Публицистика Венгрии в межвоенный период (1918 - 1939)

Раздел: Зарубежная журналистика

Данная статья посвящена развитию публицистики Венгрии в межвоенный период — один из самых плодотворных для венгерской журналистики периодов. Выстраивая картину сложившейся ситуации, автор опирается на оригинальные статьи венгерских исследователей, на мемуары венгерских писателей и публицистов, работавших как в Венгрии, так и за ее пределами, на сами статьи, опубликованные в тот период.

Макс Вебер, отец социальных наук, был одним из первых, кто заметил важность общего конструкта под названием “идеальный тип” национального журналиста, а также предпринял попытку по­нять характер этой профессии (Weber, 1995: 331—334). Вебер от­метил, что журналисты долгое время не имели своей ячейки в си­стеме профессиональной стратификации; он также указывал на длительное негативное отношение к имиджу журналиста. Веберу принадлежит высказывание о том, что существует довольно много журналистов, которые потеряли свой путь и себя, “хотя именно в этой системе можно найти достаточное количество ценных, на­стоящих людей” (ibid). В период между двумя мировыми войнами в Венгрии появились публицисты, которых можно рассматривать в парадигме веберовского “идеального типа” и которые впослед­ствии стали путеводной звездой для будущих журналистов, кото­рым пришлось жить и работать в очень трудное для венгерского государства время — при смене режима — в 1989—1990 гг. Именно межвоенное время (1918—1939) можно рассматривать как тот зна­чимый период в венгерской журналистике, традиции которого найдут свое отражение в статьях современных публицистов.

Исторический контекст

После Первой мировой войны и подписания Трианонского до­говора¹ (1920), изменившего карту Центральной Европы, произо­шло отделение значительных территорий от Австро-Венгрии. Этот мирный договор означал разделение Венгрии, максимальное уменьшение ее размеров. По сей день слово “Трианон” у венгров ассоциируется с вопиющей несправедливостью. Существует даже такое понятие, как “трианонский синдром”. Однако для иных на­родов он означал возникновение их собственных национальных государств — Румынии, Югославии, Чехословакии. Венгрия же в период между двумя мировыми войнами попыталась изменить не­выгодные для нее условия Трианонского договора, но Будапешту в итоге пришлось опять смиряться с трианонскими границами. С господствовавшими в прессе того времени иллюзиями по поводу установления панславизма² как правящей идеологии было покон­чено. Если до конца Первой мировой войны издания Австро-Венг­рии демонстрировали лояльность и даже приверженность к идеям славянской взаимности (империя была враждебна любому нацио­нализму — его торжество означало бы ее исчезновение), то после 1918 г. позиции печатных органов резко разделились³.

Сразу после Первой мировой войны в прессе замелькал миф о “тюрьме народов”, который активно поддерживался пропагандой и националистической историографией стран—преемниц Австро-Венгрии, хотя политика Габсбургов была антинационалистическая. В действительности велась речь скорее об “инкубаторе наро­дов”, в котором на протяжении длительного времени были созданы достаточно благоприятные условия для культурного, эко­номического, а затем и политического развития множества этносов и постепенного превращения их в современные нации. К началу ХХ в. “гнездо” стало тесным для “птенцов”, Первая мировая война довершила дело, и “инкубатор народов” был разрушен. Если в прес­се до 1918 г. много внимания уделялось социальным достоинствам политики австро-венгерского государства — писали о пенсиях по инвалидности, специальных накопительных счетах для рабочих, о запрещении использования детского труда, об экономическом подъеме и росте благосостояния, — то затем журналистика, как и страна, оказалась разорванной идеями анархизма, социализма и большевизма. Эра монархических органов печати прошла. На­ступило время оппозиции. Газеты трубили о трудностях военной жизни. О несправедливости правительства Габсбургов, о том, что цены к концу войны выросли более чем в пятнадцать раз, что мно­гие живут на грани голода (Naplo).

Никакие военные и дипломатические успехи — крупнейшим из них стал выход России из войны в конце 1917 г. и подписанный вскоре Брестский мир (1918) (Чубарьян, 1964) — уже не могли вы­звать массового воодушевления. В газетах появились предсказания о том, что платить за роль немецкого “прицепного вагона” дунай­ской монархии придется превращением в сателлита северного со­седа — Германии. Распространение получили немецкоязычные из­дания австрийцев, выступавших за создание “Западной Австрии”, где все, кроме немцев, должны были находиться на позиции мень­шинств, подлежащих ассимиляции. Националисты резко акти­визировались по всей империи. 16 октября 1918 г. увидел свет им­ператорский манифест Карла I “Моим верным австрийским народам”, который можно смело рассматривать как достойнейший экземпляр послевоенной публицистики. В нем провозглашалось, что Австрия должна стать в соответствии с желаниями ее народов государством федеративным. В этом государстве каждая народ­ность образует свое собственное государство на территории, кото­рую населяет. “К народам, на самоопределении которых будет основана новая империя, обращаюсь я — дабы участвовали в сем великом деле посредством национальных советов, которые, будучи составлены из депутатов от каждого народа, должны представлять интересы оных народов в их отношениях между собой и с моим правительством. Да выйдет наше Отечество из военных бурь как союз свободных народов”⁴.

Наступил тот период времени, когда венгерская пресса стала рупором мнений самых талантливых и ярких публицистов, журна­листов, писателей и политиков. Кстати, такая же ситуация наблю­далась и в Польше в период Второй Польской Республики в 1918— 1939 гг., где динамичное развитие местной прессы способствовало росту ее общественного значения (Геруля, 2001). Со страниц газет зазвучали смелые и непреклонные голоса, на страницах сталкива­лись различные точки зрения. Это получило дополнительное значе­ние в свете достаточно строгого деления венгерских журналистов и редакторов межвоенного периода по этическому, профессио­нальному и возрастному критериям. С одной стороны, это были представители старой либеральной школы, которые “воспитыва­лись” при монархии, с другой — правые молодые журналисты, ко­торые “вышли” из траншей Первой мировой войны и сделали свои карьеры в 1930-е годы. Тем отчетливее звучали независимые голоса некоторых выдающихся журналистов, политиков и литера­торов, которые высказывались по важнейшим для нации вопро­сам, порою закрывая глаза на позицию того или иного издания. Именно они, на взгляд автора данной работы, принадлежат к тому “идеальному типу” журналистов, выделенному Вебером.

Некоторые венгерские исследователи (Balazs, 2007) отмечают, что венгерский межвоенный период по хронологии не совпадает с общемировым (общепринятой хронологии придерживаются и российские историки). В Венгрии межвоенным периодом они на­зывают эпоху Хорти⁵. Межвоенный период в большой степени ха­рактеризовался всплеском активной деятельности журналистов, их размышлением и о дальнейшей судьбе страны, полемикой пред­ставителей разных групп общества. Также между 1938—1944 гг. в стране проходила навязанная властями реструктуризация журна­листской элиты, ее целью была дискриминация журналистов ев­рейского происхождения. На практике оказалось, что современ­ники Хорти сильно преувеличивали власть своих соперников, включенных ими в “еврейскую социальную сеть”, и наличие у них враждебных целей.

В общем, хортистский режим сохранял дуалистическую либе­ральную традицию. Так, например, парламентская система, унасле­дованная от предыдущей эпохи, сохранилась почти без изменений вплоть до нацистской оккупации. Социально-демократические партии, которые пошли на компромисс с режимом Хорти, называ­ли эпоху “мягкой диктатурой”, а идеологи крестьянских партий — всего лишь буржуазно-демократической. Между тем сам Хорти характеризовал свободу прессы как источник бесчестия, антипат­риотизма и несчастий страны. Он обвинял прессу в разжигании левых революционных движений и в исходе Трианонского согла­шения. Здесь нельзя не упомянуть о характерной для межвоенного времени антисемитской проблеме в прессе. Современник Хорти, писатель и редактор Бэла Банга (Bela Bangha) писал, что пресса организовывала преступления против общества, и утверждал, что либеральная (большей частью еврейская) пресса ежедневно дозированно вливает секретный и медленный яд в кровь миллионов христиан (Balazs, 2007: 19). Обвинения Эндре Бойчи-Жилинского (Endre Bajcsy-Zsilinszky), который исследовал прессу первой половины ХХ в., также заключаются в доминировании журнали­стов еврейского происхождения во всех сферах национальной журналистики. На это национальное в Венгрии меньшинство также нападали по причине отличной от венгерской морали и модели по­ведения (ibid: 21). Выводы Бойчи-Жилинского были однознач­ными — нужно остановить данный процесс всеми доступными для этого средствами государственного вмешательства.

В парламентском кругу также модно было придерживаться ан­тисемитской позиции, называя еврейских интеллектуалов окку­пантами, которые заполонили литературу, искусство, театр, жур­налы и все главные сегменты общества (ibid: 22). Но дальше всех пошел Михай Колошвари-Борчо (Mihaly Kolosvary-Borsca), выпустив в 1944 г. книгу “Роль евреев в интеллектуальной жизни Венгрии”. В этой книге он интерпретировал развитие прессы как смену различных фаз еврейской борьбы за власть⁶.

В целом политическая идеология межвоенного периода показы­вает, что происхождение журналистов стало основным предметом общественного дискурса в эру Хорти. Политические идеологи иден­тифицировали своих соперников как еврейское лобби, либералов, масонов, или просто деструктивный элемент, причем переоценива­ли их власть, согласованность и враждебные цели. Как результат, культурная полемика затем переросла в политические репрессии при Хорти.

Традиции венгерской журналистики между двумя мировыми войнами опирались на следующую схему — “политика и общество в прессе — пресса в политике и обществе”. Достаточно привести характерный пример — в 1928 г. либеральный журналист Виси Йожеф (Veszi Jozsef) в канун своего 50-летия в профессии был избран в Верхнюю палату парламента. А журналист правых взглядов Карой Мороть-Мейслер (Karoly Marothy-Meizler) в 1920-е гг. был секре­тарем христианской социалистической партии, а карьеру заканчи­вал (будучи членом нацистской партии Салаши) как редактор нацистского “Пешти Уйшаг” (Pesti Ujsag, “Пештские новости”). А упомянутый в этой работе Михай Колошвари-Борчо и вовсе в 1939 г. стал президентом Национальной палаты прессы.

Персоналии

Выдающимся достижением этой эпохи было национальное воз­рождение в области культуры. Новая литература и журналистика, созданная Эндре Ади, Жигмондом Морицем и др., исходила как из западных, так и венгерских традиций.

Шандор Броди (Sandor Brody, 1863—1924), расцвет творчества которого приходится на 1920-е гг., считается по праву “законодате­лем стиля” современной публицистики, согласно мнению венгров, он был создателем литературного языка журналистики, который оказал большое влияние на прозу известного венгерского писателя Эндре Ади. Его произведения, повествующие о проблемах асси­миляции еврейства, о распаде еврейской семьи, насыщены драма­тизмом и лирикой. Масса сложных грамматических и лексических конструкций, сложная поэтика непростого венгерского языка сде­лали творчество Броди учебником для его последователей. Кстати, Иштван Бибо, венгерский политический деятель, публицист, по­литолог и писатель, несомненно, опирался на достижения своего предшественника. Первый сборник рассказов Броди “Нищета” вы­шел еще в 1884 г. Шандор был редактором литературного журнала “Ёвендё” (“Jovendo”, 1903—1906). Отстаивая принципы натура­лизма, Броди в своих рассказах и романах (таких как “Рыцарь солнца”, 1902, и др.), пьесах (“Кормилица”, 1902; “Учительница”, 1908) реалистически разоблачал буржуазно-помещичье хищниче­ство и аморализм, утверждал нравственную правоту простых людей⁷.

Журналист Игнотуш, или Вигельсберг Гюго (Гуго Файгельсберг, Ignotus, Veigelsberg Hugo, 1869—1949), обладал взглядом художника-импрессиониста и перенес в публицистику манеру живописцев. Он, как и ряд писателей еврейской национальности, примкнул к журналу “Нюгат” (Nyugat, “Запад”), западническая ориентация которого сыграла важную роль в истории венгерской литературы. Гюго волновали духовные искания и трагическая судьба европей­ского еврейства, свои статьи он начинал всегда от первого “обоб­щенного” лица, принадлежащего всем евреям Венгрии. Юрист по образованию, Игнотуш всю жизнь работал исключительно в обла­сти литературы. В 1891 г. вышел его первый сборник стихов “Стра­дания Шлемеля”, написанный под сильным влиянием Гейне и Иосифа Кисса. Стихи эти проникнуты ироническим отношением к самому себе, сочетающимся со скептицизмом и чувственным жизнеощущением. В политическом отношении Игнотуш находился под различными влияниями: политический сотрудник консерватора-аристократа Юлия Андраши, Гюго был также связан и с пред­ставителями мелкобуржуазного радикализма. Он проповедовал нечто вроде феодально-консервативного социализма и вместе с тем заигрывал с мелкобуржуазной революционной демократией.

Во время войны Гюго поддерживал в лицемерно-пацифистском духе империалистическую политику монархии. После революции ему была доверена политическая работа за границей, в связи с чем он долгое время не мог вернуться в Венгрию после победы контрре­волюции. Чтобы искупить свое космополитическое прошлое, Игнотуш развернул за границей широкую журналистскую деятель­ность в националистическом духе. В политических статьях 1930-х и 1940-х гг. Игнотуш выражает упадническое настроение мелкой буржуазии, разочаровавшейся в революции.

Вошла в историю и публицистика Морица Жигмонда (Moricz Zsigmond, 1879—1942), который опубликовал бесчисленное коли­чество репортажей, наполненных достоверными деталями. Жигмонд родился в крестьянской семье, учился в Дебреценском уни­верситете, где занимался журналистикой. Известность Морицу принес рассказ “Семь крейцеров” (1908). Его романы из сельской жизни — “Самородок”, “Захолустье” (оба 1911), “Факел” (1917) и многие другие его произведения проникнуты сочувствием к простым людям. В 1918 г. Мориц приветствовал буржуазно­демократическую революцию, а в 1919 г. — Венгерскую советскую республику. В 1920 г. публицист опубликовал роман “Будь честным до самой смерти”, в котором нашли отражение поэтические вос­поминания о детстве. В романах “Барские затеи” (1927), “Жаркие поля” (1929), “Родственники” (1930) Мориц показал распад фео­дально-дворянской Венгрии, корыстолюбие капиталистов. В 1935 г. он опубликовал роман “Счастливый человек” о трагической судьбе венгерского крестьянина, обреченного на безысходную нищету в мире стяжателей. В последние годы жизни Мориц все больше про­никался бунтарскими настроениями и “уходил в литературу”. Его творчество, развивавшееся в русле критического реализма, зани­мает значительное место в венгерской литературе (ibid).

Йено Хелтои (Jeno Heltai, 1871—1957) прославился изобретени­ем стихотворной публицистики. Двоюродный брат Т. Герцля, пред­ставлял в венгерской журналистике и литературе “гейневскую” традицию. Он выступил подлинным новатором, играя с граммати­ческими и лексическими конструкциями венгерского языка, а как публицист впервые ввел в употребление слово “mozi” — кино по-венгерски. Интереснейшим фактом является и то, что его произве­дения иногда печатал американский журнал “Эсквайр” (Esquire), который с момента своего создания сотрудничал только с самыми лучшими журналистами.

В передовых статьях Ференца Молнара (Ferenc Molnar, 1878—1952) переплелись яркие аргументы и насыщенные чувства патриота, в его статьях каждодневные проблемы простого человека подавались с огромным сочувствием. Он познакомил венгерский театр с худо­жественными новациями модернистских течений Запада, а его прозаические произведения обращались к еврейской тематике. Молнар родился в буржуазной семье, учился в Женевском универ­ситете. Литературную деятельность начал в 1896 г. В годы фашист­ского режима уехал в США. Его сборники рассказов “Голодный город” (1901), “Воруют уголь” (1918), романы “Тайна Арувимского леса” (1917), “Андор” (1918) проникнуты сочувствием к обездо­ленным. Повесть Молнара “Мальчишки с улицы Пала” (1907) — лирическое воспоминание о детстве. Популярностью пользовались пьесы Молнара, критиковавшие аристократические и буржуазные нравы (“Чёрт”, 1907; “Волк”, 1912; “Игра в замке”, 1926; “Олим­пия”, 1928), а также в гротескно-сентиментальных красках изобра­жавшие быт городского “дна” и бедняков (“Лилиом”, 1910; “Лю­бовь небесная и земная”, 1922; “Стеклянные туфли”, 1924) (ibid).

Эндре Ади, один из самых крупных публицистов межвоенного периода, был абсолютным борцом по своей сути. Он восставал против порядков и законов общества и в своих политических взглядах, и в своем мировоззрении. Еще молодым журналистом он усвоил идеи, которые популяризировали в своих газетах и журна­лах так называемые буржуазные радикалы, представляющие пере­довые силы общества, мечтавшие строить демократическую, “го­родскую” Венгрию. Идеи эти в совокупности представляли собой восточноевропейский, характеризующийся более тесной связью с общественными проблемами вариант либерально-позитивистского созерцания, свойственного прогрессивной буржуазии XIX в. Под знаменем этих идей вел Ади свои первые, нередко шумные сраже­ния в печати против главных опор феодального строя — крупного землевладения и клерикализма. Полуфеодальная Венгрия была традиционна. Ади же в противовес этому провозглашал необходи­мость “эволюции”, постоянного развития. Противники его опира­лись на принцип непререкаемости авторитета. Идеалом Ади была свободная, независимая личность, мыслящий, критически взира­ющий на жизнь человек. Во враждебном лагере господствующей идеологией был национализм; ссылаясь на интересы нации, го­сподствующие слои подавляли любые справедливые социальные и национальные устремления. Ади же, напротив, влекло к таким идеям и теориям, которые на первый план выдвигали обществен­ный, классовый подход, социальную точку зрения. Лишь в тесном слиянии общечеловеческого и национального, в умении объеди­нить интересы прогресса и нации заключен, считал он, подлин­ный смысл любви к родине (Ади, 1981: 15). Эндре Ади вошел в литературу и публицистику также как реформатор языка.

Особое внимание хотелось бы уделить следующим пятерым персонажам межвоенной публицистической сцены. Деже Костолани (Dezso Kosztolanyi), Ласло Немет (Laszlo Nemeth), Лайош Фюлеп (Lajos Fulep), Дюла Ийеш (Gyula Illyes) и Михай Бабич (Mihaly Babits) создали тексты такой публицистической силы, что и на сегодняшний день они не теряют актуальности, а наоборот, всплывают в памяти венгров и на страницах газет.

Деже Костолани (1885—1936), как и многие другие публицисты межвоенного периода, принадлежал к кругу авторов журнала “Нюгат”. В 1930 г. именно в этом журнале вышел его материал под заголовком “Место венгерского языка на земном шаре” (Откры­тое письмо Антуану Мейе, профессору Коллеж де Франс). В своей статье Костолани впервые так открыто и мощно ставит проблему венгерского языка, который многие ученые европейцы, в частно­сти лингвист Антуан Мейе, считали мертвым и всячески принижа­ли. «...Не имеет никакого значения пресловутый “цивилизующий фактор”, а именно: шлифуют ли язык те, для кого это волею слу­чая составляет страсть и ремесло, то есть так называемые поэты и писатели. С этой высокой точки зрения все языки равноправны. “Свобода, равенство, братство” — хоть в аду, хоть в лингвистике. Нет, не было и быть не может “варварских” языков!» (Венгры и Европа, 2002: 27).

В этой же статье Костолани опровергает известное пророчество немецкого историка Гердера, который считал, что среди славян, немцев, валахов и других народностей венгры составляют самую маленькую часть населения и что язык их должен исчезнуть. Вот как ответил Гердеру Костолани: “Эти слова были написаны Гердером в 1820-м году. А тремя годами позже родился Петефи, которого в наше время гораздо больше знают и чаще вспоминают, чем этого вседостойного прорицателя. Пророчество — опасное дело, мы же, однако, привыкли к тому, что если о живом человеке распространил­ся слух, будто он умер, то суждена ему долгая жизнь” (там же: 37).

Сравнивает Деже Костолани венгерскую нацию с редким цвет­ком золотого льна (linum dolomiticum), который цветет так красиво, и, возможно, никто не увидит его на поле: «Цветет и увядает золотой лен, как все живое, как “большие” и “малые” народы, как “цивили­зации”. Мы тоже цветем и увядаем. Пожалуй, в этом и есть смысл жизни» (там же: 39).

Другую проблему поднял в 1932 г. в журнале “Тану” (Tam, “Свидетель”) прозаик и журналист Ласло Немет. В “Свидетеле” вышло его эссе “Молочные братья”. Немет был влиятельным дея­телем литературного и общественного движения “народных писа­телей”. В своей публицистике начиная с 1930-х годов развивал концепции “немарксистского социализма”, “третьего пути” для Венгрии, отстаивал собственную “дунайскую идею”, суть которой заключалась в объединении венгров с окружающими народами для защиты своих интересов, традиций. “...Если далеко на Востоке люди и научились читать, а на Западе возродились истребленные Карлом Великим саксонцы, мы, придунайские народы, застряли там же, где были до войны, — живем единой судьбой, ничего друг о друге не ведая. Самое время наконец-то познакомиться со своими молочными братьями, с которыми вместе мы приникаем к сухим сосцам единой судьбы” (там же: 45).

Два года спустя, в 1934 году, в журнале “Валас” (Valasz, “Ответ”) вышла статья Лайоша Фюлепа под заголовком “Национальная са­модостаточность”. В ней он также коснулся волновавшего всех во­проса национального самоопределения венгров. Согласно яркой и нестандартной биографии (публицист Фюлеп был специалистом в области истории европейского и венгерского искусства, а также в течение нескольких десятилетий был священником одного из протестантских приходов), в статье нашел выражение нетривиаль­ный подход к существующей проблеме. Фюлеп уделяет огромное внимание туранизму — идеологии, возникшей в Венгрии в начале XX в., в которой подчеркивалась духовная преемственность венг­ров с мифической цивилизацией Турана (туранцы здесь — урало­алтайские племена и народы, тюрки, монголы). В хортистской Венгрии антизападнический и антиславянский по своей направ­ленности туранизм, который утверждал более древнее происхож­дение и культурное превосходство венгров, стал основой национа­листической идеи.

Фюлеп в своей статье пытается ответить на вопрос — куда все-таки относить венгров, к Западу или к Востоку? Главная идея его произведения состоит в том, чтобы не искать так яростно свое на­циональное, а избегать ненационального, псевдонационального в жизни: “Псевдонациональное — это, собственно говоря, ненациональное, более того, даже анти-национальное, ибо на место национальных проблем и задач оно ставит тормозящую, мешаю­щую национальной жизни самоизоляцию, мертвый псевдоидеал, бесплодный лозунг, на место действия — оправдания для пассив­ности, ложную традицию, враждебное развитию самодовольство, убийственный кич” (там же: 72). Говорит Лайош Фюлеп и о па­родии как о цельном и исчерпывающем антиобразе национального духа, при этом пародия у него — совершенна. Это означает, что «национальное реализуется не только в позитивном начале, в творчестве: в негативном начале, в не-действии, в невидении тоже есть своеобразие, патентованное как “национальное” качество» (там же: 72).

Дюла Ийеш, автор эссе “В поисках колыбели” (1938), написал свою работу по следам поездки в СССР в 1934 г. В своей полной исторических ссылок работе Ийеш рассказывает уникальную историю венгерского ученого Антала Регули, который потратил всю свою короткую жизнь на поиски родственных венгерскому языков на просторах нашей страны. Подобно финну Элиасу Ленроту, который в 1835 г. издал легендарную “Калевалу”, Регули стал величайшим героем среди тех, кто посвятил себя исследованию истоков своего народа, несмотря на смертельные препятствия. По мнению Фюлепа, подлинный национальный героизм лежит именно здесь: “Он (Регули) дал верное и достойное подражания направле­ние, и не только в области лингвистики. Это был также пример мужества, пример самоотверженности” (там же: 100). Таким об­разом, национальным героем выступает вовсе не политик и рево­люционный активист, а простой лингвист.

Последнее эссе, которое я хочу рассмотреть в этой работе, при­надлежит перу публициста Михая Бабича. Бабич, так же как и Деже Костолани, принадлежал к ключевым фигурам литературно­критического журнала “Нюгат”. В 1933—1941 гг. он даже был глав­ным редактором этого журнала. Эссе “О венгерском характере” было впервые опубликовано в 1939 г. в сборнике Дюлы Секфю “Что есть венгр?”.

Бабич пытается найти истоки венгерскости и сетует на то, что “энциклопедии, которая бы помогла нам понять в самих себе это чувство, чувство венгерскости, не существует” (там же: 103). Со­знание же, по мнению Бабича, является реакцией на неопределен­ность. Позицию Костолани разделяет Бабич и в таком вопросе, как язык, и считает, что “нация жива языком”.

Говорит Бабич и об уникальном единстве венгров: «И все-таки до чего же она едина, эта страна, отрезанная словно ломоть хлеба, от остального мира, до чего же един этот особый “венгерский гло­бус”! Единство это тщетно кромсали, тщетно делили в течение це­лых столетий на куски: оно каждый раз восстанавливалось само собой» (там же: 109). Бабич также рассматривает проблему вен­герского финитизма — болезненного стремления остановиться, замкнуться в себе, замереть, отвернуться от остального мира. И вер­дикт публициста однозначен: “Одно ясно: сколь бы отгороженной неодолимыми засеками ни была родина, которую мы добыли себе, спрятаться от остального мира все равно не удастся” (там же: 109).

Бабич выделяет ряд качеств венгерской нации, которые опре­деляли и определяют ее судьбу. Он считает, что венгры — нация политическая, но не в смысле активности в политическом плане, а в смысле того, что ее величайшее деяние — умение воздержаться от действия. Таким образом, венгры владеют некой своеобразной созерцательностью, спокойствием, осторожностью и... ленью. Но объективность автора очевидна: “У любой нации есть свои тайны, которые составляют и силу ее, и слабость. Недостатки обычно — это те же добродетели. Все зависит от точки зрения” (там же: 119).

Венгерские издания межвоенного периода за рубежом

В 20—30-е гг. XX в. во всех странах, образовавшихся после рас­пада Австро-Венгрии, за исключением Чехословакии, к власти пришли авторитарные националистические режимы, проводившие политику дискриминации или ассимиляции этнических мень­шинств. Пресса этих государств становилась рупором жесткой по­литики правительств, язык — вот что было единственным разли­чием между газетами.

С 1918 г. и вплоть до конца 1920-х гг. самое мощное развитие и поддержку получают интернационалистические газеты, выходившие в российских городах и потом доставлявшиеся в Венгрию разными путями. Масса военнопленных журналистов, которые высказыва­лись на страницах этих газет, представляла собой совершенно не­обычное явление — это был конгломерат противоречий. Наиболее “сознательные”, как окрестила их советская большевистская власть, военнопленные искали связи с большевиками. А поскольку одним из декретов Советского правительства им было даровано право на свободу слова, собраний, обеспечения пропаганды и культурной деятельности и возможности для выпуска газет, то та­кие газеты и начали появляться. Это были органы коммунистиче­ской партии, полностью соответствовавшие ленинской идеологии, выступающие дополнительным рупором советской власти. Тира­жи их были значительными — например, “Красная газета” (Voros Ujsag) в 1920 г. вышла в количестве 468 тыс. экземпляров (Никола­енко, 1973: 37). На страницах газет печатались статьи ставших впоследствии крупнейшими деятелями коммунистической партии Венгрии — Белы Куна, Тибора Самуэли, Ференца Мюнниха. Боль­шое внимание в газетных материалах отводилось решению задач воспитания и подготовки новых революционных кадров, защиты русской революции.

Нельзя не сказать и о венгерских газетах, выходивших на терри­тории Соединенных Штатов Америки. Волны эмиграции в XX в. (самая мощная из которых пришлась на 1907 г.) породили венгер­ские культурные очаги, крупнейшим из которых стал Кливленд. Именно там в конце XIX в. начали возникать периодические изда­ния на венгерском языке, созданные венгерской диаспорой. Эти издания также откликались на проблемы, стоявшие перед Венгрией в период между двумя мировыми войнами, предпринимали иссле­дования и следили за событиями. Так, возникшая в 1891 г. в Клив­ленде “Сободшаг” (Szabadsag, Liberty) в 1927 г. напечатала первую историю венгров-американцев. Она носила название “Magyarok Amerikaban, Az amerikai magyarsag tortenete 1583—1927” (Hungarians in America: The History of Hungarians in America, 1583—1927). По­пулярностью пользовалась также газета главного редактора Гизы Бирко (Geza Berko) “Amerikai Magyar Nepszava” (American Hun­garian People’s Voice). Но это уже другая история.

Выводы

С начала XIX в. в Венгрии складывалась интересная система журналистики. По сути, мы имеем дело с одной непрекращающейся живой традицией. Следует помнить, что журналисты ни­когда не пишут в безвоздушном пространстве, в журналистике скрещивается все — общественно-политические, культурные про­блемы, она находится в центре всех явлений.

В рассмотренный нами межвоенный период творило множество талантливых людей, которых волновали прежде всего проблемы государства и нации, языка и человека. Яркие голоса венгерских публицистов — Деже Костолани, Эндре Ади, Ференца Молнара, Ласло Немета и других были слышны на весь мир.

Межвоенный период стал эпохой эталонной публицистики, ко­торой впоследствии подражали в очень важный для венгерской го­сударственности период — 1989—1990 гг.

В межвоенный период в парламентских кругах было принято придерживаться антисемитской позиции, и журналистика, как и многие другие сферы, испытывала на себе негативные последствия еврейского вопроса — травлю журналистов еврейской националь­ности, предвзятое к ним отношение, несмотря на тот факт, что они с начала 1920-х гг. составляли ее (журналистики) элиту.

Венгерская печать развивалась также и за пределами государ­ства — на территории СССР и США. И если в первом случае вен­герские военнопленные создали ряд социалистически ориенти­рованных изданий, некоторые из которых продолжили свое существование в Венгрии, то во втором — венгерская периодика была основана эмигрантами, которые начали массово прибывать в Америку в середине XIX в.

В публицистике межвоенного периода отразилось все наследие венгерской истории, венгерской политики, языка и культуры этой страны.

Примечания 

¹ Договор юридически оформлял положение, фактически сложившееся в бас­сейне Дуная после войны. В результате была зафиксирована потеря Венгрией зна­чительных территорий: Трансильвания и восточная часть Баната были присоеди­нены к Румынии; Хорватия, Бачка и западная часть Баната вошли в состав Королевства сербов, хорватов и словенцев; Словакия и Подкарпатская Русь вошли в состав Чехословакии; Бургенланд был передан Австрии; численность венгерской армии ограничивалась 35-ю тысячами солдат и она должна была быть наемной (Мерников, Спектор, 2005; Жуков, 1955—1965).

² Термин, введенный в 1840-х гг. австро-венгерскими националистическими деятелями для обозначения национально-освободительной борьбы славянских народов (Волков, 1969).

³ Шимов Я. Непохожие братья. Режим доступа: http://www.gazeta.ru/comments/2006/08/21_a_741517.shtml

⁴ Шимов Я. Непохожие братья. Режим доступа: http://www.gazeta.ru/comments/2006/08/21a741517.shtml

⁵ Миклош Хорти, с 27 февраля 1918 г. контр-адмирал Австро-Венгерского фло­та, последний его главнокомандующий. 1 марта 1920 г. Национальное Собрание избрало Хорти правителем Венгрии. За него проголосовал 131 депутат из 141. Став главой государства, Хорти сохранил за собой пост главнокомандующего армии, но его основными функциями стали представительство страны во внешнем мире, на­значение и прием послов. По различным сведениям, в августе 1922 г. делегация венгерских политиков предложила ему корону, однако он отклонил их предложение.

⁶ Проблема “еврейства” в журналистике, так остро стоящая для межвоенных лет, неотделима от проблемы малой нации (см. работу автора данной статьи “Принципы национального сознания малой нации”, работы венгерских мыслите­лей Деже Костолани “Место венгерского языка на земном шаре”, Ласло Немета “Молочные братья”, Лайоша Фюлепа “Национальная самодостаточность”, Михая Бабича “О венгерском характере”, Иштвана Бибо “О бедствиях и убожестве ма­лых восточноевропейских государств” и др.), к которой можно отнести Венгрию.

⁷ Toth Csaba Janos. Magyar publicisztikai hagyomany. Kozirok (1 resz). Forras PR Herald. Режим доступа: http://www.pherald.hu

Библиография

Ади Э. Избранное. Будапешт: Корвина, 1981.

Бибо И. О смысле европейского развития и другие работы. М., 2004.

Венгры и Европа. Сборник эссе. Библиотека журнала “Неприкосно­венный запас”. М.: Новое литературное обозрение, 2002.

Волков В.К. К вопросу о происхождении терминов “пангерманизм” и “панславизм” // Славяно-германские культурные связи и отношения. М., 1969.

Геруля М. Местная периодическая печать Польши 1990-х гг.: типоло­гия, современное состояние и перспективы развития: дис. ... канд. фил. наук. Ростовский гос. ун-т. Ростов н/Д, 2001.

ЖуковЕ.М. Всемирная история: В 10 т. М.: Мысль, 1955—1965.

Мерников А.Г., Спектор А.А. Всемирная история войн. Минск, 2005.

Николаенко К.А. Ведущие органы печати венгерских интернационали­стов в Советской России (1917—1921 гг.) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10. Журналистика. 1973. № 4.

Чубарьян А.О. Брестский мир. М., 1964.

Balazs B. (2007) Images of the Interwar Press in Hungary. Budapest: Central European University.

Demblin A. (1997) Minister gegen Kaiser. Aufzeichnungen eines osterreichischungarischen Diplomaten uber Aufienminister Czernin und Kaiser Karl. Bohlau; Wien.

Molnar M., Magyar A. A. (2001) Concise History of Hungary. Cambridge University Press.

Naplo P. Magyarorszag, Az Est, Budapesti Naplot. Budapester Presse, Pester Lloyd.

Weber M. (1995) Political Profession. In P. Lassman, R. Speirs (eds.) Max Weber: Political Writings. London: Routledge. 

Поступила в редакцию 26.01.2010