отклику на свое слово. Но и аудитория вряд ли равнодушна к тому, как отреагирует публицист на ее отклики. Та­кую замкнутую «петлю» обмена коммуникативными ролями гово­рящего и внимающего человечество получило в условиях массовой коммуникации лишь с появлением Интернета и его производных. Именно контент Интернета наиболее выразительно являет харак­тер современных взаимоотношений между медиапрофессионалом и его аудиторией. У публициста теперь есть возможность не только так называемой обратной связи, которая отчасти возможна и при одностороннем классическом устройстве массовой коммуникации, но реального диалога с аудиторией.

Особенности индивидуальности, темперамента публициста остаются фактором, определяющим его отношения с аудиторией. Обратим внимание, как неустанен в своих постах и комментариях, содержащих реакцию публики на его стартовое выступление, из­вестный специалист по медиа А. Морозов. Его читатели коммен­тируют и его, и друг друга, а высказывания автора вплетаются в этот обмен²⁵. Иначе настроен Г. Ревзин: он считает, что в коммен­тариях слишком много оскорблений, потому не читает их и не от­вечает: «Насколько я понимаю, именно из-за этого провалился проект интерактивности СМИ. Идея, что авторы общаются с чи­тателями, уперлась в то, что приходится иметь дело с какими-то совсем неприятными людьми»²⁶.

Публицистика и гражданский активизм

В отечественной и зарубежной теории и практике не раз обсужда­лась оппозиция «репортер — участник», шире — «журналистика — активизм».

Понятно, что по-настоящему интерактивный режим общения с ауди­торией в конце концов не может не толкать к переходу публициста от слова к делу. Убеждая, скорее всего приходишь к тому, что надо до­казать что-то и делом. Например, горячо выступавший против за­кона о запрете на усыновление российских детей американскими гражданами С. Пархоменко нашел один из способов действовать. Он неоднократно взывал к известному депутату не голосовать за принятие закона 19 декабря 2012 г. и призывал коллегу и аудиторию действовать таким же образом, если есть знакомые депутаты²⁷.

В поведении целого ряда тех, кого можно отнести к публици­стам, просматривается тенденция к сопряжению идейного влияния с организационной активностью. И это, как всегда, рождает спор. На своем сайте в сообщении, провокативно озаглавленном «Под­тираясь профессией», журналист «Эха Москвы» А. Плющев писал о том, что в Координационный совет оппозиции баллотировалось два десятка журналистов. «Мне-то всегда казалось, что журналист по умолчанию не может заниматься политической деятельностью <...>. Даже всякий гражданский активизм и волонтерство, на мой взгляд, весьма спорная для нашего брата вещь <....>. Хочешь бо­роться за власть — вон из профессии. То есть просто не вводи ауди­торию в заблуждение» <...>. Вы либо пресс-карту сдайте, либо кандидатуру свою снимите». И отсылал к Московской хартии жур­налистов: «Журналист полагает свой профессиональный статус не­совместимым с занятием должности в органах государственного управления, законодательной или судебной власти, а также поли­тических партиях и других организациях политической направленности»²⁸.

В ответ С. Пархоменко разместил в блогах на «Эхе Москвы» и в «Снобе» свой, по его выражению, «идейнопрограммномировоз­зренческий текст», где справедливо отмечает, что Координацион­ный совет оппозиции не орган управления и не партия, и к тому же о своем намерении баллотироваться в него он предупредил главного редактора «Эха Москвы», хотя не является штатным со­трудников этой радиостанции. Но главное — считает уместным участие журналистов в гражданских акциях и органах обществен­ных движений²⁹.

Пользователь Николай в комментарии по этому случаю: «В жиз­ни конфликты интересов возникают постоянно, и не всегда их воз­можно так просто избежать. Господа Кашин, Собчак, Пархоменко и остальные должны по идее публично и детально объяснить из­бирателям, как они собираются действовать в условиях столь силь­ного конфликта интересов. Это цивилизованный путь, а говорить, что, мол, либо ты одно, либо другое — большевизм».

О. Кашин пишет о том, как выглядели коллеги по профессии на пресс-конференции В.В. Путина в 2013 г.: там были, считает он, не журналисты, а представители двух лагерей — пропрезидентского и оппозиционного. «Мы видели съезд “Народного фронта”, а не пресс-конференцию действующего политика». Но заканчивает свою статью О. Кашин следующим недвусмысленным образом: «Они выступали на этой пресс-конференции как оппоненты. И пра­вильно делали»³⁰.

М. Ковальский, главный редактор обновленного, а затем закры­того OpenSpace: «Митинговость, конечно, преобразует сознание. Мне кажется, что журналисту хуже от этого с профессиональной точки зрения»³¹. О. Романова, уходя с преподавательской работы на факультете медиакоммуникаций ВШЭ: «Я ушла из журналисти­ки. Ибо одно из ее главных качеств — беспристрастность <. >. Либо беспристрастность и журналистика, либо страстность и все остальное. Я выбрала все остальное»³².

Трудности внутреннего раздвоения преследуют журналиста Ю. Сапрыкина: «Надо было очередную колонку писать, а я пере­стал понимать, в каком качестве я ее пишу. В качестве обозревателя “Афиши” или в качестве партийного агитатора».³³

Не раз дилемма обсуждалась и в зарубежной журналистике. Так, в США во второй половине ХХ в. в фокус внимания часто попадала оппозиция «журналист: нейтральный репортер или участ­ник». Опросы профессионалов показали, что во многих случаях журналисты считают необходимой роль «цепного пса» (watchdog), а не стороннего наблюдателя. Большинство же — за сочетание ро­лей. Д. Маккуэйл пишет по этому поводу: существует возможность широкого выбора между более активной и участвующей или более нейтральной, ориентированной на общество в целом ролями жур­налиста. Первая связана с понятием прессы как четвертой власти, представителя публики, с критикой власти, с ролью журналиста как политического пропагандиста, контролера. Вторая — с обра­зом нейтрального репортера и основана на идее прессы как ин­форматора, интерпретатора и инструмента для властей, то есть как канала или зеркала.

Исследование в 21 стране, проведенное американским исследо­вателем Д. Уивер в 1998 г., показало, что единственная профессио­нальная функция, относительно которой позиция большинства опрошенных журналистов совпадала, — это необходимость опера­тивного сбора информации. Предпочтения, связанные с ролью объективного репортера, часто сочетаются с коммерческими сооб­ражениями медиабизнеса: ведь политическая приверженность из­дания или авторов сужает аудиторию (а основа медиабизнеса, как известно, — продажа как можно больших аудиторий рекламодате­лям. — И.Ф.). Однако и активная роль тоже имеет поддержку в среде журналистов разных стран — в зависимости от места, вре­мени и понимания активности. Еще одно эмпирическое иссле­дование журналистов привело к выводу, что предпочтение роли оппонента, соперника власти характерно для тех, у кого среди ценностных приоритетов — мужество, независимость, справедли­вость, открытость для разных точек зрения. А предпочтение роли распространителя информации тесно коррелирует с ценностями типа непричинение вреда, честность, самоконтроль).

Если ранее придерживались дихотомии «нейтральность или уча­стие», то позже, к концу прошлого века, американские исследовате­ли журналистов Д. Уивером и Г. Вилойт предложили трехчленную модель позиций: интерпретатор (interpreter) — распространитель информации (disseminator) — оппонент власти (adversary). Подав­ляющее большинство журналистов, как опять-таки показывают опросы, — за сочетание в журналистике разных ролей, поскольку они отвечают разным потребностям общества (McQuail, 2009: 283—286).

Ряд сравнительных исследований российских и американских журналистов выявил, что их взгляды на свою роль во многом по­хожи, но что касается возможной политической активности — то россияне высказывались за это чаще (McQuail, 2009: 286). По­следнее, как кажется, связано с тем, что российское гражданское общество слабо, и журналисты, имея доступ к каналам информа­ции, считают себя призванными многое брать на себя. Впрочем, это не уникальная ситуация. Рассматривая развитие форм участия людей в политической жизни, в становлении института обще­ственного мнения, исследователи в разных странах подчеркивали решающее значение печатной прессы для перехода от толпы к об­щественности, для движения в сторону более организованных и семантически наполненных проявлений общественного духа и воли. Французский обществовед П. Шампань: «По Тарду (Г. Тард. — И.Ф.), журналисты практически выступают от имени общественности в своих газетах, даже вместо нее, принимая ее сторону и отдавая свой талант ей на службу. В отличие от толпы общественность, уточняет Тард, существует исключительно с помощью прессы и для нее» (Шампань, 1997: 74).

Понятно, что представления о назначении журналистики и роли журналистов определяются политической культурой и кон­кретной ситуацией в каждой стране. Но есть и общие вопросы, связанные с изменением ситуации в самом мире медиа. Новые средства информации взорвали старое распределение ролей. Да, во многом ролевые ожидания от журналистов, их представления о своих ролях наследуются от традиционных медиа. Но контуры профессиональной деятельности стали более размытыми и во мно­гом требуют определения заново.

Важная особенность положения публициста в России — повышен­ные ожидания от него при отсутствии авторитетов или наличии авто­ритетов дутых. «Современные кумиры не обладают ни развитым сознанием, ни систематическим мировоззрением, ни нравствен­ным чувством, не имеют никакого представления о духовности (за редчайшим исключением)», пишет представитель научного сооб­щества (Карицкий, 2011: 600). И имеет на то основания. Ресурс известности часто заменяет капитал реального влияния, авторитета и иные виды символического капитала.

Г. Ревзину это явно мешает: «Почему-то из того, что я умею пи­сать, делается вывод, что я могу что-то сказать осмысленное по са­мым разным поводам». А вот С. Пархоменко, пусть и с изрядной долей самоиронии, но каждую неделю смело обещает своей ауди­тории на «Эхе Москвы»: «Не волнуйтесь, я все объясню».

Мультимедийность и автономность

В распоряжении публициста в век Интернета — расширяю­щийся арсенал каналов, мультимедийный выбор. Он может совер­шаться и поверх корпоративных барьеров.

Сегодня для выхода на аудиторию журналистам доступны как минимум следующие каналы: традиционные — печать, телевиде­ние, радио и новые — блоги на площадке собственной редакции или другого СМИ; персональные блоги на независимых площад­ках; личный сайт; социальные сети, Твиттер.

Степень свободы для высказываний журналиста в каждом от­дельном случае случае — своя, но в целом она, понятно, выше в общедоступной блогосфере, а не на редакционных площадках. Рассматривая тенденции развития блогосферы на Западе, Д. Маккуэйл выделяет две стороны: для аудитории и для профессиональ­ного журналиста. В последнем случае актуальны такие проблемы, как авторское право, беспристрастность, соответствие индивиду­ального журналистского контента редакционной политике канала или издания. Здесь, по его мнению, имеет место рост индивидуаль­ной журналистской автономии именно за счет расширяющегося вы­бора каналов выхода на аудиторию. Популярные блоги при этом играют роль дополнения к каналам мейнстрима (McQuail, 2009: 288—289). Д. Маккуэйл отмечает также и тенденцию к сближе­нию по многим характеристикам блогосферы и социальных сетей со СМИ. Интернет-СМИ, по его мнению, становятся похожими на социальные сети³⁴.

Как кажется (это требует эмпирической проверки на большой совокупности публикаций), в России соотношение между контен­том, размещаемым на независимых площадках, с одной стороны, и по каналам мейнстрима — с другой, носит более сложный харак­тер. Разумеется, здесь есть место и дополнению хотя бы потому, что у аудитории есть возможность кроме контента в основных ка­налах получить и информацию на других площадках. Но для части журналистов уход с корпоративных площадок как раз и дает воз­можность высказываться от себя и, скорее, в качестве оппонента власти или владельцев и менеджеров медиа. О. Кашин о своеоб­разном юбилее: «Неделю назад моему ЖЖ исполнилось 10 лет, и я могу сказать, что тактика оказалась правильной: игнорируя правила, которые регулярно меняются и задаются недостойными людьми, игнорируя корпоративную этику, просто выстраивать свое имя, свой бренд. Я знаю много людей, которые читают мои заметки, не обращая внимания на то, где они напечатаны. Она моя заметка, заметка Кашина, и я отвечаю за свое имя»³⁵.

Индивидуальная творческая деятельность в социальных сетях и на других площадках вполне на равных конкурирует по масштабам с классическими СМИ. Лишь некоторые данные: число подпис­чиков в Фейсбуке у В. Варфоломеева — 103 792, С. Пархоменко — 109 716, Т. Лазаревой — 116 510, М. Шаца — 106 634, О. Кашина — 23 426, О. Романовой — 15 664³⁶. То есть размеры их «собственной», «персональной» аудитории вполне сопоставимы с достаточно по­пулярными печатными СМИ, например.

В этом контексте есть место для сравнения популярности одно­го и того же публициста на разных площадках. Так, у М. Шевченко в Фейсбуке — около 2500 подписчиков, а Вконтакте — 17 080. Это явные свидетельства фокусирования определенной аудитории во­круг конкретной фигуры журналиста на конкретной площадке, что, собственно, и должно происходить в таких взаимоотношени­ях — причем с более четкими трендами, чем в случае со СМИ. Вы­бор последних носит менее индивидуализированный характер, тогда как в случае с блогами и социальными сетями отдельный пользователь лично выбирает конкретное имя.

* * *

Данная статья — постановочная. Ее цель — обратить внимание исследователей и преподавателей журналистики на актуализирую­щийся в новых социально-политических и медийных условиях фе­номен публицистики. Логично предложить некоторые вопросы для дальнейших теоретических и эмпирических исследований. Вот лишь небольшая их часть: Каковы типологические черты сегод­няшней публицистики? В каких средствах и каналах массовой ин­формации публицистика проявляет себя наиболее активно? Есть ли различия между публицистическими текстами, размещенными в классических медиа или в Интернете? Как понимают свою роль в обществе сами российские публицисты? Каковы индивидуаль­ные особенности в сочетании или выборе между ролями активиста и журналиста?

Каковы индивидуальные коммуникативные стратегии публи­цистов — выбор каналов в зависимости от целей/интенций сооб­щения или предполагаемого обсуждения? Каковы свидетельства влияния публицистов, наличия у них символических капиталов: известности или популярности, доверия, авторитета? Каковы жан­ровые особенности публицистических текстов на разных интерак­тивных площадках в Интернете? Как разные аудитории относятся к публицистике, оценивают ее необходимость? Каковы функции высказываний публицистов в ходе дискуссии на виртуальных пло­щадках?

Изучение публицистических практик предполагает использова­ние широкого методического арсенала: классических качествен­ных культурологических и филологических подходов, количе­ственных методов исследования текстов и мнений, установок, требований, ожиданий как журналистов, так и аудитории.

И еще один важный вопрос: можно и нужно ли «учить на пуб­лициста»? Это требует как минимум ответа на вопрос: «А кто такой публицист, какова его миссия?». Так мы возвращаемся к необхо­димости переосмысления природы публицистики в новых медий­ных и социально-политических условиях, уточнения наших теоре­тических и нормативных представлений о профессиональной и социальной роли публициста.

Примечания 

¹ Относительно недавний обзор подходов к исследованию публицистики см.: Каминский П.П. Принципы исследования публицистики на современном этапе. Режим доступа: sun.tsu.ru/mminfo/000063105/fil/01/image/97.

² Facebook.com. 29.01.2013

³ Режим доступа: Facebook.com/Sergei Parkhomenko.20/12/12/

⁴ Режим доступа: Facebook.com/sergei.parkhomenko/posts/4892896529707

⁵ Режим доступа: Bg.ru/society/verju_ne_verju_16441

⁶ См., например: Брейнер Д. Почему журналистика должна ценить сообщества больше, чем аудиторию? Режим доступа: ijnet.org.ru/rus; Эпоха СМИ заканчивается. Нет боль­ше никакой массовой информации. Режим доступа: chaskor.ru/article/manifest_novyh_media:

⁷ Режим доступа: Facebook.com/permalink.php?story_fbid=403486159732015&id=100002119 047956

⁸ Режим доступа: IIeo.me/dnevnik/2012/12/23

⁹  История русских медиа. 1989—2011 г. Версия «Афиши». М.: Афиша Инда- стриз, 2011. С. 174.

¹⁰ Гусев П. Нам извиняться не за что // Московский комсомолец. 2013. 20 марта. С. 1.

¹¹ Кравченко С.А. Социологический энциклопедический русско-английский словарь. М.: Астрель, 2004. С. 333.

¹² Наиболее весомый отечественный вклад в решение этой задачи — моногра­фия Б.А. Грушина (Грушин, 1986).

¹³ Кравченко С.А. Социологический энциклопедический русско-английский словарь. М.: Астрель, 2004. С. 333.

¹⁴ Oxford Dictionary of Sociology. Oxford University Press, 2005.

¹⁵ Князев А.А. Энциклопедический словарь СМИ. Издательство КРСУ, 2002. Режим доступа: evarist.narod.ru/te[t 16/069.htm

¹⁶ Дивный информационный мир // Русский репортер, 4.09.2012. Режим доступа: rusrep. ru/article/2012/09/04/info-world

¹⁷ См.: fact_mnenie.ru; ttolk.ru; publipost.ru

¹⁸ Малютин А. Во что превращается российская деловая пресса. Режим доступа: forbes.ru/ sobytiya-column/231572

¹⁹ Обратим особое внимание на монографию А.Г. Вищневского (Вишневский, 1998), где проведен блестящий анализ характера российского модернизационного процесса во всех его составляющих.

²⁰ Режим доступа: Wciom.ru/index.php?id=330

²¹ Режим доступа: Afisha.ru/article/media-revzin-saprykin

²² Режим доступа: Afisha.ru/article/media-loschak-olschanskiy

²³ Режим доступа: Chelyabinsk.ru/text/visitor/581023

²⁴ Режим доступа: Colta.ru/docs/9459#kashin

²⁵ Режим доступа: colta.ru/docs/3734

²⁶ Режим доступа: Afisha.ru/article/media-revzin-saprykin

²⁷ Режим доступа: facebook.com/sergei.parkhomenko/posts/4942908979987; — 4947529255491

²⁸ Режим доступа: Plushev.com/2012/09/17/11579

²⁹ Режим доступа: Echo.msk.ru/blog/serguei_parkhomenko/963106-echo

³⁰ Кашин О. Смерть журналиста. Режим доступа: openspac.ru.article/739

³¹ Режим доступа: Afisha.ru/article/media-kovalski-zygar

³² Режим доступа: Facebook.com/ Anna Golubeva.18/posts/482713698459235

³³ Режим доступа: Afisha/ru/article/media-revzin-saprykin

³⁴ См., например: Социальные сети в России сегодня: цифры, тренды, прогно­зы. Режим доступа: habrahabr.ru/post/167397

³⁵ Режим доступа: Afisha.ru/article/media-sobchak-kashin

³⁶ По состоянию на январь 2013 г.

Библиография 

В.В. Миронов. М.: Изд-во Моск. ун-та, Институт человека, 2011.

Вишневский А.Г. Серп и рубль: консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998.

Грушин Б.А. Массовое сознание. М.: Политиздат, 1986.

Карицкий И.Н. Эпоха тотального господства СМИ: воспитание и са­моразвитие — манипуляция и потребление? // Человек как субъект и объект медиапсихологии / отв. ред. Е.Л. Вартанова, Ю.П. Зинченко, В.В. Миро­нов. М.: Изд-во Моск. ун-та, Институт человека, 2011.

Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания. М.: ИПА, 1996.

Петренко В.Ф. Истина и правда публичного слова // Человек как субъект и объект медиапсихологии / отв. ред. Е.Л. Вартанова, Ю.П. Зинченко,

Прохоров Е.П. Искусство публицистики. М.: Советский писатель, 1984.

Прохоров Е.П. Публицист и действительность. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1973.

Шампань П. Делать мнение. Новая политическая игра. М.: Socio-Logos, 1997.

Berelson B. (1960) Communications and Public Opinion. In W. Schramm (ed.) Mass Communications. Urbana.

Casey R. D. (1960) The Ppress, Propaganda, and Pressure Groups. In W. Schramm (ed.) Mass Communications. Urbana.

Lievrouw L. A., Livingstone S. (eds.) (2007) The Handbook of New Media. Social Shaping and Social Conseguences of iCTs. SAGE.

McQuail D. (2009) McQuail’s Mass Communication Theory (6th ed.). SAGE.

Park R.E. (1960) The natural History of the Newspaper. In W. Schramm (ed.) Mass Communications. Urbana.

Поступила в редакцию 28.03.2013