Концепты рецептивной эстетики в интерпретативной парадигме медиатекста

Скачать статью
Кожанова В.Ю.

кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры электронных СМИ и новых медиа факультета журналистики Кубанского государственного университета, г. Краснодар, Россия

e-mail: valery_k21@ mail.ru

Раздел: Язык СМИ

Автор исследует концепты рецептивной эстетики, в частности свободную интерпретацию литературного произведения, теорию создания образа идеального читателя, вступающего в диалог с автором. Исходя из определений читателя, как главного реципиента любого литературного произведения, формулируются проблемные зоны рецепции медиатекста, как главенствующего фактора взаимодействия автора и читателя.

Ключевые слова: рецептивная эстетика, автор, коммуникатор, медиатекст

Текст всегда являлся объектом пристального изучения специа­листов различных научных областей знания. Определений текста существует множество, гораздо сложнее определить интерпрета­тивную парадигму текста. Смысл текста, его восприятие — одна из важнейших проблем не только лингвистики и литературоведения, но и философии и журналистики. Возможно, теория рецептивной эстетики наиболее близка к расшифровке авторских интенций, за­ложенных в произведении любого характера, а также восприятия их читателем. Рецептивная эстетика ознаменовала собой новое на­правление в изучении текста, частично унаследовав мировоззрен­ческие позиции феноменологии, философии жизни, герменевтики, заложив основы современных теорий критики. Следует кратко из­ложить основы философских течений конца XIX — начала XX века для понимания причин рождения рецептивной эстетики.

Предтечей ее являлась феноменология. Основатель феномено­логии Эдмунд Гуссерль, чей главный труд «Идеи к чистой феноме­нологии и феноменологической философии» с девизом: «Назад к самим вещам» призывал воспринимать вещи окружающей дей­ствительности чистыми и незамутненными мировым сознанием.

Идеи феноменологии легли в основу феноменологической критики, которая вплотную занялась изучением и анализом текста. В дан­ном случае все литературное произведение, следуя канонам чистой феноменологии жизни, находится вне исторического контекста, автора, условий создания и чтения. Важнее имманентное чтение текста, совершенно не зависящее от условий внешних и внутренних. Смысловая константа текста, стилеобразующие детали сводятся к воплощению авторского сознания, или, точнее, бессознательного авторского «Я». Погружение в текст и в мир его творца должно быть независимым от конкретики. Необходимость изучать условия соз­дания текста, биографию автора, исторические вехи отсутствует. Познание свершается путем погружения в «жизненный мир», в ре­альность, прочувствованную и пережитую автором1. С точки зре­ния феноменологии текст являет собой акт познания не столько смысла, сколько авторского мира.

Вслед за феноменологией герменевтика развивала свои идеи немного в другом направлении. Фридрих Шлейермахер2, Вильгельм Дильтей3 стояли у истоков возникновения и развития герменевти­ки. Ганс Георг Гадамер4 и Поль Рикёр5, пожалуй, самые знаменитые преемники. Термин «герменевтика» был позаимствован у Мартина Хайдеггера, определяющего трактовку философских установок как «герменевтику бытия»6. Необходимо отметить, что сам термин «герменевтика» был привлечен Хайдеггером для обозначения не­которой практики, образцом которой могла быть классическая тео­логическая герменевтика, или наука об истолковании текстов Свя­щенного Писания. Большое значение Хайдеггер уделял языку как методу познания мира. Гадамер вслед за Хайдеггером в своей клю­чевой работе «Истина и метод» (1960)7 очертил круг вопросов со­временной герменевтики: Каков смысл литературного текста? На­сколько важен для понимания этого смысла авторский замысел? Возможно ли понять произведение, чуждое нам культурно и истори­чески? Возможна ли «объективная интерпретация» или понимание тесно связано с исторической ситуацией? Концепция герменевтики развивает идеи понимания текста и языка. Гадамер представляет отношения между языком и текстом не как отношения между сис­темой и ее использованием, но как отношения между сущностью и ее отчужденными проявлениями. Восприятие текста прежде всего преодоление отчуждения. Понимание — процесс созидания языка и рождение нового смысла. Литературное произведение может иметь разный смысл для разных людей в разное время. Но речь идет скорее о знании произведения, чем о его интерпретации. Иногда со­вершенно случайно мы можем достичь правильной и единственно верной интерпретации, своеобразного озарения, но насколько дан­ная интерпретация будет верна с авторской точки зрения, — вопрос открытый.

Герменевтика стала основой рецептивной теории Ясусса. Рецеп­тивная эстетика, или рецептивная теория, рассматривается как последнее течение герменевтики и, пожалуй, более всего близка к истинности интерпретации текстов. Ее теоретиками были Ханс Роберт Ясусс, Роман Ингарден (Ингарден, 1962) и Вольфган Изер (Изер, 1999). Рецептивная эстетика впервые обратилась не только к автору и его внутренним переживаниям, но и к читателю, поста­вив его в один ряд с создателем произведения. Сам текст в дей­ствительности является не более чем последовательностью «сиг­налов» читателю, приглашающих создать отрывок языка в поле смысла. В терминах рецептивной теории читатель «конкретизиру­ет» литературное произведение. Процесс чтения, с точки зрения рецептивной теории, всегда динамичен, это сложное движение и развертывание во времени. Само литературное произведение су­ществует лишь в качестве того, что польский теоретик Роман Ингарден называет набором «схем» или общих направлений, которые может реализовать читатель. Чтобы сделать это, читатель привне­сет в произведение определенные «пред-понимания», смутный контекст убеждений и ожиданий, внутри которых будут опреде­ляться различные особенности. Однако по мере развития процесса чтения эти ожидания сами будут изменены тем, что мы узнаем, и герменевтический круг — движение от части к целому и обратно к части — начнет свое вращение. Стремясь создать связное ощу­щение от текста, читатель будет отбирать и организовывать его элементы в последовательное целое, убирая одни вещи и выводя на первый план другие, уточняя определенные события опреде­ленным образом. Он будет пытаться удержать вместе различные точки зрения, присутствующие в произведении, или переходить от одной точки зрения к другой, чтобы выстроить всеобъемлющую «иллюзию». То, что мы узнали на первой странице, будет посте­пенно исчезать, «смещаться в ракурсе» памяти, возможно, чтобы получить полностью иное значение благодаря будущему знанию. Чтение — это не прямое линейное движение или простая процедура накопления: наши первоначальные представления образуют рам­ки из отношений, в которых объясняется все, что произойдет, но именно происходящее позже может ретроспективно трансформи­ровать наше изначальное понимание, освещая одни его особенно­сти и затемняя другие.

Вольфганг Изер, представитель так называемой констанцской школы рецептивной эстетики, чьи теории имели сильный резо­нанс, говорит в своей работе «Акт чтения» (1978) о «стратегиях», которые текст заставляет осуществляться, и о «репертуаре» при­вычных тем и аллюзий, которые они содержат. Вообще, чтобы чи­тать, нужно быть знакомым с литературными техниками и тради­циями, которые развертываются в конкретном произведении. Мы должны понимать «коды», через которые обозначаются правила, методично управляющие способами производства смыслов. Самый действенный литературный текст для Изера — это тот, который вынуждает читателя обрести новое критическое понимание при­вычных для него кодов и ожиданий. Произведение ставит под сомне­ние и преобразует имплицитные убеждения, которые мы к нему применяем, разрушает наши обычные привычки восприятия и та­ким образом впервые за все время их существования подводит нас к осознанию того, что они такое. Оценка литературного произве­дения нарушает или преодолевает эти обычные способы поиска в большей мере, чем простое усиление наших исходных представ­лений, и таким образом учит нас новым кодам понимания. Вся специфика чтения, по мнению Изера, состоит в том, что оно при­водит нас к глубокому самоосознанию, провоцирует более критич­ный взгляд на нашу идентичность.

Рецептивная теория Изера базируется, по сути, на идее, что в процессе чтения мы должны проявлять гибкость и обладать широ­кими взглядами, должны быть готовы поставить свои убеждения под вопрос и позволить им изменяться. За этим положением скры­вается влияние герменевтики Гадамера с его доверием к тому са­мопознанию, которое обогащает себя в контакте с непознанным. Также Изер утверждает, что читатель с твердыми идеологическими установками, вероятно, не сможет адекватно воспринять текст, так как едва ли сможет раскрыться навстречу трансформирующей силе литературных произведений. Это подразумевает то, что чтобы дать тексту нас преобразовать, мы должны сперва объявить наши убеждения временными. Правильный читатель уже должен быть либеральным: акт чтения создает именно тот тип человеческого субъекта, который заранее для него требуется. Читатель не подвер­гается радикальной критике, а лишь возвращается к самому себе как либеральному субъекту. Все в читающем субъекте ставится под вопрос процессом чтения, кроме того, какой конкретно субъект находится перед нами, эти идеологические ограничения нельзя критиковать, иначе развалится вся модель. В этом смысле множе­ственность и бесконечная открытость процесса чтения допускаются благодаря тому, что они предполагают определенную разновидность закрытого единства, всегда остающегося на месте, — единства читающего субъекта, который изменяется и переходит свои грани­цы лишь за тем, чтобы более полно вернуться к себе. Разновидно­стью читателя, на которого литература оказывает воздействие наи­более глубоко, является человек, уже обладающий «правильными» способностями и ответными реакциями, искусный в обращении с определенными критическими техниками и опознающий опре­деленные литературные традиции. Но эта разновидность читателя менее всего нуждается во влиянии. Такой читатель «преобразован» уже изначально и готов пойти на риск дальнейших преобразова­ний уже в силу этого факта. По сути, рецептивная эстетика изучает реакцию на восприятие литературных текстов читателями в раз­ных исторических ситуациях, наряду с этим фиксируя перемены, которые претерпевает в читательском восприятии одно и то же ли­тературное произведение. Поэтому рецептивная эстетика в основ­ном опирается на исторические свидетельства, пытаясь обнару­жить господствующие установки в сознании читателей прошлого, определявшие понимание ими литературных текстов [Иглтон, 2010]. Подобные попытки, по словам Ханса Роберта Ясусса, ведут к «обновлению литературной истории» путем реконструкции «го­ризонта ожидания», который раскрывается через общепринятые среди читающей публики различных эпох представления о стан­дартах художественного мастерства. Одновременно «горизонт ожидания» позволяет нам осознать содержание и форму литературного текста исторически, то есть в процессе развертывания их понима­ния. «Тем самым, — утверждает Ясусс, — мы получаем возмож­ность уловить герменевтическое различие между прежним и ны­нешним пониманием произведения, и нам становится очевидна история его рецепции, связывающая оба этих временных момента» [История эстетики, 2011, с. 711].

Таким образом, рецептивная эстетика направлена на описание исторических условий, накладывающих отпечаток на восприятие литературы читателями той или иной эпохи. С точки зрения рецеп­тивной эстетики литература становится инструментом для воссоз­дания прошлого, поэтому подобное исследование прежде всего нуждается в герменевтическом, социологическом и историческом методах. В конечном итоге рецептивная эстетика видит свою цель в том, чтобы реконструировать понимание текста в прошлом и тем самым заложить основы научной дисциплины, которую можно было бы назвать исторической семантикой литературы. То, что ле­жало на периферии интересов рецептивной эстетики, становится предметом пристального внимания со стороны теории эстетиче­ского отклика, которая изучает воздействие литературного произ­ведения на читателя и отклики, порождаемые произведением в его сознании.

В теоретических учениях рецептивной эстетики одной из раз­рабатываемых идей была идея о взаимодействии автора и читате­ля, что привело к возникновению так называемого «горизонта ожидания» — понятия, введенного одним из основателей рецеп­тивной эстетики Г. Ясуссом8. Горизонт ожидания — это комплекс эстетических, социально-политических, психологических пред­ставлений, определяющих отношение читателя к произведению, обуславливающий как характер воздействия произведения на об­щество, так и его восприятие обществом. Горизонт ожидания — это то, чего ждет читатель от произведения, художественного или журналистского. Согласно идеям рецептивной эстетики, любое ху­дожественное произведение не равно себе. Его текст не меняется, но смысл изменчив. Сам смысл — это результат взаимодействия опыта читателя и автора. Восприятие произведения идет в режиме диалога читателя и текста. Автор сосредотачивает и запечатлевает в тексте свой жизненный опыт, идеи, которые он хочет выразить сталкивает их с жизненным опытом реципиента. Смысл произве­дения рождается в акте рецепции, то есть восприятии, он истори­чески изменчив, зависит от эпохи, социокультурной обстановки общества и индивидуальности воспринимающего. Опыт читателя имеет три важнейшие характеристики: историческую, групповую и индивидуальную, ими и определяется не только смысл, но и он­тологический статус произведения (его социальное положение, бытие в обществе, последствия воздействия его не только на кон­кретного читателя, но и на общество в целом).

Не менее важна роль читателя. Читатель — адресат текста, ре­ципиент, то есть субъект восприятия (понимания, интерпретации, осмысления или конструирования — в зависимости от подхода) его семантики, субъект чтения. Рецептивная эстетика и литератур­ная семиотика (прагматика) 1970-х годов не только углубили пред­ставления о способах и процедурах анализа рецептивной ситуа­ции, но и прояснили общую перспективу теории читательских ответов. Рецептивный подход по отношению к читателю заключа­ется в том, что значение сообщения ставится в зависимость от ин­терпретативных предпочтений реципиента: даже наиболее простое сообщение, высказанное в процессе обыденного коммуникатив­ного акта, опирается на восприятие адресата, и это восприятие неко­торым образом детерминировано контекстом (при этом контекст может быть интертекстуальным, интратекстуальным и экстратекстуальным, и речь идет не только о рецепции литературных текстов, но также и любых других форм сообщений)9.

Исследование диалектики отношений между автором и читате­лем, отправителем и получателем породило множество семиотиче­ских или экстратекстуальных нарраторов, субъектов высказывания, фокализаторов, голосов, метанарраторов. Фактически каждый тео­ретик предлагал свою классификацию различных типов читателя, среди которых можно выделить, например, «метачитателя», «архи­читателя действительного, властного, когерентного, компетентного», «идеального», «образцового», «подразумеваемого», «программируе­мого», «виртуального», «реального», «сопротивляющегося» и даже читателя «нулевой степени»10.

Помимо литературных текстов, восприятие которых действи­тельно может быть затруднено ввиду исторических, культурных и многих других факторов, существуют новые виды текстов, восприя­тие которых может быть обосновано посредством рецептивной тео­рии. Любой текст, не являясь исторически важным документом, культурным наследием, шедевром мировой литературы, может быть видоизменен. Современное общество сталкивается с тем, что все больше и больше текстов, претендуя на звание «литературных», та­ковыми не является. Медиатекст рассматривают как произведение определенного жанра или вида, который тем не менее может счи­таться своего рода своеобразным произведением искусства. Несом­ненно, медиатекст — универсальная единица действующего медиа­потока, объединяющая в себе газетную статью, радиопередачу, телевизионный текст, интернет-рекламу, практически все виды продукции современных средств массовой информации. Некото­рые специалисты причисляют к медиатексту блоги как платформу создания новых форм журналистских произведений. Эта точка зрения достаточно спорная, тем не менее, по нашему мнению, не­которые блоги действительно являются медиатекстом и соответ­ственно могут быть подвергнуты анализу с точки зрения рецепции их массовой аудиторией.

Термин «медиатекст» появился в 90-х годах XX века, создав на­учные школы и направления по его изучению. Проблемой медиатек­ста занимались Теун Ван Дейк11, В.Г. Костомаров (Костомаров, 2008), Г.Я. Солганик (Солганик, 2005), Т.Г. Добросклонская (Добросклонская, 2008), А.В. Федоров12.

Медиатекст является одной из главных коммуникативных единиц не только языка, но и журналистики. В настоящее время концеп­ция медиатекста в отдельных аспектах обоснованна, и он правомочно определен как главная категория медиалингвистики — нового на­правления журналистского знания.

Медиатекст в каком-то смысле нельзя назвать документальным свидетельством того, что реально существует или когда-то суще­ствовало, он, скорее, переформулирует и интерпретирует уже отра­женную в сознании автора реальность. Медиатекст привносит в чи­тательскую действительность то, что автор видит, создает, выражая собственную позицию, в чем иногда могут заключаться противо­речия. Авторская субъективная реальность и рецепция читателя данной реальности существенно различаются.

Вопрос об эстетической ценности медиатекста, снимающей воз­никшие в нем противоречия, рассматривает проблему воздействия, которое медиатекст оказывает на своего читателя.

Здесь существует несколько проблем. Во-первых, если с чита­телем что-то происходит, то медиатекст подобен событию, которое превращает акт чтения в соучастие и требует отклика. Под «собы­тием» понимается некоторое явление, выходящее за все известные рамки и не сопоставимое ни с одним из знакомых явлений.

Вторая проблема заключается в том, что структура медиатекста направляет процесс его прочтения, и это делает читателя в какой-то степени зависимым от авторской точки зрения и его же интерпре­тации.

Третью проблему можно сформулировать так: взаимоотношения между медиатекстом и социально-историческим контекстом и сло­жившимися читательскими ожиданиями. Подобные взаимоотно­шения всегда усложняются существующими в обществе социаль­ными и культурными процессами, что влияет на уровень рецепции информации в медиатексте.

Сам по себе медиатекст насыщен множеством узнаваемых со­циальных деталей, норм и ценностей, но их сочетание больше не имеет прямых соответствий чему-либо за пределами текста, если разрушены референциальные поля, с которыми он соотносится. Зачастую, вместо того чтобы служить отражением социальных процессов, медиатекст в самом себе устанавливает трансцендент­ную глубоко личностную авторскую точку зрения, то есть пози­цию, которая находится не за пределами исследуемого состояния дел, а принадлежит ситуации, в которой пребывает медиатекст наряду со своими читателями и интерпретаторами. Большинство авторов интерпретируют события и факты, исходя из своего социо­культурного опыта, психологического состояния, но читатель так­же имеет определенные фоновые знания, жизненный опыт и свою индивидуальную способность к рецепции.

Рецепция медиатекста осложняется тем, что журналистское поле подвергается заметному давлению со стороны коммерциали­зации экономики, само структурно воздействует на другие поля, неся опасность сферам культурного производства. Векторы взаи­модействия журналистики, рекламы и связей с общественностью направлены на то, что умножаются, усиливаются интеграционные процессы на коммуникационном поле. Рецептивный аспект вос­приятия медиатекста также затрудняется из-за того, что современ­ные массмедиа ориентируются на распространение прежде всего новостных потоков, фокусируют внимание массовой аудитории на сиюминутном отражении мира.

Если читатель встречается с медиатекстом, в котором автор за­кладывает собственный социальный и культурный контекст, то он обнаруживает, что нормы этого контекста теряют в произведении свою функциональную нагрузку. Читатели имеют возможность проанализировать навязанные им нормы и установки, которым они обычно подчиняются и на которые ориентируются в повседневной жизни, не задумываясь над их содержанием. Более того, читатель может не только реконструировать конкретную ситуацию, кото­рую описывает автор в определенном культурном и социальном контексте, на которую отозвался данный текст, но и интерпретиро­вать смысл, заложенный автором в медиатексте, обнаружить в нем конкретные недостатки и достоинства. Таким образом происходит перекодировка социальных и культурных норм в медиатексте, ко­торая имеет двойную функцию: она помогает реципиенту осознать то, что он обычно не замечает в процессе будничной жизни, и освоить реальность, с которой он раньше никогда не сталкивался.

Современные СМИ, руководствуясь законом о свободе автор­ского выражения, представляют реципиенту весьма разнообразные по стилю, форме и средствам изображения материалы. Зачастую эти материалы нарушают социальные правила, не соблюдают эле­ментарные законы этики, языковой и стилистической нормированности, а также умножают количество коммуникативных неудач в этой социально значимой сфере общения. Тем не менее рецепция происходит по многим параметрам. Читатель, воспринимая ин­формацию, трансформирует картину мира, создавая новую модель реальности, наиболее близкую и знакомую ему.

Журналист, осуществляя свою профессиональную деятельность, должен владеть системой критериев для оценки текстов разных типов и жанров, которую он может использовать и при саморедактировании на этапах планирования, создания и редактирования, и в целях предварительной экспертизы, и в случаях необходимости отвечать на иски недовольных персонажей или потребителей тек­стов массовой коммуникации. Ключевые понятия при этом — ценность, оценка, норма. Эти понятия могут привести к верной и адекватной рецепции медиатекста. Интерпретативные возможно­сти различных групп читателей формируют другую картину мира, существующую в их сознании, существенно отличающуюся от на­чальной авторской позиции.

Коммуникация автора и читателя порождают одновременно конкретный и воображаемый смысл медиатекста. Однако подоб­ные взаимоотношения отмечены основополагающей асимметрией между текстом и читателем, так как между отправным пунктом и получателем сообщения не существует общего кода, который мог бы управлять освоением текста, и в лучшем случае такой код вы­рабатывается уже в процессе чтения. Этот дисбаланс между медиа­текстом и читателем не имеет четких границ, но именно за счет этой неопределенности возрастает разнообразие возможных спо­собов коммуникации. Чтобы эти возможности реализовались и коммуникация с читателем протекала успешно, медиатекст должен до некоторой степени направлять своих читателей.

Использование определенных норм создания медиатекста по­зволяет журналисту давать читателю возможность облегченного восприятия информации. Читательская точка зрения может быть смещенной и, естественно, отличаться от авторской позиции, но именно подобным образом осуществляется коммуникативная функ­ция медиатекста.

Информация, ее рецепция, генерация и интерпретация явля­ются основными элементами коммуникации и журналистики в це­лом. Они остаются открытыми структурами, требующими своего завершения, выполнить которое под силу только читателю. Тем самым обосновывается возможность индивидуально окрашенной рецепции медиатекста. Но медиатекст не имеет какого-то одного определенного смысла именно для реципиента, так же как и автор может вкладывать в свое произведение различные смысловые ин­варианты. Возможные несовершенство и сложность медиатекста весьма продуктивны для восприятия, поскольку они позволяют медиатексту обретать смысл в череде исторически сменяющих друг друга контекстов.

Примечания 

1 См.: Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической фило­софии. М.: Академический проект, 2009. С. 177.

2 См.: Шлейермахер Ф. Герменевтика. СПб.: Европейский дом, 2004.

3 См.: Дильтей В. Сущность философии. М.: Интрада, 2001.

4 См.: Гадамер Г.Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991.

5 См.: Рикёр П. Конфликт интерпретаций: Очерки о герменевтике. М.: Акаде­мический проект, 2008.

6 Хайдеггер М. Исток художественного творения. М.: Академический проект, 2008. С. 235.

7 См.: Гадамер Г.Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1999.

8 См.: Ясусс Г. История литературы как провокация литературоведения // Но­вое литературное обозрение. 1995. № 12. С. 34—84.

9 См.: Ясусс Г. К проблеме диалогического понимания // Вопросы философии. 1994. № 12. С. 89.

10 Эстетика. Теория литературы: Энциклопедический словарь. М.: ИНФРА, 2003. С. 145.

11 Дейк Т. Ван. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989.

12 См.: Федоров А.В. Словарь терминов по медиаобразованию, медиапедагоги­ке, медиаграмотности, медиакомпетентности. Таганрог: Изд-во Таганрог. гос. пед. ин-та, 2010.

Библиография

Добросклонская Т.Г. Медиалингвистика: системный подход к изучению языка СМИ. М.: Флинта, 2008.

Иглтон Т. Теория литературы. Введение. М.: Издательский дом «Тер­ритория будущего», 2010.

Изер В. Рецептивная эстетика. Герменевтика и переводимость. Акаде­мические тетради. Вып. 6. М.: Независимая академия эстетики и свобод­ных искусств, 1999.

Ингарден Р. Исследования по эстетике. М.: Издательство иностранной литературы, 1962.

История эстетики / под ред. В.В. Прозерского, Н.В. Голик. СПб.: Изд-во Русской христианской гуманитарной академии, 2011.

Костомаров В.Г. Рассуждения о формах текста в общении. М., 2008.

Солганик Г.Я. Язык современной публицистики: Сборник статей. М.: Флинта, 2005.


Поступила в редакцию 12.03.2012