«Вестник Европы» 1870-х гг.: программа модернизации России

Раздел: История журналистики

Статья посвящена тому, как поставленная ныне задача модернизации России может быть соотнесена с опытом прошлого, когда в 1870-е гг. в стране осуществлялись реформы Александра II и печать активно участвовала в обсуждении их. Материалы либерального журнала “Вестник Европы” являются ценным историческим источником, отразившим сущность преобразовательных процессов, тип происходившей модернизации и отношение к ней прогрессивной интеллигенции, сторонников реформистского пути развития. Используя современную терминологию, можно утверждать: существуя в стране, где происходила модернизация догоняющего типа, оценивая революционный вариант как удачный опыт прошлого и объективно возможный в настоящем, публицисты журнала пытались способствовать развитию модернизации органичной.

Размышляя сегодня о проблемах и путях модернизации совре­менной России, мы обязаны оглянуться на опыт прошлого, на те попытки прорыва, что были предприняты в том числе в ходе ре­форм 1860-х гг., на оценку усилий Александра II, данную предста­вителями прогрессивной интеллигенции, а также на их собствен­ную программу модернизации России, изложенную на страницах ведущего либерального журнала “Вестник Европы”, основанного в 1866 г. М.М. Стасюлевичем. Современные социологи, соглашаясь, что не существует единой теории модернизации, представили на рассмотрение несколько ее типов: классическая модель — иногда ее называют первичной, оригинальной, и поздняя, догоняющая, тяготеющая к западному образцу, построенная на вестернизации (некоторые исследователи пользуются термином “неомодернизационизм” циклического характера). Встречаются и такие обозна­чения типов развития, как тотальная модернизация, государственническая и программируемая. Нам представляется интересной классификация исторических типов модернизаций, данная в специальном выпуске “Всемирная история модернизации” журнала “Эксперт”: модернизации революционные, органичные и догоня­ющие (с. 10). Весьма любопытны и размышления профессора со­циологии Северо-западного университета (Чикаго, США) Георгия Дерлугьяна о конкретных проявлениях этих типов в разных стра­нах на разных этапах их развития в статье “Модерн и модерниза­торы” (Эксперт, 2010: 20). Автор статьи достаточно убедительно аргументирует свою мысль о том, что усилия Александра II модер­низировать Россию были ориентированы более всего на германский тип, на “активную адаптацию в условиях вынужденного догоня­ющего развития при явной недоструктурированности рыночной среды” (там же: 21). Но какова была позиция либеральных пуб­лицистов “Вестника Европы”, “друзей-врагов” правительственных реформ, видящих — может быть, более чем сами реформаторы — степень экономического и политического отставания России, но мечтающих о более гибкой системе, когда государство становится “старшим партнером, а не командиром” (там же: 10)? Можем ли мы оценить их выступления как программу модернизации органич­ной или либеральные публицисты “Вестника Европы” все же не смогли выйти за рамки идей модернизации догоняющей? Допускали ли они модернизацию революционную?

Конечно, авторы журнала М.М. Стасюлевича отчетливо созна­вали необходимость резкого толчка для того, чтобы сдвинуть Рос­сию с проржавевших рельсов крепостничества, по которым невозможно было поспевать за убегавшей вперед Европой. Стремление догнать Запад отчетливо просматривается во всех материалах “Вестника Европы” 1870-х гг. В них проходит постоянное сопо­ставление экономики России, состояния образования, военной системы, самоуправления, гражданских свобод с успехами Запада, свидетельствуя о желании публицистов журнала способствовать движению России в сторону буржуазного прогресса, интеграции ее в европейский мир, которая жизненно необходима стране. «В то время когда Западная Европа, пользуясь быстрыми успехами естест­венной науки, лихорадочно спешила применить их к живой практической деятельности, развивая самыми разнообразными средствами полезные для промышленности знания во всех слоях населения, — писал В.И. Вешняков в статье “Русская промышленность и ее нужды”, — мы оставались целые десятки лет спокойными зрите­лями этого движения, как бы сознавая свое бессилие догнать бы­стро уходившую от нас вперед промышленность Европы, и до­вольствовались ограждением себя от конкуренции иноземных производств с помощью высоких тарифов или выпискою по бас­нословно дорогим ценам техники иностранной из-за границы, когда хотели поставить какое-нибудь фабричное дело на особенно хорошую ногу»¹. Об этом стремлении идти в одном ряду со страна­ми Европы ясно говорилось и в очерке “В гостях и дома”: “Европа не будет нас ждать долго, а между тем внутри нас сидит весьма опас­ный враг: этот враг — наше невежество, наша отсталость, наше не­знакомство с азбукой общественной и политической жизни, столь колоссальное незнакомство, что мы продолжаем упорно считать вредным многое из того, что на Западе считается бесспорно полезным”².

Вместе с тем стремление догнать Европу не означало, что все публицисты “Вестника...” в одинаковой степени считали ее насто­ящее идеальным, а вхождение России в мир европейской цивили­зации — неким категорическим императивом. Об этом очень ясно сказал автор, скрывшийся за подписью А. Н-въ: “...мы вовсе не хо­тим сказать (как это обыкновенно истолковывают литературные староверы), что для нас европейские идеи были непременно обязательны или что западная Европа имела над нами всегдашнее превосходство”³. Журнал исходил из исторических реалий, из того, что мог предложить уже состоявшийся общечеловеческий опыт. Тот же автор писал: “Я не говорю, что цивилизация могла идти только этим путем, об этом я ничего не знаю; я говорю только, что этим путем она шла в действительности”⁴. На первом плане для публицистов “Вестника...” та линия в графике развития Европы, которая и может послужить некой вехой для движения России по пути реформ. Об этом размышлял Б.И. Утин в рецензии на книгу герцога Аргайля: “Если у различных народов, живших в современ­ных особых исторических условиях, встречаются в общественном быту общие или, по крайней мере, аналогические явления, то можно заключить, что одни и те же причины вызывают эти явле­ния и что причины эти коренятся в одной и той же общественной природе человека. С этой точки зрения, для констатирования ка­кой бы то ни было общественной практики необходимо пользо­ваться сравнительным методом”⁵. И если сравнительный метод диктует необходимость некоторой подражательности для усвоения уже оправдавшего себя опыта умственного развития, как это было в эпоху реформ Петра I, то она является “совершенно неизбежной, единственно возможной и очень полезной для будущего направле­ния умственной деятельности нашего общества”⁶.

Европа для русских публицистов — это некий котел, где пере­плавлялся опыт многих народов и вырабатывалось то, что называ­ется европейской цивилизацией, при этом “каждая из главных европейских наций в различные моменты и в различных отноше­ниях занимала передовое место, и все более или менее подчиня­лись чужим влияниям, когда нужно было усвоить приобретения, сделанные людьми”⁷. В Европе происходит сближение культур, и это “приносит, конечно, громадную выгоду целому национальному развитию каждой отдельной нации, потому что оно несомненным образом расширяет умственный горизонт”, в Европе происходит сближение цивилизаций: “железные дороги и телеграф не могут не оставить на европейской жизни глубокого следа в смысле этого сближения и солидарности”⁸. Но, высоко оценивая роль Европы в этом сближении народов, журналу было еще более важно подчерк­нуть, что “смысл нашего влечения к умственным движениям Ев­ропы заключается в том, что мы, так или иначе, вступили на эту арену и участвуем в этой взаимности”⁹.

Встает вопрос: размышляя об участии России в “этой взаимно­сти” и о том вкладе в развитие человечества, который внесла каж­дая из главных европейских наций на определенном этапе, отдавали ли публицисты “Вестника...” предпочтение опыту какой-либо одной страны Запада? Л. Полонский напишет в 1878 г., что наши реформы — европейские: судебная — от Франции и Англии, зем­ская — от Германии, военная — от Германии¹⁰, однако это выгля­дит в контексте журнала более желанием видеть их таковыми, не­жели констатацией реального соответствия содержания и хода российских реформ их европейским прототипам. Тем не менее это и элемент сочувствия осуществлению правительством модернизации догоняющей.

У разных авторов “Вестника...” симпатии вызывали разные страны. А.Н. Пыпин, Н.И. Утин (Аб. Семъ.) и Е.И. Утин явно сим­патизировали Франции, особенно в период франко-прусской вой­ны, революции и установления Третьей Республики; Л.А. Полонский и А. С-нъ предпочитали опыт Германии; система свобод и парламен­таризм в Англии вызывали интерес и у Е.И. Утина, и Л.А. Полон­ского; на американский опыт традиционно ссылался Ю.А. Россель. При этом все большая ориентация на политическую составляющую жизни стран, которые нужно было догнать экономически, где го­сударство было частью системы более гибкой, нежели авторитар­ная, характерная для модернизации догоняющей, осуществляемая в ходе подготовки и проведения александровских реформ, придает программе либералов “Вестника Европы” черты модернизации органичной.

Едва журнал получил возможность писать не только об истори­ческих событиях прошлого, но и о современной политической жизни Европы, как сторонники Франции заявили, что эта страна, “под каким бы режимом она ни жила, остается Францией, т.е. пе­редовой страной европейской цивилизации”¹¹, что Франция ни при каких обстоятельствах “не способна примириться с деспотическим правительством”¹²; это нация, которая “произвела громад­ный переворот в своей внутренней жизни и, уничтожив в ней средневековые традиции, стала впереди Европы, еще погружен­ной в эти традиции”¹³; она “научила Европу равенству всех перед законом” и “провозгласила начала верховной власти народа”¹⁴. Самое главное для сторонников опыта Франции — способность ее к движению. Еще до начала революционных событий в Париже Евг. Утин писал: “Грустно, конечно, встретить на ее престоле На­полеона III”, но “если во Франции не установился до сих пор прочный политический порядок, основанный на разумной свободе, то тем не менее она не перестает за него бороться и не выпускает из своих рук знамени, завещанного великим историческим пере­воротом конца XVIII столетия”¹⁵.

Очень подробно осветил “Вестник Европы” события во Фран­ции 1870—1871 гг., проводя мысль о том, что всю мощь своего на­ционального гения она вложила в идеалы свободы. Более всего об этом писали братья одного из основателей “Вестника Европы” от­ставного профессора Бориса Исааковича Утина: русский адвокат и публицист Евгений Утин и возглавлявший русскую секцию I Ин­тернационала эмигрант Николай Утин.

В цикле очерков “Франция и французы после войны” (они были потом подготовлены для издания отдельной книгой, но за­прещены цензурой) Е.И. Утин показал, что игнорирование движе­ния по пути свободного экономического и политического развития, говоря современным языком — по пути модернизации органич­ной, приведет к модернизации революционной: “Глупы те, кото­рые не слышат уже тех громовых раскатов, которые предшествуют разрушениям в конце старого, построенного на неправде мира. Во Франции эти громовые раскаты зовут революциями”. Эти слова были особо выделены в докладе цензора на заседании Совета Глав­ного управления по делам печати¹⁶.

Утин симпатизировал революционерам Парижа как истинным патриотам в противовес членам Национального собрания, говоря, что оно состоит из людей, которым чужды интересы страны и судьба народа, и многие во Франции называют его предателями страны, палачами республики¹⁷. Он осудил политику главы испол­нительной власти Л.-А. Тьера, обвинил его в разжигании граждан­ской войны: “Междуусобная война преступна, но ведь первый не­посредственный повод к ней дал правительственный генерал Фарон, когда он, без всяких разговоров, ночью явился со своими солдатами на Монмартр, чтобы отнять орудия, расставленные там национальной гвардией”¹⁸. Он не мог скрыть своего уважения к тем, кто до последнего сражался в Париже за свободу, но был объектом клеветы охранителей: «Что парижские коммонеры все поголовно сумасброды и разбойники — это такой взгляд, который может го­диться для “Московских ведомостей”, но никак не удовлетворит здравый, непредубежденный ум, ищущий прежде всего отдать себе отчет в истинном положении вещей»¹⁹. Для Евгения Утина комму­нары — это люди преданные до конца своим идеям, готовые по­гибнуть за них, но обреченные.

О событиях Парижской Коммуны говорилось и в “Швейцар­ских письмах”, которые Николай Утин подписывал “Аб. Семъ”. Отношение Н.И. Утина к этим событиям не просто объективное и заинтересованное, оно открыто сочувственное. Для Н.И. Утина было важно оттенить социальный смысл Коммуны, который ему понятен и симпатичен, и жизнеспособность ее как некой государственной формы²⁰.

Он писал, что Париж напрягает “все усилия, чтобы жить своей нормальной жизнью. Газеты печатаются и расходятся в сотнях тысяч экземпляров, книги печатаются и продаются. В College de France читаются лекции; в большом цирке, перекрещенном из Imperial в National, идут знаменитые популярные концерты классической музыки”²¹. Н. Утин надеялся, в отличие от своего брата, ощущав­шего обреченность Коммуны, на победу ее дела: “...великий народ 89-го года, разрушивший Бастилию и ниспровергнувший трон, бу­дет ли он ожидать в бездействии и отчаянии... Нет! население Па­рижа никогда не захочет подвергаться позору. Оно знает, что есть время, что решительные меры дадут рабочим возможность жить и сражаться. Всеобщая реквизиция, бесплатная раздача пищи, напа­дение на врага всей массою” — залог этому²².

Как соотносились подобные публикации в “Вестнике Европы” с его общей либеральной программой? Что заставляло М.М. Стасюлевича — кроме его честности и академической объективности — представлять читателю очерки и обозрения, полные интереса к революционным событиям и даже сочувствия им? Конечно, ре­дактор журнала помещал эти материалы не потому, что он револю­ционер, а несмотря на то, что он не революционер. Подобные вы­ступления — предостережение российской власти, своего рода урок ей. В статье “Старая и новая Франция”, говоря о значении Великой французской революции (ее значение в “целом сонме ее светлых представителей, одаренных стойкостью свободных убеждений, смелостью проповеди этого убеждения и готовностью жертвы за осуществление народного блага”), о влиянии ее идей на все страны (“...революция носила в себе действительно всемирный характер и не могла пройти бесследно ни для одной нации”; это “продукт всей культуры, всей исторической цивилизации”, и “этим объясня­ется универсальность ее идей и универсальное влияние революции, порожденной ими”), — автор писал и о причинах, ее породивших: “...Если б старый режим — его полновластные представители — приняли вовремя реформы, предложенные им представителями прогресса, то человечество было бы избавлено от отчаянной бури, не улегшейся до сих пор. ...Старый режим не уступил — мы обяза­ны признать в этом его полную несостоятельность и понять, что история не могла идти иным путем и прогресс не мог торжест­вовать иначе”²³. Профессор Московского университета историк В. И. Герье в статье “Ипполит Тэн как историк Франции” выска­зался еще более четко: “...революционный характер французской демократии обусловливается тем, что ей пришлось осуществлять те мирные экономические и гражданские реформы, которые лежа­ли на обязанности прежнего правительства”²⁴. Таким образом, можно с достаточным основанием говорить о том, что публицисты “Вестника Европы” видели — капитализм стал результатом модернизации революционной. Вместе с тем они всеми силами хотели избежать такого пути для России, ориентируя императора-реформатора на превращение модернизации догоняющей (идеальный вариант этого типа для них воплощался в реформах Петра I) в мо­дернизацию органичную. Возвращаясь к событиям в Париже июля 1830 г., “Вестник Европы” утверждал: “Июльская монархия не по­гибла бы, если бы не отступила от своей строго конституционной программы и если бы неутомимо продолжала прислушиваться к общественным требованиям”²⁵.

Желание преподать властям урок на примере европейского по­литического опыта возмущало цензуру, хотя ее чиновники и пони­мали — речь идет о стремлении “предохранить страну от револю­ции”²⁶. Это стремление превалирует в размышлениях публицистов “Вестника Европы” и о ходе реформ в России, и об аналогичных процессах на Западе, и прежде всего в Германии и Англии.

Германия привлекла внимание автора очерка “В гостях и дома” как “страна постепенного прогресса”²⁷, поэтому здесь “все лучше: учреждения, промышленность, торговля, финансы, народное про­свещение и прочее”. Едва ли, писал А. С-нъ, можно “назвать какую-нибудь отрасль народной жизни.., которой бы нам не пришлось завидовать”²⁸. По мнению автора, это страна истинного либера­лизма, который “основан на сознательном отношении ко всем во­просам политическим, юридическим, религиозным”²⁹. Так же вос­торженно говорил о германской империи и Л. Полонский, о том, как в 1849 г. всегерманский парламент провозгласил “основные права германского народа”, которые остаются его требованиями (и мечтой публицистов “Вестника Европы”): полная свобода пе­чати, право сходки, собраний граждан, свобода совести, всенарод­ное прямое избирательство, свобода ремесла и места промысла, неприкосновенность личности и жилища, тайна переписки, отме­на смертной казни, введение суда присяжных, самостоятельного общественного самоуправления³⁰. Именно в это время победив­шая во франко-прусской войне Германия была важна российским публицистам, ратовавшим за проведение военной реформы, и как страна с всеобщей воинской повинностью. Но ведь германский тип модернизации тяготеет к догоняющему. Означает ли это, что внут­ренний обозреватель журнала ратует за него?

Была и еще одна очень важная причина, заставлявшая либе­ральный “Вестник Европы” вглядываться в реалии этой страны. Ориентировавшиеся на европейский опыт, на путь свободного ка­питалистического предпринимательства авторы журнала видели и ту опасность, которую несет этот путь, — рабочий вопрос со всеми составляющими его проблемами, в том числе со “стремлением ра­бочих классов... ослабить по возможности и даже окончательно уничтожить... неравенство, создаваемое господством капитала”³¹. И здесь опыт Германии, где в это время в развивающемся рабочем движении явно обозначились социалистические идеи, представ­лялся публицистам журнала весьма знаменательным, так как они не закрывали глаза на рост и развитие рабочего сословия в собст­венной стране и не считали, в отличие от народнических публици­стов, панацеей возвращение пролетария к земле.

В журнале появлялись самые разные материалы на эту тему. Яр­кие картины из быта русского рабочего были представлены в очерке “русской фабричной жизни”, который поместил в “Вестнике Евро­пы” писатель и этнограф Ф.Д. Нефедов, печатавшийся и в демо­кратической “Неделе”³². Об ужасных условиях, в которых трудятся рабочие, о невыносимом труде их рассказывал врач и публицист, бывший редактор демократического журнала “Архив судебной ме­дицины и общественной гигиены” С.П. Ловцов в статье “Профес­сиональная и промышленная гигиена”³³. Об этом же писал и А. Кры­лов в очерке “Железная промышленность в Замосковском крае”³⁴. Автор одного из судебных обозрений, свидетельствуя, что зимой увеличивается количество мелких преступлений в среде бедняков, желающих попасть в тюрьму, цитировал слова Роберта Оуэна из работы “Об образовании человеческого характера” о том, что из­менить человека можно только “посредством улучшения матери­ального быта масс”, и подчеркивал: “Этот немой, но выразительный протест пролетариата против сытого и обеспеченного общества, вызывает, конечно, на размышления”³⁵.

В этих “размышлениях” о “рабочем вопросе” присутствовало желание опереться на опыт Европы, Англии и — более всего — Германии, хотя российские реалии, что хорошо видели публицисты, были очень далеки от европейских, да и на Западе проблемы про­летариата были еще отнюдь не решены.

О “нравственной обязанности” государства “заботиться об ограж­дении рабочего класса от эксплуатации фабрикантов” писал вице­президент Вольного экономического общества В.И. Вешняков. Эта обязанность должна выразиться в “издании законов, определяющих отношения между хозяевами и рабочими, ограничивающих работу малолетних детей и женщин на фабриках, уменьшающих опас­ность как для рабочих, так и для окрестного населения от работы машин, действующих паром, и вообще от заведений, сопряженных с опасностью для здоровья, не стесняя, однако, при этом свободу промышленности”³⁶. Мысль об издании законов, определяющих взаимоотношения труда и капитала, была несомненно своевре­менна и прогрессивна для России, где в этой области, в отличие от Европы, царил полный произвол и та самая “нестесненная свобо­да промышленности” (в этом смысле в словах Вешнякова было и некое лукавство, поскольку такая “свобода” могла пониматься весьма широко и многозначно, в том числе при определении от­ношений предпринимателя и рабочего). Такие законы появятся в России только к середине 1880-х гг.

Отстаивая необходимость законодательства о труде, В.И. Веш­няков видел путь к решению рабочего вопроса и в просвещении “четвертого сословия”: “Если рабочее сословие, как фабричное, так и кустарное, находится у нас вообще в неудовлетворительном положении, то главная причина этого заключается, без сомнения, в низком уровне его умственного развития. При большей степени об­разования оно всегда могло бы рассчитывать и на лучшую материальную обстановку, и на скорейший переход от положения простого работника к положению мастера и, наконец, к положению хозяи­на”³⁷. При всей идилличности картины, нарисованной автором, мысль о необходимости образования для людей труда была, конеч­но, плодотворной для России, если бы она при этом стала выпол­нимой. Вешняков писал, что “обучение грамотности взрослых ра­бочих есть явление исключительное, ненормальное, и может быть оправдываемо лишь продолжительным застоем народного умствен­ного развития, хотя и не следует его отвергать или считать беспо­лезным”, “учить грамоте следует в детском возрасте, и обязательно”. Взгляд автора статьи “Русская промышленность и ее нужды” — взгляд предпринимателя, которому нужна хорошо отлаженная, не дающая сбоев (в виде стачек) рабочая машина. Его не только не смущает детский труд на фабриках или заводах, он даже определяет возраст, с которого, по его мнению, может работать ребенок — 11 лет, главное, чтобы он пришел грамотным (“дети должны с 8 лет учиться в школе при фабрике или заводе”), а потом еще два года посещать раз в неделю школу³⁸.

Откровенный взгляд на рабочего как на некое орудие высказал экономист Ю.Г. Жуковский (бывший сотрудник “Современника”, не приглашенный Н. Некрасовым в “Отечественные записки”) в статье-рецензии на I том “Капитала” К. Маркса — “Карл Маркс и его книга о капитале”. Определяя смысл книги как “апологию права рабочего на прибыль”, Жуковский писал, что “защита Марксом рабочего вопроса лишена прочного основания”, ибо “работник не создает той прибыли, в которой его хозяин хочет сделаться соучастником.., он не более как орудие в руках знания и организации труда”³⁹.

Либеральные публицисты “Вестника Европы”, ищущие возмож­ности в ходе преобразований “сбалансировать” интересы труда и ка­питала на путях законодательства, просвещения, повышения бла­госостояния пролетариата, чувствовали и определенную зыбкость своей позиции — не только в России, где многие из этих постула­тов были еще очень далеки от воплощения в жизнь, но и в Европе, где даже “самые благонамеренные законы... в состоянии были от­вратить только крайнее зло безмерной, истощающей работы на фабриках”⁴⁰ и где “социальный вопрос снова подымался со всех сторон”⁴¹.

Ситуация в рабочем движении Германии давала публицистам “Вестника Европы” широкую возможность высказаться по этой проблеме и более всего поговорить о том, как избежать социально­го взрыва. Берлинский корреспондент журнала обращал внимание на то, что “рабочие все лучше и лучше понимают, какая могуще­ственная сила заключается в ассоциации”⁴², и, словно продолжая его размышления, автор очерка “В гостях и дома” писал, что буду­щее не за Францией и даже не за Англией, а за Германией, потому что здесь развиваются производительные ассоциации, которых в России боятся, считая их средством революции, тогда как они мо­гущественное средство против революции⁴³.

Исходя из этих соображений журнал М. Стасюлевича ознако­мил российскую интеллигенцию с деятельностью немецкой социал-демократии и с той полемикой, которая шла между сто­ронниками идей создателя Всеобщего германского рабочего союза социалиста Ф. Лассаля (возглавлял Союз до своей безвременной смерти в 1864 г.) и инициатора кооперативного движения Г. Шульце-Делича.

Столь же честная, объективная информация была представлена читателю журнала об успехе социал-демократической партии на выборах: “Три года сряду... работали социал-демократы с удиви­тельной выдержкой и неподражаемым искусством над своей орга­низацией и пропагандой новых идей. Подобного способа действий можно было ожидать только от партии, которая поддерживается могучими современными идеями и которая со строжайшей дисцип­линой соединяет полную готовность к самопожертвованию”⁴⁴. Вывод берлинского корреспондента был однозначным: подавить ее силой нельзя. Успех социалистов на всеобщих выборах, введение которых было частью программы либералов из “Вестника Европы”, заставлял его публицистов пристально всматриваться в причины этого успеха. Они не только в том, что программа социалистов по­строена на идеях, созвучных требованиям времени, и поэтому “со­циально-демократическая партия в Германии в самом деле есть действующая политическая партия”, но это “единственная партия решительной оппозиции, не поддающейся на компромисс”, сила ее в том, что за нее голосует полмиллиона человек, и это связано “с неудовлетворенностью экономическим бытом рабочих”. Может быть, писал Л. Полонский, ее программа неосуществима, но преступного в ее программе об ассоциациях ничего нет⁴⁵. Мысль о связи успе­хов социалистов с “неудовлетворенностью экономическим бытом рабочих” (кн. А. Васильчиков напишет в “Письме в редакцию”: “Да, я согласен с социальными демократами, что европейские ра­бочие классы выставляют справедливые требования”⁴⁶) ключевая при объективном изложении ситуации в политической жизни Гер­мании, именно эта мысль и являлась предостерегающим уроком для российских властей.

Однако, решаясь рассказать о социалистическом движении в Германии с целью предупредить развитие подобных идей в России, “Вестник Европы” играл с огнем, ибо подобная информация могла быть истолкована как “оправдание стремлений социал-демокра­тии” и считана “проницательным” читателем совсем с другими выводами. Насторожившийся цензор сразу обратил на это внима­ние, сообщая на заседании комитета: описание социал-демократии таково, “что читателю могут показаться желательным и полезным стремления к социальной демократии”⁴⁷.

Тем не менее стремление найти пути к социальной гармонии в развивающемся мире, основанном на свободе предприниматель­ства и конкуренции, за которую ратовали публицисты “Вестника Европы”, было для них движущим побуждением при информиро­вании читателя о событиях в странах Запада. Своеобразным “отве­том” на вопросы, поставленные “коммонерами” Франции и социал-демократами Германии, стали материалы о политическом опыте Англии.

Сама экономическая составляющая программы модернизации была у публицистов журнала основана на английской политэконо­мии, о чем заявлено уже в первых номерах “Вестника...” 1868 г.: “Между тем как Германия глубоко утопала в цеховых притеснени­ях, в Англии появился знаменитый труд Смита, установивший на­уку политической экономии на новых началах, сущность которых верна и в настоящее время. Государственной опеке сочинение Смита противопоставило промышленную свободу, свободу соперничества”⁴⁸. Столь же важна для публицистов журнала была и по­литическая система в Англии. Л. Полонский, разбирая романы британского писателя-реалиста А. Троллопа, обращался к жизни английского общества после парламентской реформы 1823 г., ко­торая, по его мнению, сильно “изменила и склад общества, и за­коны, и финансовую систему, и систему внешней политики”, “сильно сдвинула английское общество вперед и в смысле демо­кратизации его”. Полонский высоко оценивал парламентскую ре­форму за то, что она “нанесла удар исключительному преобладанию родовой аристократии”, и “аристократы уступили свое господство богатой буржуазии, мануфактуристам, торговцам, банкирам”; верхние 10 тысяч превратились в верхние 100 тысяч⁴⁹. Но, выска­зываясь в полукрепостнической России как откровенный “манче­стерец”, Л. Полонский не забывал о главном — революционном опыте Франции и социалистах Германии, чего следовало избежать. Поэтому он не был склонен идеализировать парламентскую систему как таковую: “Мы вовсе не намерены в этих очерках англофильствовать или вообще проводить мысль, что при парламентской систе­ме правления люди, сословия, партии одарены сверхъестественны­ми условиями безусловного бескорыстия и безусловной справедливости. Система эта дает стране только то безусловное преимущество, что при ней, при этой системе условия государственной жизни, учреж­дения, законы становятся подвижными, развиваются, идут вперед по мере развития сознательной жизни в большей и большей массе народа”⁵⁰. Такое движение возможно, говорилось в большой — на несколько номеров 1874 г. — статье “Джон Стюарт Милль и его школа”, только если в обществе существует свобода, “не допуска­ющая составления никаких неподвижных систем, свобода, все раскрывающая во имя интересов истины, и свобода, все дозволя­ющая в пределах общей пользы и полного развития личности”⁵¹.

Идея движения, свободы в развитии не только экономики, но и политической системы — всегда была неприемлема для русской цензуры. Ее крайне возмутило, что Е. Утин в статье “Англия в книге г. Тэна” посмел высказать свои “личные взгляды в смысле явного сочувствия к свободным учреждениям Англии”⁵². Особенно не­приемлемым для российской администрации оказалось то, что Е. Утин “обращается к конституционному устройству Англии, вос­хваляет ее учреждения, способные предохранить страну от рево­люции и всеподавляющей реакции”⁵³. Трудно сказать, что казалось для цензуры большей дерзостью со стороны Е. Утина: намек на не­обходимость спасти Россию от административной реакции или на возможность революции. Как бы то ни было, недопустимо, по мнению “куратора” “Вестника...”, одно — стремление журнала проявить “себя исключительным сторонником свободных консти­туционных учреждений”⁵⁴. Вместе с тем публицисты “Вестника Европы” искали в политической жизни Англии и рецепты для ре­шения рабочего вопроса, альтернативы социалистической идее производительных ассоциаций, такую альтернативу они видели в тред-юнионах, профессиональных союзах, которые появились в Англии. Б.И. Утин в рецензии на книгу герцога Аргайля писал: “Положительным же улучшением своего быта рабочие классы обязаны своим промышленным союзам (trades-unions), которые, каковы бы ни были опасения, возбуждаемые ими в Англии, именно в настоящее время подняли материальный и умственный уровень этих классов”⁵⁵.

Английская составляющая — важнейшая в том либеральном идеале, в том типе модернизации, который, обсуждая реформы Александра II, отстаивали публицисты “Вестника Европы”. Толь­ко «строгий непоколебимый конституционализм, — писал Е. Утин в статье “Англия в книге Тэна”, — один мог дать нам материальное и нравственное благосостояние»⁵⁶.

Конституционная монархия в России для участников журнала предпочтительнее республики, хотя в принципе республиканское устройство их не раздражало — в других странах. Ю. Россель высказал это абсолютно открыто: “...вообще, в большей части обра­зованного мира привыкли считать республику за высшую культур­ную форму человеческого развития”⁵⁷. В журнале отдали должное “могуществу федеральной республики” в Америке⁵⁸; “образцовой, равноправной нацией” была названа республиканская Швейца­рия, именно эта оценка особенно возмутила цензуру, — очевидно, потому, что Америка была далеко, а Швейцария совсем рядом с Россией⁵⁹.

Для самодержавной администрации и идея конституционного устройства России была совершенно неприемлема. Любой намек на него фиксировался цензорами. Утверждение Л. Полонского в новогоднем внутреннем обозрении за 1878 г., что Россия принад­лежит к европейской культуре, было истолковано — и справедли­во — в цензурном комитете как мысль о необходимости России развиваться “в европейском смысле, т.е. в конституционной фор­ме народного представительства”⁶⁰. Автор сообщения в Главное управление по делам печати счел нескромными размышления журнала о коренных изменениях в государственной системе, “пря­мо ведущих к представительному правлению” и “клонящих к ко­ренному изменению наших основных законов”⁶¹.

Для редакторов и авторов журнала путь к модернизации лежал через либерализм, который для них был “целой системой свободы, а свобода в общественном устройстве есть равенство прав; свобода во всех отраслях предприимчивости есть отсутствие монополии, вольная конкуренция”⁶². Цель реформистской программы “Вест­ника Европы”, стремившейся обуздать деспотизм, авторитаризм самодержавного государства, — создание среднего класса, это созда­ние не может быть искусственным (читай — революционным?); в западной Европе, говорилось в журнале, “среднее сословие яви­лось результатом более широкого развития политической жизни”⁶³, под которым в “Вестнике...” понимали прежде всего гласное судопроизводство, присяжных и свободу печати, т.е. все то, что, по мнению публицистов, и должны были бы ввести в российскую действительность александровские реформы и без чего в стране жить опаснее, чем “в пустыне, наполненной дикими зверями”⁶⁴.

Защищая свои либеральные ценности, свое понимание модер­низации — более всего на примере Европы, журнал открыто вы­сказывал свое неприятие консерватизма, который, как писал Е.И. Утин в статье “Англия в книге г. Тэна”, “возмущается тем ду­хом свободного исследования, который проник в жизнь Западной Европы, он кричит: Европа в огне, она обуреваема революциями! Ему ненавистны даже все великие приобретения науки, на кото­рые он смотрит как на исчадия ада; он требует, чтобы... вернуться к тому блаженному, счастливому времени, когда не было и речи ни о свободе совести, ни о свободе печати, ни о личной свободе, когда никто не заботился о материальном и нравственном благосостоя­нии народных масс и когда эти последние были так неразвиты, так глупы и так загнаны, что не помышляли вовсе иной жизни, чем той, которая ... так близко походила на жизнь диких зверей”. Автор статьи прямо связывает консерватизм с крепостничеством, говоря, что это люди, “которые с умилением вспоминают о том времени.., когда народ был закрепощен.., которые мечтают о том, чтобы за­ставить пресмыкаться народ в невежестве, вырвать с корнем стремление к равноправности всех граждан”⁶⁵. Е. Утин противопоставлял либерализм и идеям демократов-социалистов, потому что они — вечные мечтатели, их идеи очень далеки от осуществления, и “могут пройти много поколений, прежде чем они в состоянии будут увидеть простым глазом свою обетованную землю”⁶⁶.

Сопоставляя свой идеал преобразования России с содержанием и ходом александровских реформ, публицисты “Вестника...” сформу­лировали и некую программу-минимум, которая, как им казалось, имеет практические основания для осуществления. Опыт первого десятилетия после введения “Положений” 19 февраля сподвиг внут­реннего обозревателя журнала на опубликование такой программы: “Внутреннее благосостояние нашей страны, способствование раз­витию народного довольства, материального и умственного, разум­ная экономия для облегчения доли нашего крестьянского сословия, несущего на себе тяжелые повинности, развитие общественного контрольного участия в наших общих делах; осуществление благо­приятных условий общественной инициативы; расширение воз­можностей и путей для более широкого обмена продуктов и мыслей между всеми частями широко раскинувшегося населения; удовлет­ворение всем справедливым требованиям своеобразности отдель­ных частей империи”⁶⁷.

К какому же типу модернизации ближе программа “Вестника Европы”? Очевидно, что принимая революционный вариант мо­дернизации как удачный опыт прошлого и как объективно воз­можный в настоящем, публицисты журнала не желали его и для того, чтобы избежать такого поворота событий, стремились, суще­ствуя в условиях уже начавшейся модернизации догоняющей, где государство выступало авторитарным “командиром”, перевести ее на путь модернизации органичной, апеллируя при этом к все тому же государству, что делало их программу своего рода утопией.

Примечания

¹ Вестник Европы. 1871. № 5. С. 128. Курсив мой. — Г.Л.

² Там же. 1870. № 10. С. 814.

³ Там же. 1868. № 7. С. 362.

⁴ Там же. № 5. С. 333.

⁵ Там же. № 4. С. 823.

⁶ Там же. С.347.

⁷ Там же. 1871. № 5. С. 243.

⁸ Там же. 1868. № 7. С. 365, 367.

⁹ Там же. С. 366. Курсив мой — Г.Л.

¹⁰ Там же. 1878. № 1. С. 386.

¹¹ Там же. 1868. № 2. С. 753.

¹² Там же. 1869. № 9. С. 367.

¹³ Там же. 1870. № 6. С. 650.

¹⁴ Там же. № 8. С. 821.

¹⁵ Там же. С. 839.

¹⁶ Российский государственный исторический архив (далее РГИА). Ф. 776. Оп. 3. Д. 86. Л. 135.

¹⁷ Вестник Европы. 1871. № 5. С. 348.

¹⁸ Там же. С. 431, 435. Курсив мой. — Г.Л.

¹⁹ Там же. С. 431

²⁰ Мысли о иной форме государства в лице Коммуны были и у Е. Утина. Он изложил их, цитируя мнение автора статьи из газеты “Daily News”: “Сущность их программы довольно справедлива и обнаруживает смелую государственную мысль”, “Франция должна сделаться союзом больших городов. Большие свобод­ные города не нуждаются в монархии”. И добавлял от себя, что “мужицкое” боль­шинство во Франции дало свой голос Наполеону III, вследствие чего Европа облилась кровью: война Франции и Пруссии была решена “мужицким большинством” (Вестник Европы. 1871. № 5. С. 433, 434. Речь шла о том, что все­общие выборы, когда большинство голосов оказалось у крестьянских районов, привели к власти Наполеона III).

²¹ Вестник Европы. 1871. № 1. С. 427.

²² Там же. № 2. С.861. Курсив мой. — Г.Л.

²³ Там же. № 3. С.18, 19, 40—41, 42. Курсив мой. — ГЛ.

²⁴ Там же. 1878. № 12. С. 578.

²⁵ Там же. 1869. № 9. С. 371.

²⁶ РГИА. Ф. 776. Оп. 3. Д. 86. Л. 158 об.

²⁷ Вестник Европы. 1870. № 10. С. 808.

²⁸ Там же. С. 806.

²⁹ Там же. С. 810.

³⁰ Там же. 1871. № 3. С. 227.

³¹ Там же. 1868. № 3. С. 455.

³² Там же. 1871. № 3

³³ Там же. 1876. № 2.

³⁴ Там же. 1877. № 2.

³⁵ Там же. 1868. № 3. С. 405, 366. Курсив мой. — Г.Л.

³⁶ Там же. 1871. № 5. С. 158. Курсив мой. — Г.Л.

³⁷ Там же. С. 114. Курсив мой. — Г.Л.

³⁸ Вестник Европы. 1871. № 5. С. 147.

³⁹ Там же. 1877. № 9. С. 88, 97. Курсив мой. — Г.Л.

⁴⁰ Там же. 1868. № 4. С. 823.

⁴¹ Там же. № 6. С. 838.

⁴² Там же. № 3. С. 454.

⁴³ Там же. 1870. № 10. С. 826—829.

⁴⁴ Там же. 1877. № 2. С. 853. Курсив мой. — ГЛ

⁴⁵ Там же. 1878. № 12. С. 433, 434. Курсив мой. — ГЛ

⁴⁶ Там же. № 2. С. 779.

⁴⁷ РГИА. Ф. 776. Оп. 3. Д. 87. Л. 49, 51.

⁴⁸ Вестник Европы. 1868. № 6. С. 837.

⁴⁹ Там же. 1870. № 8. С. 618.

⁵⁰ Там же. № 10. С. 667. Курсив мой. — Г.Л.

⁵¹ Там же. 1874. № 10. С. 661. Курсив мой. — Г.Л.

⁵² РГИА. Ф. 776. Оп. 3. Д. 86. Л. 157.

⁵³ Там же. Л. 158 об—159. Курсив мой. — Г.Л.

⁵⁴ Там же. Л. 159.

⁵⁵ Вестник Европы. 1868. № 4. С. 823.

⁵⁶ Там же. 1872. № 9. С. 126.

⁵⁷ Там же. 1877. № 6. С. 827.

⁵⁸ Там же. 1869. № 9. С. 793.

⁵⁹ РГИА. Ф. 776. Оп. 3. Д. 86. Л. 147.

⁶⁰ Там же. Д. 87. Л. 35.

⁶¹ Там же. Л. 87.

⁶² Вестник Европы. 1868. № 3. С. 427.

⁶³ Там же. 1880. № 4. С. 866.

⁶⁴ Там же. 1870. № 7. С. 293.

⁶⁵ Там же. 1872. № 9. С. 127.

⁶⁶ Там же. С. 128.

⁶⁷ Там же. 1870. № 10. С. 834.

Библиография

Дерлугьян Г. Модерн и модернизаторы // Эксперт. 2010. № 1.

Эксперт. Всемирная история модернизации. 2010. № 1. Спец. вып.

Российский государственный исторический архив. Фонд 776 (Главного управления по делам печати).

Поступила в редакцию 20.01.2010