«Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя: помещик и крестьянин

Раздел: История журналистики

В статье анализируется вопрос взаимоотношений помещика и его крепостных на материале книги Н.В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847). Пространство повседневности «русского помещика», по Гоголю, наполнено наставлением мужиков и общей с ними работой, чтением духовной литературы, а также общением с сельским священником. Подобное поведение помещика объясняется в первую очередь патерналистской консервативной программой автора книги. Возможный источник гоголевской оптимальной программы отношений помещика и крепостных — повесть И.Г. Кулжинского «Уездный судья нашего уезда» («Маяк современного просвещения и образованности», 1842 г.), которая образует со статьями «Выбранныхмест...» многочисленные интертекстуальные связи.

В истории русской литературы (и шире — культуры) последняя опубликованная книга Н.В. Гоголя «Выбранные места из перепис­ки с друзьями» (далее — ВМ), вышедшая в начале 1847 г., занимает особое место. Отвергнутая многими современниками, эта книга на долгое время была подвергнута остракизму и забыта. Консерва­тивная утопия¹, предложенная Гоголем, не была востребована во второй половине XIX в. и актуализирована в начале XX в. в работах Д.С. Мережковского, А. Белого, В.В. Розанова и др., и позже — в ис­следованиях русской эмиграции у Г.В. Флоровского, В.В. Зеньковского, К.В. Мочульского (Последняя книга Гоголя, 2010). Причем в этих исследованиях ВМ рассматривались как текст преимуще­ственно духовный. Вместе с тем понятно, что на страницах ВМ Го­голь ставил не только духовные вопросы. В гоголевской книге поднимались многие актуальные для того времени социокультур­ные проблемы, что позволяет рассматривать ВМ и как публици­стический текст.

Одна из наиболее значимых тем книги — вопрос взаимоотно­шений помещика с крепостными². Она поднимается в двух письмах-статьях ВМ — «Русской помещик» и «Сельский суд и расправа». Адресаты обоих писем не установлены, Гоголь под первым указал год написания — 1846, под вторым — 1845. Пожалуй, патерналист­ская программа отношений помещика и его крестьян — это одна из наиболее консервативных идей в книге. Не случайно В.Г. Бе­линский особенно критиковал письмо «Русской помещик» как в печатной рецензии на книгу Гоголя³, так и в известном письме, отправленном автору ВМ из Зальцбрунна 15 июля (н. ст.) 1847 г.⁴

С точки зрения Гоголя, ключевой момент во взаимоотношениях барина и мужика — необходимость признания обеими сторонами принципа социального неравенства людей. Именно поэтому пер­вое, что должен сделать помещик, приехав к себе в деревню, со­брать мужиков и объяснить им, «что такое ты и что такое они. Что помещик ты над ними не потому, чтобы тебе так хотелось повеле­вать и быть помещиком, но потому что ты уже есть помещик, что ты родился помещиком»⁵ («Русской помещик»). По Гоголю, равен­ство возможно только перед лицом Божьим, в светском же обществе, люди объективно не равны по своим духовным, моральным, умственным и физическим качествам и в соответствии с этим не­равенством должны иметь неравное значение в государственном организме. Эта идея полностью отвечает консервативной идеоло­гии автора ВМ и в общем является одной из ведущих в мировом консерватизме⁶.

Хотя к 1840-м гг. под давлением радикально-либеральной об­щественности русская консервативная мысль пришла к выводу о необходимости постепенной отмены крепостного права и подго­товки крестьян к свободе через создание соответствующей систе­мы образования⁷, Гоголь не выступал за отмену крепостного права и не рассматривал его в ВМ как анахронизм или форму рабства, но как патриархально-патерналистские отношения (можно сказать, родственные), которые служат взаимному спасению душ помещи­ка и крестьян (Виноградов, Воропаев, 2010: 546). Как справед­ливо отметил ещё в 1909 г. КС. Хоцянов, Гоголь «санкционировал лишь то, что составляло священную обязанность помещиков по отношению к крестьянам, лишь то, что должно было сделать по­мещиков слугами крестьян» (Хоцянов, 1910: 21)⁸.

Поддержку идеи социального неравенства людей Гоголь искал в христианском вероучении: «Ты родился помещиком <...> взыщет с тебя Бог, если бы ты променял это званье на другое, потому что всяк должен служить Богу на своем месте, а не на чужом <...> по­тому что нет власти, которая бы не была от Бога»⁹. Правда, разные права помещика и крестьянина предполагают и разный уровень ответственности перед Богом, ведь помещик отвечает не только за свою жизнь, но и за жизнь своих крестьян: «...с тебя взыщет Бог за последнего негодяя в селе» (VIII, 322). По-видимому, именно нравственная обязанность помещиков опекать своих крепостных гуманизирует в глазах Гоголя крепостное право и служит оправда­нием его существования.

Еще одна важная установка, которую должны признать поме­щик и крестьяне с самого начала, — это вера в то, что помещик не хочет нажиться на своих крепостных. По Гоголю, крестьяне долж­ны понять, что они трудятся не ради получения помещиком при­были (отсюда почти нелепый совет автора ВМ, кстати, исключен­ный цензурой, сжечь на глазах крестьян ассигнации), а потому, что «Богом поведено человеку трудом и потом снискивать себе хлеб» (VIII, 322). Последнее утверждение — явное напоминание поме­щику выражения из Ветхого Завета: «В поте лица твоего будешь есть хлеб...» (Бытие, гл. 13, ст. 19). Этот тезис Гоголя (о необходи­мости труда как такового, а не с целью получения денег) переклика­ется с идеей одного недатированного наброска писателя, впервые опубликованного в «Собрании сочинений» 1896 г. и по непонят­ным причинам не вошедшего в Академическое собрание сочине­ний: «Человек рожден на то, чтобы трудиться. “В поте лица снеси хлеб свой”, — сказал Бог по изгнаньи человека за непослушанье из рая, и с тех пор это стало заповедью человеку, и кто уклоняется от труда, тот грешит перед Богом. <...> Богу не нужно, чтобы ты вы­работал много денег на этом свете; деньги останутся здесь. Ему нужно, чтобы ты не был в праздности и работал. Поэтому, работая здесь, вырабатывает себе Царствие Небесное, особенно если рабо­тает с мыслью, что он работает Богу. Работа — святое дело»¹⁰.

И идея самоценности труда, и мысль о неравенстве людей опи­раются у Гоголя, как мы видим, на Библию. Закономерно, что тре­тьим изначальным условием общения помещика с крестьянами становится постоянное обращение барина к Библии: «И всё, что им ни скажешь, подкрепи тут же словами Святого Писания; пока­жи им пальцем и самые буквы, которыми это написано; заставь каждого перед тем перекреститься, ударить поклон и поцеловать самую книгу, в которой это написано» (VIII, 322). Гоголь уверен, что «в которую деревню заглянула только христианская жизнь, там мужики лопатами гребут серебро» (VIII, 324).

После указания на первоначальные необходимые условия при общении помещика и крестьянина Гоголь рассмотрел различные вопросы, которые должны занимать барина в деревне: вопрос об устройстве хозяйства, о телесных наказаниях, о крестьянской гра­мотности, а также о взаимоотношениях с сельским священником.

Так, главный совет об организации хозяйства, который дает Гоголь своему адресату, состоял в том, что необходимо «придержи­ваться всего старого». Автор не уточнил, что под этим подразуме­валось, к какому периоду можно отнести это «старое», но, по-видимому, речь шла о временах допетровской Руси, когда жизнь помещика (особенно сельского) мало чем отличалась от крестьян­ской, когда помещики иногда работали вместе с крепостными или ели с ними за общим столом. О важности личного примера и вспомнил здесь Гоголь: «Заведи, чтобы при начале всякого общего дела, как-то: посева, покосов и уборки хлеба, был пир на всю де­ревню <...> и обедал бы ты сам вместе с ними, и вместе с ними вы­шел бы на работу, и в работе был бы передовым» (VIII, 324). Гоголь считал, что такое поведение полезно и здоровью помещика: «Возь­ми сам в руки топор или косу; это будет тебе в добро и полезней для твоего здоровья всяких Мариенбадов, медицинских муционов и вялых прогулок» (VIII, 325).

Весьма важен для Гоголя и тезис о запрете на телесные наказания: «Мужика не бей. Съездить его в рожу еще не большое искусство». Как мера поощрения или наказания крестьянина рассматривалось Гоголем слово: «Держи у себя в запасе все синонимы молодца для того, кого нужно подстрекнуть, и все синонимы бабы для того, кого нужно попрекнуть, чтобы слышала вся деревня, что лентяй и пьяница есть баба и дрянь» (VIII, 324). В черновиках ВМ было дано и другое «ругательное» слово — «назови немцем, если не хва­тит другого слова», к этому выражению Гоголь дал примечание и пояснил: «Немцем называет русской народ всякого, кто не умеет говорить по-русски, а не то, чтобы он разумел под этим какую-нибудь германскую нацию» (VIII, 695).

Интересно, что в словаре Академии Российской (1789—1794) у существительного «баба» нет отрицательного значения, хотя дана явно негативная поговорка «Бабьих басней отрицайся»¹¹. А в сло­варе В. И. Даля такое отрицательное значение у лексемы «баба» уже присутствует: «Бранно, мужчину зовут бабою. Эка баба, что нюни распустил? Он такая баба, что всякому в обиду дается, вялый, дрян­ной, робкий, неуправный»¹². Бранное именование бабой встреча­ется и в письмах Гоголя. Так, в письме С.Т. Аксакову 14 мая (н. ст.) 1844 г. сказано: «В русской природе то по крайней мере хорошо, что если немец, например, человек-баба, то он останется человек- баба на веки-веков. Но русский человек может иногда вдруг пре­вратиться в человека-небабу» (XII, 302—303). А в письме Н.М. Язы­кову 2 января (н. ст.) 1845 г. Гоголь прямо говорит о воспитательном значении слова: «Да его (русского человека. — Е.С.) стоит только хорошенько попрекнуть, назвав его бабой и хомяком, загнуть ему знакомую поговорку и сказать, что вот, де, говорит немец, что рус­ский человек ни на что не годен, — как из него уже вмиг сделается другой человек» (XII, 445).

В вопросе о грамотности крестьян и заведении школ в деревне Гоголь занял неоднозначную позицию. С одной стороны, он утверж­дал, что «учить мужика грамоте затем, чтобы доставить ему возмож­ность читать пустые книжонки, которые издают для народа европей­ские человеколюбцы, есть действительно вздор». Однако публицист допускал, что среди крепостных может появиться тот, кто будет стремиться к просвещению: «Воспитай его как сына и на него одно­го употреби все, что употребил бы ты на всю школу» (VIII, 325). Между тем остается неясной дальнейшая судьба такого крестьяни­на: по-видимому, после получения образования крестьянин в свое сословие не вернется и о сути перестанет быть «крестьянином» — это еще раз подчеркивает гоголевскую консервативную идею жест­ких и непреодолимых сословных границ. Можно здесь также уви­деть и некоторое недоверие к народу, к его способности выбирать себе чтение самостоятельно, что также объясняется патерналист­ской идеологией автора ВМ.

Гоголь был уверен, что «деревенский священник может сказать гораздо больше истинно нужного для мужика» (VIII, 325), чем тот прочитает в светских книгах. Именно поэтому много внимания Гоголь уделил вопросу отношения помещика с сельским священ­ником, над которым помещик должен взять «шефство».

Во-первых, надо везде брать его с собой, что преследует сразу две цели: иерей увидит настоящие, правильные отношения барина и мужика («Тут он увидит ясно, что такое помещик, что такое му­жик, и каковы должны быть их отношенья между собою»). Кроме того, в такого рода ситуациях крестьяне оценят авторитет священ­ника: «А между тем и к нему будет больше уваженья со стороны мужиков, когда они увидят, что он идет с тобой об руку». Во- вторых, нужно материально обеспечить священника: «Сделай так, чтобы он не нуждался в дому своем, чтобы был обеспечен относи­тельно собственного своего хозяйства, и через то имел бы возмож­ность быть с тобой беспрестанно» (VIII, 326). Но даже этого недо­статочно. Гоголь настаивал, чтобы помещик учил (!) священника, как составлять проповедь и проводить исповедь.

Для составления проповеди помещик должен посоветовать ба­тюшке литературные источники (например, Златоуста¹³), указать нужные фрагменты из этих источников и даже провести со свя­щенником репетицию проповеди: «...перед тем, как произносить их (фрагменты из Златоуста. — Е.С.) народу», священник должен прочитать «их несколько раз с тобою вместе». Правда, здесь же Го­голь напомнил, что проповедь нельзя превращать в спектакль, как это сделано «знаменитыми европейскими проповедниками», ко­торых «высший круг» ездит слушать «таким же самым образом, как едет в оперу или в спектакль». Для исповеди священник дол­жен с помощью помещика узнать всех мужиков и «так пронять из них всякого, что он как из бани» (VIII, 327) должен выходить из церкви. Такое подчинение духовной власти светской, очевидно, объясняется низким уровнем знаний молодого сельского священ­ника, ведь «никакая семинария и никакая школа не может <...> воспитать священника. В семинарии он получает только начальное основание своего воспитания, образуется же вполне в деле жизни» (VIII, 325). Вместе с тем можно увидеть здесь (вслед за прот. Г.В. Флоровским) идею усиления светской власти над духовной, появление еще одной «инстанции», параллельной Синоду или александровскому Министерству духовных дел: «...в религиозно­социальной утопии Гоголя государство ведь заслоняет Церковь и творческая инициатива предоставляется мирянам, в порядке их “службы”, а не иерархии и духовенству» (Флоровский, 1983: 267). Однако помещикам, которые должны руководить священниками, необходимо отказаться от мирского образа жизни и превратиться в «монахов в миру»: «Монастырь ваш — Россия! Облеките же себя умственно ризой чернеца и, всего себя умертвивши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться в ней» (VIII, 301)¹⁴.

Важнейшей «точкой соприкосновения» в отношениях помещика и крепостного должен, по Гоголю, являться суд: «Никак не прене­брегайте расправой и судом. <...> Судите сами. Этим одним вы укрепите разорванную связь помещика с крестьянами. Суд — Божье дело, и я не знаю, что может быть этого выше» («Сельский суд») (VIII, 341). При этом Гоголь рассматривал суд с позиций христиа­нина, поэтому предлагал «судить всякого человека двойным су­дом»: на «человеческом» суде нужно оправдать правого и осудить виноватого, а на суде «Божеском» осудить обоих: «Выведите ясно первому, как он сам был тому виной, что другой его обидел, а вто­рому — как он вдвойне виноват и пред Богом и пред людьми; одного укорите, зачем не простил своему брату, как повелел Христос, а другого попрекните, зачем он обидел самого Христа в своем брате» (VIII, 342).

Источником предложенной Гоголем оптимальной программы отношений помещика и крепостных можно, конечно, признать размышления писателя под впечатлениями детства. Ведь Гоголи- Яновские были помещиками средней руки и владели примерно 400 душами крестьян. Юный Николай мог видеть, как общается с крепостным его отец Василий Афанасьевич¹⁵. Вместе с тем нельзя не учитывать, что ВМ органично вписаны в консервативный жур­нальный дискурс 1840-х гг., поэтому логично предположить, что многое в консервативной программе Гоголя коррелирует с консер­вативными публикациями журналов того времени. Так, мы обна­ружили много общего между «Русским помещиком» и повестью историка и педагога И.Г. Кулжинского «Уездный судья нашего уез­да», опубликованной в «Маяке современного просвещения и об­разованности» в 1842 г.

Сюжет в повести практически отсутствует. Главный герой, от чьего лица ведется повествование, купил себе имение в Грязеславской губернии и познакомился с местным судьей-помещиком Юрием Александровичем, который имел 400 душ крестьян. Боль­шую часть произведения занимают советы заглавного героя так же, как и в ВМ, другому помещику в управлении хозяйством. Основная идея этих советов — «поставьте себе первым и самым священным делом: сделать своих крестьян добрыми и усердными христианами»¹⁶.

Помещик в повести Кулжинского признает социальное нера­венство людей и настаивает на отеческом обращении с крестьянами: «Помещик есть природный наставник, учитель, владыка, отец и благодетель своих крестьян» (№ 7, с. 177). Как и Гоголь, Кулжинский рассматривал помещика как отца и благодетеля своих крестьян: «Да смотрите на своих людей, как на христиан, ваших братьев, ва­ших детей, за которых ожидает вас страшная ответственность пред престолом Всевышнего» (№ 7, с. 176). Если помещик не будет муд­рым правителем своим крестьянам, не выполнит Божью волю, «горе ему, ежели он не сделает их нравственно лучшими, благочес­тивыми и трудолюбивыми, ежели не наставит их в благочестии и в исполнении всех обязанностей практической христианской жиз­ни» (№ 7, с. 177). Причем, акцентируя более меркантильный, чем у Гоголя, подход, Кулжинский уверен, что интересы помещика со­лидарны с интересами крестьян: «Жаль мне помещика, если он даже и того не понимает, что благочестивые и нравственные крестьяне могут более трудиться в его пользу и более доставлять ему даже ве­щественных выгод» (№ 7, с. 178).

Вместе с тем важное качество помещика для Кулжинского (как, впрочем, и для Гоголя) — отсутствие интереса к деньгам и желания нажиться на крепостных. Помещик, объясняя, почему у него в де­ревне такие хорошие избы, замечает: «Здоровое дерево идет на раз­ные поделки по хозяйству моих добрых мужичков, и вот прошлую зиму мы решились из толстых берез сколотить уже и две крестьян­ские избы» (№ 7, с. 174). Должен помогать помещик крестьянам и в быту: «К сотне крестьянских лошадей я прикупил еще своих пятьдесят; крестьянам начал отпускать даровой хлеб» (№ 6, с. 59).

Принципиальная позиция помещика у Кулжинского (и здесь они с Гоголем солидарны) — это идея важности личного примера со стороны барина: «Так берите косу да и в самом деле принимай­тесь за урок» (№ 7, с. 173). Причем, общаясь с крестьянами, поме­щик должен постоянно равняться на библейские заветы: «Стоит только в одном чем-либо ослушаться церковных правил, захочется ослушаться и в другом, и так далее» (№ 6, с. 54).

Судья в повести с сомнением относится к продолжению запад­ных заимствований в ведении хозяйства: «Кажется, мы дожили уже до той поры, <...> что можем прилично и выгодно жить, не за­имствуя у иностранцев ни их мод, ни нравов, ни платья, ни напит­ков» (№ 6, с. 55).

С особенным вниманием относится помещик у Кулжинского к Слову и его воспитательной функции при общении барина и му­жика: «Обходитесь с ними (крестьянами. — Е.С.) любовно, не за­панибрата, — нет, от этого Боже упаси! но милостиво и кротко, с увещанием (так! — Е.С.)» (№ 7, с. 177—178).

Проблема крестьянской грамотности и заведения народных школ решена у Кулжинского точно в том же ключе, что и в «Рус­ском помещике» Гоголя: «Это дело еще не решенное, полезно ли наших мужичков учить грамоте <...> Если вам угодно знать мое мнение, то думаю, что грамота для крестьян полезна потому толь­ко, что она учит Богу молиться. Пусть учатся читать церковные книги, а больше ничего не надобно». Напротив, «способный маль­чик после, когда понадобится, <...> мигом поймет и гражданскую грамоту» (№ 6, с. 34).

Наконец, много внимания уделяет помещик в повести воспита­нию сельского священника: «Кроме собственного примера благо­честивой жизни помещика, сильно действующего на простодуш­ных поселян и невольно увлекающего их к подражанию, надобно еще деятельное наставление священника <...> Пусть им (крестья­нам. — Е.С.) будет известно и очевидно то уважение и почтение, которым вы окружили служителя Божия» (№ 7, с. 177). Сходятся Гоголь и Кулжинский даже в такой детали, как материальное обе­спечение иерея. «Старайтесь обеспечить его (сельского священни­ка. — Е.С.) в содержании» (там же), — замечает Кулжинский, и его герой назначает сельскому священнику жалование в 400 рублей в год (№ 11, с. 25).

Хотя объективно между статьями ВМ и повестью Кулжинского существуют лишь переклички, они очень существенны, высказа­ны по принципиальным вопросам и могут свидетельствовать о до­вольно близком знакомстве автора ВМ с повестью Кулжинского и о существовании интертекстуальных связей между этими произве­дениями, что позволяет ввести данную повесть в список возмож­ных источников ВМ. Это тем более вероятно, что Гоголь интересо­вался в 1840-е гг. консервативной журналистикой, представленной в том числе «Маяком», и лично знал автора повести еще в Нежин­ской гимназии, в которой учился с 1821 по 1829 г., а Кулжинский преподавал у него латинский язык с 1825 по 1829 г.¹⁷ Отметим, что Кулжинский был одним из немногих, кто встретил ВМ с одобре­нием, а в конце 1850-х гг. в письме Н.В. Гербелю защищал книгу от нападок. Комментируя распространившийся в это время слух о су­масшествии Гоголя, которое якобы нашло отражение в ВМ, Кул­жинский писал: «У человека больна душа, от души разболелось тело. А его лечат от простуды!»¹⁸.

Как известно, многие черты идеального помещика Гоголь пере­нес в созданный во второй половине 1840-х гг. второй том «Мерт­вых душ» и даже прямо — помещика Константина Федоровича Костанжогло (Скудронжогло в ранней редакции). Общим местом в исследовательской литературе стало утверждение, что мировоз­зрение Костанжогло — это прямой пересказ идей статьи «Русской помещик» (Степанов, 1959: 564). Не случайно, думается, в тех главах второго тома, где появляется Костанжогло, сюжет (и так ослабленный в дошедших до нас фрагментах произведения) прак­тически уходит, поэма превращается в политико-экономический трактат. Итальянский славист Г. Карпи подсчитал, что экономиче­ская тема (отношения собственности, управление усадьбой, торго­вые операции и т.д.) в первых двух главах позднейшей редакции второго тома поэмы занимает значительное место — соответствен­но 5 и 6,74% текста, а в третьей главе, где появляется Костанжог­ло, она подскакивает до 39,23% и принимает совершенно несвой­ственный для художественного произведения масштаб, в четвертой главе даже поднимаясь до 45,37% (Карпи, 2009: 76).

Действительно, многое в образе Костанжогло напоминает нам «русского помещика» из одноименной статьи ВМ. Так, гоголев­ский помещик подчеркивает, что барин должен нести ответствен­ность за своих «детей» — крестьян: «Случился падеж, уж тут нечего глядеть на свое добро: тут всё свое продай да снабди мужика ско­тиной, чтобы он не оставался и одного дни без средств произво­дить работу» (VII, 81).

Герой второго тома постоянно подчеркивает важность личного примера: «Я и сам работаю, как вол, и мужики у меня <...> вся дрянь лезет в голову оттого, что не работаешь» (VII, 60); «Сам возь­ми в руку заступ, жену, детей, дворню заставь; безделица! умри, скотина <?>, на работе. Умрешь, по крайней мере, исполняя долг, а не то, обожравшись, — свиньей за обедом» (VII, 81). Но такая ра­бота совершается помещиком не ради прибыли, Костанжогло с пренебрежением смотрит на деньги («...прехладнокровно взял их и,  не считая, сунул в задний карман своего сертука» (VII, 61)) и на то, во что он одет: «О наряде своем он не думал» (VII, 59).

В хозяйстве гоголевский помещик придерживался всего старого и, не обдумав, не принимал нового — «расторопно, осмотритель­но, ничего не заводя нового, не узнавши насквозь всего старого, все высмотревши собственными глазами, всех мужиков узнавши, все излишества от себя оттолкнувши, отдавши себя только труду да хозяйству» (VII, 77). Он с сомнением относился к западным но­винкам («дури в чужи») и считал, что помещик — «этакое звание почтенное» — ни в коем случае не должен становиться на запад­ный манер «мануфактуристом, фабрикантом» (VII, 67).

Костанжогло пропагандировал любовь к труду: «Надобно иметь любовь к труду. Без этого ничего нельзя сделать. Надобно полю­бить хозяйство, да. И, поверьте, это вовсе не скучно» (VII, 72). При этом он ценил труд как таковой: «Бог предоставил себе дело творе­нья, как высшее всех наслажденье, и требует от человека также, чтобы он был подобным творцом благоденствия вокруг себя» (VII, 73) — и, как и Гоголь в ВМ, особенно уважал хлебопашество: «...хлебопашец у нас всех почтеннее <...> Дай Бог, чтобы все были хлебопашцы» (VII, 69).

Одним штрихом описывает крестьянин священников в имении Костанжогло: «...священники таки сердобольные. А ведь у нас (в другом имении. — Е.С.) <...> и хоронить некому» (VII, 60). Но, как и подобает идеальному, с точки зрения Гоголя, помещику, Ко­станжогло с сомнением относился к заведению в деревнях кресть­янских школ. Оценивая соседей-помещиков, Констанжогло с со­жалением замечал: «Ведь теперь явилось в русском характере донкишотство, которого никогда не было. Просвещенье придет ему в ум — сделается Дон-Кишотом просвещенья, заведет такие шко­лы, что дураку в ум не войдет. Выйдет из школы такой человек, что никуда не годится; ни в деревню, ни в город, только что пьяница, да чувствует свое достоинство» (VII, 68). Последнее утверждение Костанжогло (в его интерпретации чувствовать достоинство, безус­ловно, плохо) — полемический ответ Гоголя Белинскому и одно­временно реминисценция из зальцбруннского письма, в котором неистовый критик восклицал: России «нужны не проповеди (до­вольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, сколь­ко веков потерянного в грязи и навозе»¹⁹.

Примечательно, что журналы того времени много писали о за­ведении народных школ, — и особенно подробно (что, в принципе, закономерно) эта проблема освещалась в официальном «Журнале Министерства народного просвещения», публикации которого Гоголь также мог учитывать при написании ВМ и второго тома «Мертвых душ». В журнале декларировалась идея распростране­ния всеобщей грамотности среди крестьян: «...надобно согласиться наперед, во-первых, в том, что грамотность есть первая ступенька для народного образования: без нее нельзя стать на вторую»²⁰.

Крестьянская грамотность необходима в том числе для экономи­ческого развития деревни: «...знание грамоты может доставить пользу крестьянам не только в духовном отношении, но и в обще­ственной их жизни, и в особенности ремесленникам, которые с нею могут быть употреблены в конторах»²¹.

Тем не менее И.Д. Галанин, ведший в журнале отделение «Обо­зрение книг и журналов», настаивал, что распространение грамот­ности среди крестьян необходимо, но школы для этого заводить необязательно: «...надобно ясно различать всеобщее народное об­разование грамотностью от частного, передаваемого в школах с большим или меньшим предметом учения. Грамотность может и должна быть общею всему народу, школы же доступны не для всех: они требуют и особого устройства, и рассмотрения курсов учения и выбора преподавателей»²². И действительно, зачем заводить для крестьян школы, если, по логике Галанина, «учить грамоте может всякий грамотный и везде»²³?

Если же заводить школы, то набор предметов там должен быть весьма ограничен. В рецензии на книгу А.С. Шишкова «Завеща­ние моим крестьянам, или нравственное им наставление» (М., 1838) Н. Берте указывает, что в имении Шишкова все мальчики 8 или 9 лет поступали в домашнее училище, однако учились они в основном духовным предметам: «Учение катихизическое», Крат­ная Священная История, несколько самонужнейших молитв, не­которые притчи и другие места из Евангелия, краткое понятие о Литургии, краткое христианское нравоучение. Из остальных наук преподаваемы были лишь первые четыре правила арифметики, счисление по счетам и «некоторые нужные в общежитии сведения, по тетрадям», например (!), краткое изложение того, какие опреде­лены наказания за преступление крестьян²⁴. Такое обучение, по мысли рецензента, объясняется тем, что «начало и основание бла­гополучия как отдельного лица, так и целого общества заключает­ся — в страхе Божием и в благочестии»²⁵. Консервативная про­грамма, близкая взглядам Костанжогло, очевидна.

Для наглядности представим полученные данные в виде таблицы (знак «+» обозначает присутствие в тексте этой позиции, знак «—» — отсутствие).

Как видно из приведенной таблицы, образ Костанжогло не вписывается в концепцию идеального русского помещика по двум параметрам. Судя по дошедшим до нас отрывкам, герой «Мертвых душ» не высказывается по поводу телесных наказаний. Кроме того, принципиально для Гоголя то, что персонаж вообще не обра­щается к религии и, следовательно, живет слишком мирской жиз­нью²⁶. Таким образом, он продолжает галерею мертвых душ, изо­браженных Гоголем в первом и втором томах поэмы, ведь, как известно, одно из значений слова «мертвый» в гоголевские време­на — «невозрожденный, недуховный, плотский или чувствен­ный»²⁷. Тем самым становится понятной оценка Гоголем Костан­жогло в воспоминаниях А. О. Смирновой — помещик не идеален, потому что «обо всем заботится, но о главном (курсив наш. — Е.С.) не заботится»²⁸.

Таким образом, пространство повседневности «русского поме­щика», по Гоголю, было наполнено духовным и хозяйственным наставлением мужиков и общей с ними работой, чтением духов­ной литературы, а также общением с сельским священником. Как справедливо отметил Д.И. Чижевский, «русская интеллигенция вообще с некоторым пренебрежением и даже презрением относи­лась к хозяйственным проблемам» (Чижевский, 2002: 217). Мо­жет быть, в этом еще одна причина, почему современники не при­няли книги Гоголя, ведь писатель предложил целую программу (пусть и утопичную) хозяйственно-экономических отношений идеального помещика и его крепостных. Концепция Гоголя никак не вписывалась в радикально-либеральный курс, который все ак­тивнее пропагандировала значительная часть русского общества.

Примечания 

¹ В жанровом отношении ВМ от утопии принципиально отличаются, на что указали Е.И. Анненкова (Анненкова, 2007: 8) и Ю.В. Манн (Манн, 2009: 27), однако в концептуальном смысле программа ВМ, бесспорно, утопична.

² Примечательно, что Гоголь вообще не рассматривал в ВМ проблему свобод­ных и государственных крестьян, используя слова «крепостной» и «крестьянин» как синонимы.

³ См.: Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. 10. М., 1956. С. 60—78.

⁴ Там же. С. 212-220.

⁵ Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений: В 14 т. [М.; Л.], 1937—1952. Т. 8. С. 322. В дальнейшем произведения и письма Гоголя цитируются по этому изданию в тек­сте с указанием римской цифры — тома, арабской — страницы.

⁶ См., напр., в книге основоположника консервативной идеологии Э. Бёрка: «Во всех обществах, состоящих из разных классов граждан, необходимо, чтобы был выделен определенный класс, которому принадлежало бы господство» (Бёрк Э. Размышления о французской революции // Политические институты и обновление общества. М., 1983. С. 197).

⁷ Как указывает В.И. Семевский в авторитетном труде «Крестьянской вопрос в России во второй половине XVIII и первой половине XIX века» (1905 г.), уже в 1844 г. Николай I объявил: «Главная цель моя — изменить крепостное у нас со­стояние» (Цит. по: Семевский, 2013: 97). Вместе с тем Семевский отмечает, что во второй половине 1840-х гг. в литературе и журналистике существовал неглас­ный запрет на изображение «худой жизни» крепостных (Там же: 103), однако «охотно пропускались такие произведения, как “Переписка с друзьями” Гоголя, где автор придает власти помещика особенно возвышенное значение» (Там же: 105—106). Едва ли с этим можно согласиться, ведь ВМ подверглись жесточайшей цензуре: было запрещено 5 писем из 32, а в оставшихся (в том числе в статье «Русской помещик») были сделаны значительные купюры. По-видимому, речь идет об общем запрете на упоминание о существовании «крещеной собственности».

⁸ Как отмечено комментаторами (Виноградов, Воропаев, 2010: 547), эта мысль перекликается с мнением Ф.М. Достоевского, который, отвечая либераль­ному публицисту А.Д. Градовскому, подвергнувшему критике речь Достоевского на Пушкинском празднике 8 июня 1880 г., писал: «...если б только Коробочка ста­ла и могла стать настоящей, совершенной уже христианкой, то крепостного права в ее поместье уже не существовало бы вовсе, так что и хлопотать бы не о чем было, несмотря на то что все крепостные акты и купчие оставались бы у ней по- прежнему в сундуке. <...> Надо же понимать хоть сколько-нибудь христианство! И какое дело тогда Коробочке, совершенной уже христианке, крепостные или не­крепостные ее крестьяне? Она им “мать”, настоящая уже мать, и “мать” тотчас же бы упразднила прежнюю “барыню”. Это само собою бы случилось. Прежняя ба­рыня и прежний раб исчезли бы, как туман от солнца, и явились бы совсем новые люди, совсем в новых между собою отношениях, прежде неслыханных. <...> кре­стьяне Коробочки сами бы тогда не пошли от нее, по той простой причине, что всяк ищет, где ему лучше. В учреждениях, что ли, ваших было бы ему лучше, чем у любящей их, родной уже матери помещицы? <...> В христианстве, в настоящем христианстве, есть и будут господа и слуги, но раба невозможно и помыслить» (Достоевский Ф.М. Дневник писателя на 1880 год. Глава третья // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972-1990. Т. 26. С. 162-163).

⁹ Последняя фраза — реминисценция из Послания св. апостола Павла к рим­лянам: «...ибо нет власти не от Бога» (гл. 13, ст. 1).

¹⁰ Гоголь Н.В. Соч. 10-е изд. Т. 6. М.;СПб„ 1896. С. 452-453.

¹¹ Словарь Академии Российской. СПб., 1789. Т. 1. Стлб. 63.

¹² Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 2003. Т. 1. С. 32.

¹³ Указание на Златоуста Гоголь объяснял так: «...говорю потому Златоуста, что Златоуст, имея дело с народом-невежею, принявшим только наружное христиан­ство, но в сердцах остававшимися грубыми язычниками, старался быть особенно доступным к понятиям человека простого и грубого (курсив наш. — Е.С.) и говорит таким живым языком о предметах нужных и даже очень высоких, что целиком можно обратить места из проповедей его к нашему мужику, и он поймет» (VIII, 326—327). В этих словах вновь видно недоверие автора ВМ к мужику.

¹⁴ Анализируя такое противоречие (светская власть довлеет над духовной, но при этом сама уходит от мира), В.М. Маркович приходит к верной, с нашей точки зрения, мысли о существовании в ВМ мотивных диалектических связей, которые действуют «независимо от временных или причинно-следственных связей сюже­та» (Феномен Гоголя, 2011: 374).

¹⁵ В статье «Русской помещик» указано, что помещик Б.Н. Б...М, советы кото­рому дает Гоголь в этом письме, владел 800 душами крестьян (VIII, 328). Адресат письма не установлен, предположение комментаторов (Н.Ф. Бельчиков и Б.В. Томашевский) Академического собрания сочинений Гоголя, что письмо адресовано племяннику А.П. Толстого В.В. Апраксину (VIII, 796), представляется недоказуе­мым. Напротив, мы склонны согласиться с В.В. Гиппиусом, что это письмо, «не­сомненно, обращено к воображаемому адресату» (Гиппиус, 1966: 182), поэтому количество крестьян (800) — это цифра придуманная.

¹⁶ Кулжинский И.Г. Уездный судья нашего уезда // Маяк современного просве­щения и образованности. 1842. Т. 4. Кн. 7. С. 176. В дальнейшем повесть Кулжин­ского цитируется по этому изданию в тексте в скобках с указанием книги (номера) журнала и страницы.

¹⁷ См.: Супрстюк O.K. Н.В. Гоголь и его окружение в Нежинской гимназии: Биобиблиографический словарь. Киев, 2009. С. 213.

¹⁸ ОР РНБ. Ф. 179. № 57. Л. 1. Примечательно, что в 1853 г. Кулжинский под­готовил книгу «Сочинения И.Г. Кулжинского», по тематике и жанрово-стилистическим особенностям близкую ВМ (РО ИРЛИ. Ф. 737. № 4776, 23439 (копия постановлен™ цензурного комитета о запрещении книги «Сочинения И.Г. Кул­жинского», 1853).

¹⁹ Белинский В.Г. Указ. соч. С. 213. См. об этом подробнее в статье С.А. Кибальнпка «Криптопародии Гоголя и Достоевского на “письмо Белинского к Гоголю”» (Феномен Гоголя, 2011: 532—542).

²⁰ И.Г. [И.Д. Галанин] <Рецензия на книгу С.А. Маслова:> О всенародном рас­пространении грамотности в России на религиозно-нравственном основании. М., 1845 //Журнал Министерства народного просвещения. 1846. Т. ХГ1Х. С. 47.

²¹ Берте Н. <Рецензия на книгу А.С. Шишкова:> Завещание моим крестьянам, или нравственное им наставление. М., 1838 // Журнал Министерства народного просвещения. 1839. Т. XXII. С. 7.

²² И.Г. [И.Д. Галанин]. Указ. соч. С. 47.

²³ Там же. С. 51.

²⁴ См.: Берте Н. Указ. соч. С. 3.

²⁵ Там же. С. 2.

²⁶ Правда, в речи Костанжогло можно найти скрытую апелляцию к Священно­му Писанию. В сохранившихся главах второго тома Костанжогло говорит: «Пусть же, если входит разврат в мир, так не через мои руки. Пусть я буду перед Богом прав...» [VII, 69]. Здесь слышится отзвук слов Спасителя: «Горе миру от соблазнов: ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, чрез которого соблазн при­ходит» (Мф. 18, 7). Пользуюсь случаем поблагодарить профессора В.А. Воропаева за данное замечание.

²⁷ Даль В.И. Указ. соч. Т. 2. С. 319.

²⁸ Смирнова А.О. Дневник. Воспоминания. М., 1989. С. 66. В контексте подобной оценки Костанжогло И.А. Виноградов и В.А. Воропаев указывают, что во втором томе Гоголь намеревался бороться с характерами «сильнейшими» (неотправленное письмо Белинскому 1847 г.), стремясь, по его словам из письма В.И. Белому от 16 мая 1849 г., «показать, как и лучшие люди могут вредить не хуже худших, если не легло в основанье их характеров главное» (Виноградов, Воропаев, 2010: 644).

Библиография

Анненкова Е.И. Концепция государственности в публицистике Н.В. Го­голя // Вестн. Бирской гос. социально-педагогической академии. Фило­логия. Бирск, 2007. Вып. 12.

Виноградов И.А., Воропаев В.А. Комментарии // Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем: В 17 т. Киев, 2010. Т. 5.

Гиппиус В.В. Творческий путь Гоголя // Гиппиус В.В. От Пушкина до Блока М.;Л., 1966.

Карпи Г. Гоголь — экономист. Второй том «Мертвых душ» // Вопросы литературы. 2009. № 3.

Манн Ю.В. Гоголь. Завершение пути: 1845—1852. М., 2009.

Последняя книга Гоголя: Сб. статей и материалов / сост. И.Р. Монахо­ва, И.П. Золотусский. М., 2010.

Семевский В.И. Крестьянской вопрос в России во второй половине XVIII и первой половине XIX века. М., 2013.

Степанов H.Л. Н.В. Гоголь: Творческий путь. М., 1959.

Феномен Гоголя: Мат-лы Юбилейной междунар. науч. конф., посвя­щенной 200-летию со дня рождения Н.В. Гоголя. СПб., 2011.

Флоровский Г.В. Пути русского богословия. Париж, 1983.

Хоцянов К. Речь о Н.В. Гоголе по случаю столетия со дня его рождения (произнесенная 20 марта в Псковском Кадетском корпусе). Псков, 1910.

Чижевский Д. Неизвестный Гоголь // Трудный путь. Зарубежная Рос­сия и Гоголь: Из наследия русской эмиграции. М., 2002.

Поступила в редакцию 07.01.2013