Лекция И.А. Бунина «Великий дурман» и ее роль в формировании литературной репутации писателя

Раздел: История журналистики

Автор статьи рассматривает лекцию И.А. Бунина «Великий дурман» (1919) как фактор, существенно повлиявший на формирование послереволюционной литературной репутации писателя. Если до Октября 1917 года Бунин считался в России второстепенным, хотя и весьма талантливым беллетристом, то в эмиграции он воспринимался уже как «живой классик», мэтр. По мнению автора статьи, начало этому «превращению» было положено в Одессе в годы Гражданской войны, когда Бунин впервые определенно и во всеуслышание заявил о себе как писатель-патриот и убежденный против¬ник «великой русской революции».

«Великий дурман» — по существу, единичный случай обра­щения И. А. Бунина к столь не характерному для него жанру лекции (Подробнее: Бакунцев, 2012: 101 — 112). Ни до, ни по­сле «Великого дурмана» Бунин лекций как таковых никогда не читал. Правда, в 1914 году газеты сообщали о его намерении «написать лекцию о русских писателях последних дней» и вы­ступить с ней «перед публикой»¹. Однако замысел этот вопло­щен не был². А в эмиграции и вовсе желания становиться лекто­ром у писателя не возникало. Даже на нобелевских торжествах, которые, помимо церемонии награждения, всевозможных банке­тов, визитов, экскурсий и т.п., предполагали также выступления лауреатов с публичными лекциями, Бунин ухитрился уклониться от исполнения этой почетной обязанности. Его краткую речь, произнесенную на банкете после получения премии, Шведская академия «зачла» ему за такую обязательную нобелевскую лекцию³.

Впрочем, если верить интервью, которое еще в 1916 году Бунин дал петроградской газете «Биржевые ведомости», то писатель в прин­ципе не любил выступать перед публикой. Интервьюеру он сказал: «Я, признаться, не особенный поклонник всяких выступлений с эстрады вообще, и когда мне приходится лично читать на вечерах, то я смотрю на это, как на весьма неприятное положение. Ведь пуб­лика ждет так называемых “высоких” слов, декламации, а все это мне чуждо, и мне кажется, что я не умею устанавливать связи между собою, как чтецом, и публикой. В интимном кругу друзей я читаю с удовольствием, но выступать вообще, на эстраде, не люблю...»⁴.

Насчет «связи между собою, как чтецом, и публикой» Бунин, конечно, скромничал: русская публика, как дореволюционная, так и эмигрантская, очень высоко оценивала его исполнительское ма­стерство. Так, по свидетельству газеты «Русское слово», творче­ский вечер Бунина, состоявшийся 8 декабря 1915 года в Москов­ском Политехническом музее, «прошел в сплошных аплодисментах и овациях. Публика как бы спешила воспользоваться публичным выступлением писателя, чтобы ярче, полнее и теплее выразить ему свою благодарность и симпатии.»⁵. Примерно так же о бунинских творческих вечерах отзывалась «контрреволюционная» печать Одес­сы, а затем и Русского зарубежья.

В любом случае, что бы ни говорил Бунин о своем отношении к необходимости «лично читать на вечерах», ему, так же как множе­ству других русских литераторов, приходилось это делать довольно часто — причем и до революции, и в годы Гражданской войны, и в эмиграции. Ведь публичное чтение собственных произведений не только способствовало росту писательской известности, но и приносило дополнительный заработок. Однако своим «Великим дурманом» Бунин, очевидно, преследовал совсем иные цели. Ка­кие же именно?

С одной стороны, в самом обращении к жанру лекции — с ее сугубо монологической формой изложения материала, с ее более или менее явно выраженной дидактичностью и соответственно с ее возможностями целенаправленного интеллектуального и эмо­ционального воздействия на аудиторию — легко усмотреть (вслед за швейцарским исследователем Д. Риникером) стремление Бунина создать себе «определенную литературную репутацию»⁶.

Многое и в тексте «Великого дурмана», и в отзывах о нем одес­ских журналистов как будто говорит в пользу этой гипотезы. Так, от рецензентов не ускользнул своеобразный бунинский «я-центризм», который выражался как в принципиально субъективном, «пристрастном» взгляде писателя на «великую русскую револю­цию», так и в его настойчивом, насколько можно понять, подчер­кивании собственной литературной и общественной значимости. Одних — как П. С. Юшкевича, сотрудника меньшевистских газет «Южный рабочий», «Грядущий день» и «Одесские новости», — этот «я-центризм» раздражал⁷, другим — как журналисту, краеведу, обще­ственному деятелю А.М. де Рибасу — казался вполне оправданным⁸. Однако даже жена Бунина была не вполне «удовлетворена» лекци­ей, и смущал в ней Веру Николаевну именно избыток «личного»⁹.

Несомненно, подобное бунинское «яканье», причем не только в «Великом дурмане», но и в других как устных, так и печатных выступлениях писателя, носило вполне осознанный характер. В ноябре 1919 года, отвечая на нападки социалистических и близ­ких им по духу изданий — «Южного рабочего», «Одесских ново­стей», «Современного слова», — Бунин прямо писал, что в своей деятельности публициста он руководствуется следующим принци­пом: «Вот что чувствую и думаю лично я и в данный момент»¹⁰. При этом он открыто причислял себя к категории «людей, все-таки не совсем рядовых»¹¹ и даже более того — именовал себя (как, напри­мер, в статье «Не могу говорить», написанной за пять месяцев до «Великого дурмана») «Божиею милостью не последним сыном своей родины»¹².

Между тем в формировании определенного общественного мнения о Бунине как о крупном писателе, патриоте участвовала и одесская пресса — больше всего, конечно, «Южное слово». Напри­мер, в отчете о концерте одесского отделения Освага (Отдела пропа­ганды при Добровольческой армии), который состоялся 30 августа (12 сентября) 1919 года и на котором Бунин прочел некое «слово к моменту»¹³, газета назвала его «нашим славным современником» и без тени иронии повторила его же самохарактеристику из статьи «Не могу говорить», приведенную выше¹⁴. А в рецензии на «Великий дурман» было сказано, что в этой лекции «И.А. Бунин вновь вы­растает во весь свой исполинский рост великого художника слова»¹⁵.

Нельзя сказать, что все эти усилия были вполне успешными: травля, развернутая левой периодикой в отношении Бунина осе­нью 1919 года в ответ на ряд его публицистических «Заметок» в «Южном слове»¹⁶, свидетельствует о том, что общественный авто­ритет писателя был признан далеко не сразу и далеко не в полной мере. Тем не менее устные и печатные выступления самого Буни­на, а также публикации его апологетов в «Южном слове» и других периодических изданиях Одессы сыграли заметную роль в форми­ровании нового, более благоприятного отношения к писателю со стороны сначала одесской, а затем и эмигрантской общественно­сти. Так что в конечном счете прежний «подмаксимок», беллетрист и поэт якобы второго плана, заслоненный в глазах дореволюцион­ной публики фигурами М. Горького, Л. Андреева, А. Блока, сде­лался почти безоговорочным литературным лидером и корифеем, «живым классиком», «писателем земли русской», если и не рав­ным Л. Толстому и А. Чехову, то во всяком случае стоящим с ними в одном ряду. И едва ли не главную роль в этом «превращении» сыграл именно «Великий дурман».

Вместе с тем сводить весь смысл тогдашней деятельности Бу­нина исключительно к созданию «определенной литературной ре­путации» — это значит ставить под сомнение искренность его чувств и недооценивать глубину той нравственной драмы, которую писатель действительно пережил в годы революции и Гражданской войны. То, о чем Бунин говорил в своей лекции, было для него не абстракцией, не игрой ума: крушение российской государственно­сти, сопровождавшееся потерей прежних ценностных ориентиров, он воспринимал как личную утрату. К тому же очередная «русская смута» коснулась и его лично. «Эксцессы» революции писателю довелось испытать на себе и в Глотове, и в Москве, и в Одессе. И ему не раз грозила реальная опасность.

Особенно тяжелое воспоминание оставили по себе неполные пять месяцев (с апреля по август 1919 года) большевистского вла­дычества в «южной Пальмире». О том, что писателю пришлось пе­режить за это время, рассказано не только в «Окаянных днях» и дневнике В.Н. Муромцевой-Буниной, но и в бунинских письмах родным и близким¹⁷.

Так, доктору И.С. Назарову В.Н. Муромцева-Бунина писала 29 сентября (12 октября) 1919 года: «Физически нам приходилось страдать только от недоедания, так как у нас прислуга оставалась все время, и сами мы воды не носили и жили барами. Морально же пришлось пострадать порядочно, так как у большевиков не было ничего святого и ко всему они прикладывали свои не совсем чистые руки. Особенно было тяжело от половины мая до середины июля, когда, с одной стороны, с каждым днем все ухудшались и ухудшались условия жизни. а с другой, начался настоящий тер­рор: хватали и как контрреволюционеров и как заложников. <...> Ивана Алексеевича немного потравили в газетах¹⁸, затем ходили слухи, что его возьмут в заложники¹⁹, но, к счастью, этого не слу­чилось. А то недели три неприятно бывало по вечерам. Мы вообще счастливо отделались»²⁰.

Эти пять месяцев «под серпом и молотом» окончательно убеди­ли Бунина в его полной несовместимости с «рабоче-крестьянской властью». Вероятно, именно они и «подсказали» ему замысел бу­дущей лекции, материал для которой постепенно накапливался в его дневнике в предшествующие годы. Сама же лекция стала своего рода «криком души» писателя, который, по его же собственному выражению из давнего, 1916 года, интервью «Биржевым ведомо­стям», оказался «насыщенным страшными впечатлениями» и за­хотел «рассказать их»²¹.

В этом смысле «Великий дурман», несомненно, предварил «Окаянные дни», в основе которых, как нам представляется, по­мимо собственно дневниковых записей писателя лежит и текст его одесской лекции.

Примечания 

¹ <Б. п.>. У И.А. Бунина: Беседа // Московская газета. 1914. 21 апр. № 310. С. 6. Цит. по: «Литература последних годов — не прогрессивное, а регрессивное явление во всех отношениях...»: Иван Бунин в русской периодической печати (1902—1917) / Предисл., подгот. текста и примеч. Д. Риникера // И.А. Бунин: Новые материалы / Сост., ред. О. Коростелев и Р. Дэвис. М., 2004. Вып. I. С. 553. Бунинская лекция «о русских писателях последних дней» должна была стать частью организованного Российской академией наук цикла публичных лекций о русской литературе. Пред­полагалось, что, помимо Бунина, читать будут также академики Д.Н. Овсянико­Куликовский, А.Н. Веселовский и Н.А. Котляревский (см.: там же).

² Как предполагает Д. Риникер, Бунин «решил вместо публичной лекции на­писать статью о современной литературе, которую обещал в 1915 г. Горькому для публикации в журнале “Современник”» (там же. С. 553—554). Однако такая статья тоже не была написана. Судя по ее черновым наброскам, она повторяла некото­рые положения знаменитой бунинской речи на юбилее «Русских ведомостей» и одновременно предвосхищала ряд тезисов «Великого дурмана»: «Оторванность от жизни, незнание ее, книжность, литературщина — гибель от нее: Бальмонт, Брю­сов, Иванов, Горький, Андреев. И это “новая” литература, “добыча золотого руна”! Кописты, архивариусы! Подражание друг другу да что же! Так легче писать!.» (там же. С. 554).

³ См.: Троцкий И. Что рассказывают о своих сыновьях матери ученых — Нобе­левских лауреатов (От специального корреспондента «Сегодня») // Сегодня (Рига). 1933. 17 дек. № 348. С. 2. Речь была произнесена по-французски. Ее до­словный перевод в те же дни напечатала газета «Сегодня» (см.: Троцкий И. «Кто я такой? — Изгнанник, пользующийся гостеприимством Франции», — заявил И.А. Бунин в своей речи в Шведской академии // Сегодня (Рига). 1933. 11 дек. № 342. С. 1). Оригинальный русский текст речи и ее перевод на французский язык даны в бунинском очерке «Нобелевские дни», который впервые был опубликован (под заглавием «Записи») в еженедельнике «Иллюстрированная Россия» (1936. 7 марта. № 11. С. 2—3; 4 апр. № 15. С. 1—2, 4).

⁴ Фрид С. И.А. Бунин о новой литературе // Биржевые ведомости (Петроград). 1916. 14 апр. № 15498. Вечерний выпуск. Цит. по: Литературное наследство. М., 1973. Т. 84. Иван Бунин. Кн. 1. С. 380.

⁵ Цит. по: Бабореко А.К. Бунин: Жизнеописание. М., 2004. С. 218.

⁶ «Литература последних годов — не прогрессивное, а регрессивное явление во всех отношениях.»: Иван Бунин в русской периодической печати (1902—1917). С. 453.

⁷ «Если поверить академику Бунину, — писал П. С. Юшкевич в газете “Гряду­щий день”, — то все случившееся за последние два года произошло потому, что русское общество недостаточно прислушивалось к голосу автора “Деревни”. <...> “Я не злорадствую”, — скромно заявил поэт. “Но я должен и буду говорить жесто­кие слова”. “Я буду упрямо твердить”. “Я, я, я”. Ущемленный какими-то неве­домыми фармацевтами еще много лет назад и заговоривший вдруг тоном пророка Бунин действительно “упрямо твердил” о своем знании народа, как единственно правильном. Бунин действительно “рек” — в стихах и прозе — очень много цен­ного, — хотя, разумеется, было бы лучше, если бы он предоставил об этом гово­рить другим, а не распространялся так много на эту тему сам» (Юшкевич П. Рево­люция перед судом художника (Из лекции Бунина) // Грядущий день (Одесса). 1919. 23 сент. № 4. С. 3).

⁸ «Русский народ, — писал в “Одесском листке” А.М. де Рибас, — разнуздан­ный и зазнавшийся, показал всем свое настоящее, звериное, лицо и стал зверски расправляться со своими же освободителями. Это надо было предвидеть. И Бунин это предвидел. Едва ли не он один из всех русских писателей. <...> Что собственно хотел доказать Бунин? Что если бы послушались его, то в России не произошло бы революции? Но ведь он сам признается, что и он, вместе с другими, в распу­тинское время жаждал революции! <...> Значительность лекции Бунина не в силе ее логических построений. Она вся целиком — в личности лектора» (Рибас де А. Фельетон. О второй лекции Бунина // Одесский листок. 1919. 25 сент. (8 окт.). № 127. С. 4).

⁹ См. ее дневниковую запись от 24 сентября (7 октября) 1919 г.: «.с некоторы­ми мелочами я не согласна. Мне хотелось бы, чтобы было меньше личного» (Уста­ми Буниных: Дневники И.А. и В.Н. Буниных и другие архивные материалы: В 2 т. / Под ред. М. Грин; предисл. Ю. Мальцева. М., 2004. Т. 1. С. 259).

¹⁰ Бунин Ив. Заметки // Южное слово. Одесса, 1919. 12 (25) нояб. № 71. С. 1. Курсив И.А. Бунина.

¹¹ Там же.

¹² Бунин Ив. Не могу говорить // Наше слово (Одесса). 1919. 20 марта (2 апр.). № 1. С. 3.

¹³ Скорее всего, это была статья «Не могу говорить».

¹⁴ См.: Янв<арск>ий А. Концерт Отдела пропаганды // Южное слово (Одесса). 1919. 1 (14) сент. № 6. С. 4.

¹⁵ Иванов А. Великий дурман // Там же. 10 (23) сент. № 15. С. 3.

¹⁶ Например, 13 (26) ноября 1919 года меньшевистские «Одесские новости» в рубрике «Газетный день» писали: «Весь нахохлившись от высокомерия, с улыбкой презрения на устах, Ив. Бунин говорит о себе великие вещи в маленьких “Замет­ках”. “Знаю, что не подобает мне связываться с базаром. В Одессе после моей лек­ции о русской революции, после двух, трех моих статей в газете, начали дерзить мне”. Несмотря на “crimen laesae majestatis” [лат. — преступление, заключающееся в оскорблении величества], августейший писатель удостаивает “базар” кратковре­менной беседы на тему о том, “что чувствую и думаю лично я в данный момент, я, Ив. Бунин, я, я, я.” А вот что: “Я не правый и не левый, я был, есмь и буду непре­клонным врагом всего глупого, отрешенного от жизни, злого, лживого, бесчест­ного, вредного, откуда бы оно ни исходило”. Господи, Ты создал человека по об­разу и подобию своему. “Я был, — в силу того, что прежде верил в людей немного больше, чем теперь, — приверженцем республик, теперь же стал несколько сомне­ваться в них, — не делайте, пожалуйста, страшных глаз на меня, не запугаете”. Во­все не страшные, а большие глаза. Как! Значит и Вы, Ваше Величество, оставаясь “непреклонным врагом всего глупого”, попивали республиканское винцо? Теперь вы прозрели. Теперь вы уверены, “что из русского ‘народовластия’ выйдет опять гнуснейшая и кровавейшая чепуха, — видели мы и видим это ‘народовластие’, по­казало оно себя!” Что же прикажете делать? Кому присягать? На кого молиться? Забудьте на минуту о себе, о Бунине, и подумайте о России. Скромно, без ссылок на “людей, все-таки не совсем рядовых”, разберитесь, посоветуйте, помогите. Не зажимайте нос, когда проходите мимо народа. С ним ведь жить придется! Вы “не русофоб, не германофоб, не англофоб, не румынофоб и не юдофоб, хотя.” Все это очень хорошо. Но вы слишком больной бунинофил. Это плохо!.. Особенно, когда, проливая слезы над Россией, вы все время озабочены мыслью, к лицу ли вам глубокий траур.» (<Б. п.> Маленький человек в большом писателе // Одес­ские новости. 1919. 13 (26) нояб. № 11058. С. 1.)

¹⁷ См.: Бунин И.А. Письма 1905—1919 годов / Под общ. ред. О. Н. Михайлова. М., 2007. С. 408—409; Бунины и М.А. Волошин: письма 1919 года / Публ. Ж. Шерона // И. А. Бунин: Новые материалы / Сост. О. Коростелев и Р. Дэвис. М., 2010. Вып. II. С. 505—506; Письма В. Н. Муромцевой-Буниной / Публ. М. Грин // Но­вый журнал (Нью-Йорк). 1977. Кн. 128. С. 127—139.

¹⁸ 12 (25) апреля 1919 года Муромцева-Бунина записала в дневнике: «Яна стали травить в “Известиях”. Пишут, между прочим, что “нижняя часть его лица похожа на гоголевский сочельник”. Что это значит, мы так и не поняли. Перелистала даже Гоголя, но и он не помог» (Устами Буниных. Т. 1. С. 200). Ср. с записью от 24 апре­ля 1919 года в «Окаянных днях»: «В “Известиях” обо мне уже писали: “Давно пора обратить внимание на этого академика с лицом гоголевского сочельника, вспом­нить, как он воспевал приход в Одессу французов!”» (Бунин И.А. Окаянные дни. М., 1990. С. 85—86). Бунины имели в виду «Воспоминания» какого-то Александра Ф. (возможно, секретаря Одесского исполкома, анархиста А. Фельдмана), напеча­танные 20 апреля 1919 года в одесских «Известиях». В этих «Воспоминаниях» есть такие строки: «.в воображении выплывают знакомые образы, и нет к ним преж­ней злобы, а жалостно улыбаться заставляет то существо, звание которому — мно­горечивый российский интеллигент. Маячат две фигуры — академик Бунин и социал-демократ Коробков. Вспоминается праздничный номер “Одесского листка” с приветствием “Добро пожаловать, дорогие гости!” и тут же послание пламенного поэта-патриота к варягу, заканчивающееся призывом: “Смири скота, низвергни демагога!” <...> Рисуется такая картина. Пустынный Николаевский бульвар. По холодным аллеям неврастенично порхает птичья фигура академика. Ему холодно; определенная часть лица давно уже превратилась в гоголевский “сочельник”, но он не уходит, положение поэта обязывает, он ждет вдохновенья и первого крейсера» (Ф.А. Воспоминания // Известия Одесского совета рабочих и солдатских депута­тов. 1919. 20 апр. № 18. С. 2).

¹⁹ Для Бунина, чьи антисоветские воззрения были известны всей Одессе, это было бы равнозначно верной смерти. Попади он в чекистский застенок, его, несо­мненно, подвергли бы там издевательствам, истязаниям и в конечном счете «раз­мену», как в Одессе цинично называли расстрел. От всего этого писателя спасала только «охранная грамота», добытая для него художником П.А. Нилусом в первые недели большевистского владычества в Одессе. Тем не менее абсолютной непри­косновенности Бунину не мог гарантировать даже этот документ. О произволе и зверствах одесской ЧК в отношении «буржуев» и «контрреволюционеров» в апре­ле—августе 1919 г. см.: Авербух Н.И. Одесская «чрезвычайка»: Большевистский за­стенок (Факты и наблюдения). Кишинев, 1920; Мельгунов С.П. Красный террор в России (1918—1923). Чекистский Олимп / Предисл. Ю.Н. Емельянова. 2-е изд., доп. М., 2008; Красный террор в годы Гражданской войны: По материалам Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков / Под ред. Ю. Фельштинского и Г. Чернявского. М., 2004; Красный террор глазами очевид­цев / Сост., предисл., примеч. С.В. Волкова. М., 2010. С. 93—172; Устами Буниных. Т. 1. С. 214—250 и др.

²⁰ Цит. по: Бунин И.А. Письма 1905—1919 годов. С. 409.

²¹ Фрид С. И.А. Бунин о новой литературе. Цит. по: Литературное наследство. Т. 84. Кн. 1. С. 379.

Библиография

Бакунцев А.В. Лекция И.А. Бунина «Великий дурман» в отзывах одес­ской прессы // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10, Журналистика. 2012. № 1.

Поступила в редакцию 27.02.2012